Kinder müssen kommen in den Krieg, Räder müssen rollen für den Sieg. Köpfe müssen rollen nach dem Krieg. Ihr könnt mich nicht wenn ich nicht will! Ost+Front "Edelweiß". 1944, сентябрь.
— Всё ещё не рассказала... Зайдлиц, ссутулившись, сидел на скамейке на заднем дворе и болтал ногами, внимательно рассматривая начищенные почти до зеркального блеска ботинки. — Тема не заходила... — Ласт поджала губы. Начинать этот разговор с Зольфом ей категорически не хотелось. Ласт казалось, что пока это всё не обговорено, это можно как-то переиграть. Хотя она всегда была весьма рассудочной и расчётливой, сейчас ей куда как больше нравилось думать, что раз о проблеме не говорят, то её и не существует. — Смотри, дотянешь до последнего... — Энви шумно выпустил воздух сквозь зубы. — Чёрт, вот же я докатился! Пытаюсь образумить — кого бы вы думали? — мою вечно самую умную сестрёнку! — Прекрати, — Ласт нахмурилась. — Лучше скажи, что у нас с запасами эликсира? В какой-то момент Отец начал выдавать им порционную густую красную жидкость — для восполнения запасов жизненной энергии. Никто из детей толком не знал — или не хотел говорить, — откуда и как он брал её в этом мире и, что самое главное, почему она работала. Ласт на встречи с Отцом никогда не брала камень, подаренный Зольфом, и не знала, пробуждается ли он от тяжёлой летаргии в тех местах, где ощущалось движение земной коры, где сила, питающая алхимию, струилась едва уловимыми потоками по исполинским жилам планеты. — На исходе, — развёл руками Зайдлиц. — Да и когда нам его давали-то? Ласт плотнее запахнула пальто. Она предпочитала не вспоминать, зачем им этой весной выдали экстренный запас великого эликсира и как и при каких обстоятельствах он был израсходован.* * *
1944, апрель.
Они заняли деревню. Прорвав оборону несокрушимой Красной армии, войска Рейха, изрядно потрёпанные, но одержавшие в этом раунде победу, вошли в поселение с трудно произносимым славянским названием. Командование приказало расквартироваться по домам и дало несколько часов на отдых. Всем было известно, что русские ни за что на свете не оставят всё так и обязательно постараются взять реванш, потому на следующий день предстояло много работы. Кимбли с подозрением оглядел деревню. Спать в одном доме со славянами? Принимать с ними пищу? Он считал это самоубийством чистой воды — в каждой кухне найдётся добрый тесак, а на дворе — топор. И крысиный яд, наверняка ещё крысиный яд. Приглядев домик на отшибе, он, позвав за собой Зайдлица и ещё троих младших офицеров, направился туда. Скотины во дворе не было. На окрик из дому вышла баба неопределённого возраста, вытиравшая широкие натруженные ладони о застиранный передник и смотревшая на эсэсовцев из-под нависших век так, что враз стало ясно: дотянется — убьёт паскуд. Следом за ней на крыльцо выскочили двое тощих мальчишек со злыми глазами. Зольф рассматривал этих людей и давался диву: жить в таких условиях, плодить в них детей и при этом иметь настолько несгибаемую волю? Он уже видел подобное. Ни тогда, ни сейчас в его сердце не шевельнулись ни жалость, ни сожаление, однако не удивляться он не мог. — Чего тебе? — грубо спросила баба на своём наречии, глядя на Зольфа. — Еда, вода, кровати, — почти по слогам жёстко отчеканил Кимбли — на немецком, разумеется. — Быстро! Баба прищурила бесцветные глаза и скривила лицо в презрительной усмешке. Зольф только сейчас обратил внимание, что её лицо украшал уродливый шрам почти во всю левую щёку. — Прошка, постели этим иродам. Да самогона поставь, пусть ужрутся до смерти, пробляди фашистские! Кимбли из экспрессивной речи не понял почти ничего, кроме ругательства — очевидно, в их адрес. Однако молодой оберштурмфюрер, похоже, осознал смысл сказанных слов и чему-то улыбался. — Переведите, — бросил Зольф, наблюдая за хозяйкой дома и мальчишкой, что был явно помладше того, кто скрылся в тёмном дверном проёме, выполняя материнское указание. Слушая перевод, Кимбли качал головой, а Энви хихикал в кулак: похоже, после трудного боя перспектива нализаться и устроить праздник была слишком близка не