So here I am Sitting on a pile of stones Waiting for the rain to fall To wash away the dust from my hands. So here I am Sitting on a pile of broken bones Waiting for the sun to shine Just to find my way to another day. I hear you call to me But there's nothing I can do. I hear you call to me But I can't help you… Arena «Mea Culpa».
Участились дожди. Налетавший порывами ветер срывал с деревьев жёлтые листья, но они, кружась в стылом воздухе и возвещая очередное умирание природы, не долетали до территории Аушвица — места, где смерть правила всем, где всё пропиталось её эманациями, её запахом, переняло её суть. Ласт, пребывавшая в достаточно благостном расположении духа, направлялась к близнецам. Сшитая двойня, несмотря на все сложности, всё ещё жила и пусть не здравствовала, но к праотцам не собиралась. Женщина с пересаженной беременной маткой умерла спустя несколько дней после чудовищной операции, в плоде жизнь удалось поддерживать ещё почти трое суток, после чего умер и он. Подобные операции повторяли ещё несколько раз, используя для этого женщин из лагерного борделя на разных сроках беременности, однако остальные умирали через ещё меньшее время. Менгеле день ото дня злился больше и больше, радуясь, что хотя бы близнецы, с его гениальной руки — сиамские, всё ещё живы. Ласт они порой напоминали аместрийских химер: такие же несуразные. На днях у них снова началось воспаление, но кризис благополучно миновал; и сегодня ей предстояло проверить, сработали ли методы гипнопедии на этих детях: на ночь на них надевали наушники, через которые близнецам пытались привить некоторые знания. На сей раз им читали сказку о Гензеле и Гретель, с той лишь разницей, что одному близнецу рассказывалось о злой ведьме, а второму — о гадких детях, желающих сжить старушку со свету. Экспериментаторам было интересно, какую интерпретацию в конечном итоге дадут близнецы, не просто обладающие нативной общностью разума, но и сшитые воедино физически. Ласт вошла в палату. Пахло очень странно — обычно в подобных палатах царили запахи карболки, медикаментов, нагретой кварцевой лампы и иногда гноя, но сейчас до носа Ласт доносился запах узника. С тяжелым предчувствием гомункул подошла к кровати. Один ребёнок смотрел застывшими глазами в потолок, его рот был открыт, язык запал. Глаза второго были явно прикрыты заботливой рукой, изо рта на подушку стекала тоненькая струйка слюны. Ласт принялась осматривать ещё тёплый единый организм. Сомнений не было — они оба были мертвы. Позади неё послышался шорох — одним молниеносным движением, более всего напоминающим бросок змеи, Ласт вцепилась в тонкое запястье скелета, обтянутого кожей, некогда бывшего цыганской женщиной. Узловатые пальцы узницы разжались, и на кафель упал, разбившись вдребезги, шприц. — Сука, — прошипела Ласт, скривившись в брезгливой гримасе. — Такой опыт… — Сама сука! — цыганка плюнула в красивое лицо Ласт. — Это мои дети! Мои! Если бы с твоими такое сотворили! — в темных глазах загорелся огонь первобытной, всепожирающей ненависти. — Чтобы ты бесплодной так и сдохла! Падаль, блядь фашистская!.. Чтобы чрево твоё только мёртвых на свет производило, чтоб и умерла ты пустоцветом в одиночестве!.. Она упала на колени и зашлась в рыданиях. Ласт утёрлась, обработала лицо антисептиком и вышла, закрыв дверь на ключ. Раз эта цыганка пробралась к детям, да ещё и с каким-то медикаментом в шприце, значит, ей кто-то помог. У Ласт даже было предположение, но делиться она им ни с кем не собиралась: в конце концов, Кунц — прекрасный хирург, лучший из тех, с кем они работали, а опыт хотя и был хорош, его можно и повторить.* * *
Глаза Ирмы Грезе сверкали. Половина персонала лагеря и часть заключённых собрались посмотреть на акт возмездия: трое Ирминых доберманов загнали в угол тщедушную цыганку, которая, как сообщали слухи, испортила ценнейший опытный образец в лаборатории Доктора Смерти. — Как думаешь, — наклонив голову и глядя на собак, спросил Зольф, — кого из них зовут Йозеф? По Аушвицу ходили слухи об интимных связях надзирательницы с множеством мужчин, самых разных: от доктора Менгеле до эсэсовцев из охраны. Но где бы ни находилась Ирма — здесь ли, в Берген-Бельзене, или в Равенсбрюке — одно оставалось неизменным: всех её любовников звали Йозефами. С учётом же того, что безжалостная молва уже успела обвинить Грезе не только в неуставных связях с сослуживцами, но и с собственными собаками, вопрос Кимбли в контексте звучал весьма и весьма скабрезно. — Никого, — улыбаясь одними глазами, ответила Ласт. — Я спрашивала у неё. Готова поспорить — если бы не моё положение, она разорвала бы меня голыми руками. Они