Ich öffne alte Türen, betrat Vergangenheit Erinnerungen leben im Licht der Dunkelheit Sekunden währen ewig, die Zeit steht still Die Wahrheit bleibt verborgen im Spiegel unsrer Seel Seelennacht «Die nacht der ewigkeit».
Рас, барабаня по столу пальцами правой руки, смотрел на бомбу. Судя по всему, перед ним лежала именно та злополучная взрывчатка, о которой когда-то достаточно подробно рассказывала Ласт. Если всё было именно так, то ему, по большому счёту было всё равно, передадут ему Элрики эту бомбу или нет, однако он нуждался в подтверждении некоторой доли лояльности с их стороны. Конечно, это подтверждение было, скорее, для проформы — слишком большое количество допущений. Гомункул был уверен, что, попади им в руки не суррогат, а их истинная цель, они бы легли костьми, но не передали столь ценный предмет в его руки. Но теоретизировать можно было бесконечно, а сейчас перед ним лежала пустышка. Свидетельство того, что Элрики, по его мнению, за эти двадцать лет обучились хотя бы одному — компромиссам даже с такими, как он. В холодном январе одна тысяча девятьсот семнадцатого года, в неприветливом сибирском Ачинске, Иосиф Сталин проснулся от кошмара, в котором он погиб в тяжёлой схватке с человеком с красными глазами и страшным икс-образным шрамом на лице. Однако проснувшись, он с удивлением обнаружил, что это, судя по всему, был не просто сон: с этой минуты он словно бы обладал не только своей памятью, но и памятью кого-то совершенно иного. Что самое парадоксальное, этот кто-то, как казалось Иосифу Виссарионовичу, ничем не отличался от него, кроме разве что нечеловеческой природы и — как следствие — нечеловеческих же способностей. Долгое время Рас вдыхал пьянящий воздух свободы, верша революцию и претворяя в жизнь столь близкие ему идеалы. На сей раз ему очень повезло как с союзниками и друзьями, так и с народом, среди которого он оказался. Однако через какое-то время, в так запомнившемся ему двадцать четвёртом, всколыхнулось мутное болото старых связей, подняли головы призраки прошлой жизни. Сначала — весной 1924 — появился Слосс, а, точнее, Фёдор Слосин, дюжий мужик, что должен был возглавить бригаду рабочих для осуществления проекта по строительству метро в Москве. Даже проект был уже готов — немцы из компании Siemens Bauunion GmbH расстарались на славу, однако строительство отложили из-за недостатка финансирования. Тогда-то Слосин заявился напрямую к Расу и, позёвывая, равнодушно поведал, что он может выкопать всё в одиночку, но ему слишком лень заниматься этим. Однако он уже вырыл кое-что ещё и продолжает этим заниматься. (1) Метро в Москве открыли только к тридцать пятому году, тогда как легендарное «метро-2», соединявшее не только стратегические точки Советского Союза друг с другом, но и имевшее выход на множество европейских территорий — в особенности тех, где ощущалось присутствие какой-то странной силы, не характерной для этого мира, но такой родной для Аместриса, — к тому моменту функционировало уже более десяти лет. Тогда, в 1924 году, добиться от Слосина вразумительного ответа, по чьему проекту он вырыл эти тоннели и продолжал их копать, Расу не удалось — здоровяк только дал ему посмотреть на причудливую схему и удалился. Всё указывало на то, что снова готовится нечто масштабное. Слосс уже появился, что с остальными, Рас не знал: этот мир был огромен. Однако вскоре в побеждённой в Первой мировой войне Германии нарисовался один давно знакомый Расу субъект. Субъекта завербовала одна из лучших советских разведчиц, и сам он был полон решительности служить такой прекрасной стране и её чрезвычайно справедливому режиму. Узнав, кто именно так рвётся на службу к нему, генсек долго беззвучно смеялся в пышные усы, пожёвывая мундштук трубки и утирая слёзы. Рас слишком хорошо помнил казнённого им Ледяного алхимика из Аместриса. Что ж… Не принять такой вызов