только солдатам, но и офицерам. — Отставить пьянку, — отрезал штурмбаннфюрер. — Как?.. — младшие офицеры растерялись и, судя по всему, разозлились. — Вам выделили время на сон. Чтобы без глупостей! — Готово, ма, — наигранно по-взрослому пробасил мальчонка. Зольф окинул всех нечитаемым взглядом. — Отлично. Вы двое, — он кивнул на офицеров. — В дом, проверьте там всё. Тронете водку — головы посношу и спишу в военные потери! Остальные — со мной. Вояки подобрались и скрылись в тени сеней, шёпотом понося вышестоящего по званию — после такого боя, где чуть богу души пачкой не поотдавали, грех было не напиться допьяна, но о том, что с Кимблером шутки плохи, знали все. И понесло же этого психа с ними! Поговаривали, сидел он в своих лагерных лабораториях — вот и сидел бы! А им теперь — мучайся. Оставшийся унтерштурмфюрер тоскливо посмотрел вслед удалившимся в дом товарищам и со скучающим видом принялся ждать дальнейших указаний. — Вы, — Кимбли ткнул пальцем в бабу с детьми и указал на задний двор. — Сюда. К стене! Дети переглянулись — им была непонятна отрывистая речь на чужом языке. Баба принялась толкать детей, куда указали, бросая на Зольфа взгляды, полные ненависти. — Стоять, — он прищурился. — Зайдлиц, Ланге — огонь. Они подняли автоматы. — Нелюди, детей бы пожалели! — зашлась в крике баба, выпрямившись и глядя только перед собой, лишь бы не видеть, как мальчишки, которым отныне не суждено было стать взрослыми, падали на землю с широко раскрытыми от удивления глазами, как пожирали этими самыми глазами своих палачей. А потом и её крик прервался сухими автоматными плевками. — Закопайте, только головы от тел отделите, — равнодушно бросил Кимбли. Поговаривали, что у русских было нечто: то ли сыворотка, то ли излучение; те, которые непросвещённые, так и вовсе говорили о дьявольском колдовстве, но суть не менялась — это нечто поднимало мёртвых. И шли в бой Бессмертные полчища мертвецов с пустыми глазами. — Что такое? — Зольф раздражённо посмотрел на офицера. Унтерштурмфюрер посерел, его лицо исказилось в гримасе дурноты, из глаз градом потекли слёзы. — Зайдлиц, вытащи тех двоих, пусть лопатами на свежем воздухе помашут, — скривился Зольф. — Штурмбанн... фюрер... — икая и утирая губы после очередного позыва, который молодой офицер не смог сдержать, выдавил тот. — Это ж... женщина... да дети... — Дети. И женщина, — согласился Кимбли. — А скажи-ка мне, что мешает женщине и детям тебя ночью ножом по горлу полоснуть? Это война. Тут или ты — или тебя. — Смотрели... так страшно... вы бы их... хоть... со спины... — офицер был бледнее мела. — Как забыть-то теперь... — А ты и не забывай, — посоветовал Зольф, глядя куда-то сквозь собеседника. — Они-то тебя вовек не забудут. Есть отчего-то не хотелось. Заснуть Кимбли не мог: мешали кутёж и крики на улице. Да и было ему почему-то не по себе. Энви тайно ушёл в разведку — он был значительно незаметнее, сильнее и быстрее людей, поэтому ушёл без свидетелей. Отправленная официальная разведка до сих пор не вернулась и ничего не доложила, хотя время уже подошло. Это означало, что, скорее всего, уже и не вернётся. И хорошо, если их дислокацию не сдаст под допросом да с пристрастием. Младшие офицеры сначала обиженно повозились и тяжело повздыхали, косясь на старшего по званию, ультимативно запретившего им пить и всячески отмечать победу с местными жительницами. Зольф потёр болящие от перенапряжения глаза и направился в кухню — там был стол. И стеклянные бутылки. Он разработал новую зажигательную смесь — нечто вроде коктейля Молотова, но не настолько опасную в применении: при ударе смесь детонировала сама по себе и воспламенялась из-за выделения при химической реакции кислорода. А в его снаряжении ещё оставались химикаты, хотя и совсем немного. Намешав несколько бутылок, он выглянул в окно. Штандартенфюрер, хотя и отдал под его попечение часть солдат, с которыми они вошли в поселение, закрывал глаза на "подвиги" вояк, что очень не нравилось Кимбли. Ну как, как они будут отбивать контратаку, когда их головы будут гудеть, а координации движений не хватит ни