стояли в некотором отдалении: наблюдать вблизи и толкаться в давке ни у кого из них желания не возникало, а слышно было и так хорошо. Вокруг них постоянно сменялись люди, где-то неподалёку сверкнул режущей глаза белизной халат Рихарда Кунца. — Жалко, конечно, — вздохнул Кимбли. — Такой уникальный опыт сгубила… Повторять думаете? — Было бы неплохо, — кивнула Ласт. — Интересно, — задумался Зольф, — а нет ли способа совместить свойства человека и какого-то животного? Создать своего рода химеру… Услышавший слова Кимбли доктор Кунц не смог смолчать — это было уже слишком! И так безумства поощрялись этим проклятым строем, давался зелёный свет вот таким святотатцам, как Менгеле и Кимблер! — Вы слишком много на себя берёте, — блеснув очками, Рихард посмотрел в глаза Зольфу. — Неужто вы можете допустить мысль, что вправе распоряжаться природой так, будто вы её создали? — Я не только могу, — усмехнулся Кимбли, — я её допускаю. Кунц поджал бесцветные губы: — Помяните мои слова: настанет день, и гордыня поглотит вас без остатка. Да поздно будет. Зольф хмыкнул и посмотрел старику прямо в глаза: — Знали бы вы, насколько правы сейчас, — он неприятно ухмыльнулся. Кунц потряс головой и зло выплюнул окурок под ноги. И зачем он вообще только начал разговаривать с этим сумасшедшим? — Пойдём, — шепнул Зольф Ласт, когда крики смолкли, а часть толпы, словно гигантский муравейник, зашевелилась и принялась расползаться. — Наслушался? — Ласт ехидно усмехнулась. — Пойдём, прогуляемся, только Мустанга прихватим. Они вдыхали стылый осенний воздух, любуясь заходящим солнцем, лучи которого играли багровыми отблесками на их тёмных волосах. — В цыганском лагере тиф, — тихо сказала Ласт. — Менгеле принял решение о ликвидации. Зольф приподнял брови: — Крематорий справится? Там же не одна тысяча… Да даже не десять тысяч человек… — Справится… — выдохнула Ласт. — Зольф… Ты не думал о том, что твои навыки могут очень пригодиться на приисках в Аместрисе? Кимбли скривился. Его не интересовали мирные пути применения его способностей. — Не хочу. — Огня не хватает? — она понимающе погладила его по ладони, наблюдая, как он, продолжая смотреть куда-то вдаль, кивнул. — Так о чём, по мнению Энви, ты должна мне рассказать? — он решился задать этот вопрос напрямую. Зольф много раз думал начать этот разговор, но отчего-то откладывал. Он не сомневался, что это нечто касается планов Отца, и, похоже, это было нечто не слишком приятное, иначе с чего бы Ласт и её братцу так себя вести? Кимбли был не уверен, что хочет слышать ответ, однако стоило всё же знать, к чему готовиться. — Это… — Ласт замялась: ей явно не хотелось говорить об этом. — Ну?.. — нетерпеливо поторопил жену Зольф. — Ласт… — он развернул её к себе за плечи и заглянул в фиалковые глаза. — Расскажи. Она кусала накрашенные губы, отводя взгляд. Кимбли в какой-то момент показалось, что она вот-вот расплачется. — Ох… Зольф… — она уткнулась в его плечо, крепко обнимая. — Он… Он хочет, чтобы ты… На какой-то момент она замолчала, только крепче прижимаясь к нему, а потом подняла побледневшее лицо: — Он хочет, чтобы ты открыл Врата. Это было ожидаемо. Как в Аместрисе Ему были нужны ценные жертвы, так и здесь. Зольф вздрогнул: поглощённый Гордыней, он видел, как выкрутили руки Рою Мустангу. И совсем не желал подобной участи себе, как и не желал отдавать кошмарную плату за нарушение Табу. — Но… Как? Как это возможно в мире без алхимии? Ласт снова отвела глаза: — Не знаю. Я не знаю, что он приготовил на этот раз. Кимбли было известно о Великом эликсире, но известно не больше, чем детям Отца. И он, как и гомункулы, не понимал, как его ухитрялись изготавливать в этом мире. Суть, конечно, оставалась той же — энергия тысяч жизней, однако как её аккумулировать без применения алхимического преобразования? Казалось, найди он ответ на этот вопрос, он сможет обойти и равноценный обмен, а, точнее, его горькую иллюзию. Однако чем больше проходило времени, тем меньше он был уверен в том, что у этих вопросов вообще был ответ, доступный пусть даже и не совсем простому, но — смертному. — Мы что-нибудь придумаем, — проронил Зольф с притворной уверенностью, крепко обнимая её в ответ. — Обязательно придумаем.* * *
Цыган огромными партиями отправляли в газовые камеры. Зондер-команда сбивалась с ног, крематорий работал бесперебойно, наполняя воздух дымом и смрадом горелой плоти. Тех, кто пытался бежать, отлавливали и убивали с особой жестокостью. Глаза Ирмы Грезе и её доберманов налились кровью, лицо надзирательницы пошло лихорадочным румянцем, её хлыст то и дело то тут, то там со свистом рассекал воздух. Аушвиц кипел, словно адский котёл, обращая в пепел и золу тысячи и тысячи человеческих жизней, не делая различий по возрасту и полу — лишь по нации. А в подземелье, в тоннеле, вырытом Слоссом, стояло нечто, более всего напоминающее алхимический перегонный куб, из которого в прозрачные реторты капала густая алая жидкость — квинтэссенция жизни, выдавленная костлявой иссохшейся рукой. Огромный мужчина в спецовке, которую обыкновенно носили рабочие советского метростроя, казалось, спал на стуле, лишь изредка лениво приоткрывая один глаз и позёвывая, и по мере наполнения переставлял сосуды.* * *
Три дня понадобилось Аушвицу и его аппаратам на ликвидацию цыган — более двадцати семи тысяч человек погибли в начале зловещего октября (1) одна тысяча девятьсот сорок четвёртого года. Остальные узники притихли: число побегов резко упало, если кто роптал, то только шёпотом: всё больше молились, и то беззвучно. Зондеры не поднимали глаз — они знали, что дни их сочтены; они чувствовали, что их руки навеки обагрены кровью человеческой и смыть эту кровь им не суждено никогда. Чаша терпения человеческого — бездонная, неизбывная, — казалось, наконец наполнилась, возвещая страшным затишьем новую безысходную бурю. И буря грянула. Ещё через три дня восстали зондеры. Кровавое действо снова унесло жизни — троих эсэсовцев убили, ещё двенадцать ранили, а восставших зондеров в количестве примерно двухсот человек зверски и показательно казнили — в назидание. Однако был безвозвратно утрачен один из крематориев: самый большой, четвёртый. Поползли слухи о том, что советские солдаты подбираются всё ближе. Узникам это подарило новые всполохи надежды — яркой живительной эмоции, дававшей сил на поддержание уже готовых погаснуть искр жизни в измученных, измождённых телах. Эсэсовцам новость внушала первобытный ужас и предвосхищение расплаты, от чего жестокость их лишь возросла, и изощрённость пыток — вместе с ней. Палачи отдавались делу со вкусом и безнадёжностью, их посиделки становились веселее и разгульнее, всё более напоминая пир во время чумы. Всякий пристально следил за товарищем, готовый написать донос на любого, кто, по его мнению, казался подозрительным или злонамеренным по отношению к Рейху. Ликовала паранойя. Глаза Энви разгорались чудовищным огнём — казалось, к гомункулу вернулось всё, что он так любил: люди рвали друг друга на части, как стая бешеных собак. И впервые за последнее время душа Энви радовалась и даже была готова позабыть о треволнениях, прочно поселившихся в ней в последние месяцы. Ласт самозабвенно участвовала в опытах, всё чаще подмечая некоторую нервозность в Менгеле. Она гадала, когда же тот сорвётся и что предпримет. Гомункул была готова побиться об заклад, что, как только угроза станет более осязаемой, он рванёт с тонущего корабля, словно крыса, разнося чуму дальше, но пока доктор Смерть только усерднее работал и требовал от ассистентов всё большей отдачи. Для людей такой темп стал практически невыносимым, от чего положение работоспособной Ласт только упрочилось. Злые языки поговаривали, что такую лояльность Менгеле обер-арцтин Кимблер получила от прямой неуставной связи с начальником, однако говорить об этом в присутствии Менгеле или четы Кимблеров не решался никто. И лишь Ирма Грезе всё с большей ненавистью смотрела на прекрасную Леонор, но дальше взглядов дело, разумеется, не шло. Рихард Кунц мрачнел день ото дня, курил все больше и больше, пожелтевшие от табака пальцы его тряслись так, что Ласт поражалась, как ему удаётся безукоризненно совершать сложнейшие хирургические манипуляции. Порой Рихард бесцельно бродил по территории лагеря и что-то бормотал себе под нос — то ли молитвы, то ли проклятья. Зольф тоже работал, загоняя своих подчинённых постоянно возрастающими требованиями. Ему ситуация откровенно не нравилась, но он находил привычный способ убежать от реальности — с головой нырнув в свои изыскания. Кимбли постоянно совершенствовал сыворотку, изуверски уничтожая всё больше и больше подопытных и поставляя всё больше и больше оружия на фронт. Однако это не помогало. То тут, то там велись бои, которые завершались победой — только отнюдь не Тысячелетнего Рейха. По Европе победоносно шествовала Непобедимая Красная армия, освобождая одну оккупированную территорию за другой. Новостные сводки Германии пестрели агитками, но не фактами. Всё больше говорили о том, что война проиграна, и что будет дальше — лишь вопрос времени. Но, разумеется, говорили об этом шёпотом и в кулуарах — никому не хотелось быть показательно казнённым за упаднические настроения. 1) По историческим данным ликвидация цыганского лагеря произошла 2 августа 1944.