на один точный выстрел? Зольф бы ни капли не удивился, если бы теперь деревенские бабы сообща подпоили этих идиотов посильнее да потом забили вилами. Более того — окажись он на их месте, он бы именно так и поступил. — Русские... на подступах... с востока... — Энви запыхался, по лицу тёк пот. Кажется, впервые он выглядел не взбудораженным перспективой боя, а перепуганным ею. — Нам не отбиться, Кимбли. — Почему это? — холодно поинтересовался Зольф, глядя, как по зелёному бутылочному стеклу ползут огоньки, проникающие от исступлённого уличного веселья сквозь заклеенные крест-накрест окна. — Их тьма, — Зайдлиц откинул чёлку со лба, садясь на лавку и вытягивая ноги. — И трупаки с ними. Валить нам надо отсюда! Иначе, — он провёл ребром ладони по горлу, — pizdets. Даже мне. Кимбли постучал пальцами по столу. Куда ни кинь — всюду клин. Если послушать гомункула — расстреляют, как дезертиров. Остаться... — Откуда идут? — С востока, откуда ж ещё им идти? — Энви посмотрел на старшего по званию, как на идиота. Зольф пружинисто встал, закупоривая все бутылки, кроме одной, и аккуратно засовывая закрытые в рюкзак. — Пошли, воздухом подышим. Заодно покажешь мне, откуда они к нам на головы свалятся. Кимбли и Энви стояли чуть поодаль, глядя на творившуюся вакханалию. — Оттуда идут, — махнул гомункул вдаль. — Не видно тут из-за этих пропойц. Зольф сощурил ледяные глаза. Выходило, что если неприятель дойдёт, то ему придется пробираться через толпу пьяных немцев. А вот командование встало позади. Куда расквартировали остальных, ни Багровый, ни Энви понятия не имели, но, похоже, здесь было много деревенек. — Что стоите? — пьяно ухмыльнулся непонятно зачем подошедший к ним солдат. — Туда давайте, там весело! Ещё пару девок красивых нашли, если поторопитесь в очередь встать, так, может, тоже свезёт. — Пошёл вон, — зло выплюнул Зольф. — Вам, падлам, какого хера сказали? Спать вам сказали! Он махнул рукой и отвернулся. Хотелось достать автомат и полить очередями всю толпу к чёртовой матери, поджечь деревню и дать дёру куда подальше, перед этим вдосталь насладившись запахами и звуками. — Разведка не вернулась... — Зольф задумчиво обратился к Энви. — Надо отправить кого-то к командованию с докладом. Только кого теперь отправишь... Разбуди этих, которые у нас. Они хотя бы трезвые, — он скривился. Начинала болеть голова. Непреходящее ощущение нависшей опасности не пьянило и не вызывало немедленного желания принять вызов и в очередной раз пройти по грани — напротив, будило в груди Кимбли глухую тоску и чёткое ощущение ошибочности некогда принятого решения. Он помассировал виски, наливавшиеся тяжестью, переходящей в вязкую боль. "Профнепригоден, — с ужасом думал Зольф. — Под списание..." Он всегда презирал сентиментальных моралистов и безо всякой жалости относился к отвоевавшимся. Смерть по его меркам — куда как более славный конец для воина, нежели подобное состояние. И в этот момент он ненавидел себя, хотя и не был полностью готов признать это. Он стоял, провожая взглядом Энви, убежавшего выполнять приказ, стараясь не вслушиваться в окружавшую его какофонию и думая лишь об одном: как было бы прекрасно оказаться на войне, но не здесь, не с этими людьми и не в этом мире. Там, где под ногами, словно кровь по венам неведомого исполина, течет, бурлит и несёт как жизнь, так и смерть, та сила, что осталась по другую сторону Врат. — Есть, — выдохнул Энви почти на ухо Зольфу, вернувшись. — Тогда ждём указаний, — отозвался Кимбли, зябко передёргивая плечами. Ночь выдалась холодная, и не замечали этого только лишь опьянённые победой и местным самогоном солдаты да сжигаемые изнутри пламенем гнева и боли местные — те, что пока остались в живых. Зольф скосил глаза на стоящую под ногами бутылку — смертоносная горюче-взрывчатая жидкость была особенно эффективна там, где пламени было на что перекинуться, что облизать жаркими ненасытными языками и пожрать дотла, оставляя после себя лишь золу. — Сколько им понадобится, чтобы дойти? — помолчав, спросил Кимбли. — Не знаю, — замялся гомункул. — Человеческим шагом... Ну совсем немного. До рассвета так точно. Зольф сощурил слезящиеся от недосыпа глаза. Протрезветь его "армия" точно не успеет. Небо угрожающе потемнело, словно знаменуя торжество вечной ночи, пологу которой суждено разорваться совсем скоро беспощадными солнечными лучами. — Русские! Русские на подходе! — отчаянно заголосил кто-то вдали. Часть солдат, что ещё могла держаться на ногах, подхватила оружие и направилась к Зольфу и Энви. — Держать оборону! — рявкнул Зольф, понимая, что это конец. Ещё часть вояк не среагировала ни на что: ни на приказ командира, ни на панику, охватившую часть села. — Ну и пусть идут, если это бабы! — пьяным голосом завопил один особенно ретивый, находившийся на сеновале у одной из самых больших изб. — Поимеем всех! Зольф поднял бутылку и, замахнувшись, швырнул её в сторону источника звука. Последовал негромкий взрыв, и тут же нечеловеческий крик боли примешался к прежней какофонии, придавая происходящему осмысленность, стройность и правильность — по мнению бывшего алхимика. Жадный жаркий огонь, с аппетитом облизав сеновал, переметнулся на дом. Зольф прикрыл глаза, наслаждаясь плодами деяния рук своих. Гордость затопила его — он и мечтать не мог, что так удачно бросит свое экспериментальное детище. — Назад! Выстраиваем линию обороны! Не тушить! — рявкнул Кимбли. Воздух наполнился запахом горелой плоти, всюду сновали объятые огнём фигурки. Зольф придирчиво наблюдал, готовый подлить масла в огонь — точнее, кинуть ещё бутылку. Но паникующие пьяные люди с разнесением пламени справлялись на отлично и без его вмешательства. Вскоре его, Энви и ещё десятка три человек от линии наступающих русских отделяла приличная стена огня. — Ах ты... сукин сын! — вскричал один из протрезвевших солдат, направляя автомат на Зольфа. — Своих же пожёг, паскуда! Да какая только тварь такое чудовище породила? Автомат зашелся в сухом кашле хлёсткой очереди. Зольф удивлённо смотрел, как на плече и на боку расползаются кровавые пятна, как метнувшийся рядом с ним Энви падает на колени, глядя широко раскрытыми аметистами глаз в неподдельном изумлении на руки, которые поднёс к груди; а на ладонях пылает алым даже в такой непроглядной темени кровь. — Ты что творишь? — испуганный молодой солдат удерживал автоматчика, направляя дуло вверх, пока автомат не стал издавать сухие бесплодные щелчки. Автоматчик ничего не ответил. Он, как и остальные, открыв от изумления рот, смотрел, как из ран мальчишки-хауптштурмфюрера выпали одна за другой всаженные в него пули; как штурмбаннфюрер, поморщившись от боли и зажав левое плечо и прижав руку к ребрам, улыбнулся странной улыбкой, а Зайдлиц, ухмыльнувшись, выпрямился во весь рост. — Что за чёрт... — неверяще охнул автоматчик. — А теперь посмотри, что бывает с теми, кто мать мою без должного почтения поминает, — прошипел Кимбли. Побледневшее лицо его пошло красными пятнами, на лбу выступила испарина. — Зайдлиц, по законам военного времени. Сверни ему шею, нехрен на падаль патроны тратить. Можешь голову оторвать, если захочешь.* * *
1944, сентябрь.
Ласт предпочитала не вспоминать, что тогда они вернулись чудом. Как прошёл среди солдат мутный слух, якобы штурмбаннфюрер Кимблер своими же руками весь свой отряд угробил: кого подорвал, кого расстрелял, а у кого и вовсе кровь выпил вместе с мальчишкой этим странным. Однако командование отозвалось однозначно: сделали, что могли, чтобы сдержать наступление Бессмертного полка. Многие — ценой жизни. Но и Зольф, и Энви, а позже — и Ласт знали, где правда, а где ложь. Как чуть не рассекретилась нечеловеческая природа голенастого юнца, который едва не умер там, и если бы не эликсир — не вдыхать ему больше смрадный воздух земли, раздираемой войной. Как чуть не истёк кровью тот, кому Отец пророчил слишком важную миссию, чтобы так легко потерять. Как, отступая, положили всех свидетелей: кого сами, а кого оставили на растерзание советским мертвякам. — Энви... — тихо спросила Ласт. — Почему его эликсир работает, а аместрийский камень — нет? — Да почём я-то знаю? — огрызнулся гомункул. — У Отца спроси, если так интересно.