старухи-судьбы он попросту не мог. Расу было слишком интересно, что испытает незадачливый Макдугал, узнав, кому служит вот уже вторую жизнь кряду. Когда же Отец собрал их — всех, кроме того, кто был его сыном в Аместрисе, самого старшего из них, Гордыни, малыша Селима — всё стало ещё более понятным. Рас принял новый план охотно, без сомнений, громко выказанных Гридом или столь явно написанных на красивом лице Ласт. Он охотно пополнял запасы Великого эликсира и производил подготовку плана, вырезая кровавые печати, вступил во Вторую мировую — хотя изначально такого уговора и не было, однако Отец с прискорбием пояснил, что это, похоже, дело рук вероломного Грида. Сейчас же его не устраивали две вещи. Во-первых, он не любил неопределённости, а Отец до сих пор мало того, что не сказал дату, так ещё и с печатями что-то мудрил. Во-вторых, он испытывал весьма странную, но привязанность к своему народу, и его не устраивало то, какое количество именно его людей уходило в небытие, чтобы послужить фундаментом порядка нового мира, который столь тщательно выстраивал Отец. Рас был убеждён — можно было иначе. Мало ли жило в Европе немцев, австрийцев, да поляков тех же? А гордые горные народы, которые плохо перенимали дух тоталитаризма? Французы-либертариацы, итальянцы-фашисты, предатели-чехословаки — да мало ли материала? Вот их, по мнению гомункула, и надо было пускать в расход первыми. Да инакомыслящих, чтоб не мутили воду, не швыряли камни под ноги наступающему на мир — точнее, оба мира — коммунизму. Несмотря на все планы Отца по получению могущества, Рас свято верил в одно: светлое будущее просто обязано быть коммунистическим.* * *
— Наши войска терпят поражение за поражением! — Энви вскочил с лавчонки мелкой церквушки. — Мы с Кимбли едва не погибли, а ведь он — ценная жертва! Хотя с событий, о которых говорил Энви, прошло уже полгода, только сейчас гомункул обнаглел настолько, чтобы перечить Отцу настолько дерзко. Рас, прищурившись, курил. По его мнению, всё было совершенно иначе: это СССР положил непомерное число жертв на реализацию плана, и обмен уже не казался ему таким уж равноценным. — Успокойся, сын мой, — даже по тону голоса создавалось впечатление, что Отца нимало не интересовали претензии Энви. — Соглашусь, — глубокий голос Ласт редко звучал на собраниях у Отца в этом мире. — Всё, что мы имеем, — только постоянно возрастающие риски и никаких гарантий. У нас нет даже даты. Отец был готов выйти из себя. Этот мир был слишком сложен, и он хотел лишний раз убедиться в том, что ничего не упускает. А также ему не хотелось озвучивать дату ещё по одной причине — никто не был застрахован от предателей, а дети его в последнее время несколько настораживали. Конечно, их утомило пребывание в неопределённости, но входить в чужое положение Отец не умел и не слишком желал. — Я паддэржу вазмущэние касатэлно даты, — пыхнул трубкой Сталин. — И катэгоричэски аткланяю предыдущую претензию. Саветские салдаты умирают сотнями тисяч! — У вас и так есть эти мертвяки! — зло ощерился Энви. — А у вас — взривчатка, — парировал Рас. — Я требую, чтобы и нам выдали зомбячью сыворотку! — Энви поднял вверх кулак. — Да! — неожиданно поддержал его Глаттони, облизнувшись. — И еды! Христос висел недвижно. Воистину — как дети, в самых плохих их проявлениях! — Тагда нам нужна взривчатка, — не растерялся Рас, уравнивая счёт. — Хорошо, — неожиданно легко согласился Отец. В его голосе прорезались нотки, от которых всем, кроме Слосса — ему было всё равно, так как он громко храпел, — стало не по себе. — Ласт. Пусть твой верный пёс передаст им взрывную сыворотку. Ласт сузила глаза и поджала накрашенные губы. — И без глупостей. Он, конечно, жертва ценная, но не незаменимая, — усмехнулся Христос. — Рас! А ты передашь наработки по проекту «Бессмертная армия». Чтобы игра стала честной. Рас сжал зубы на мундштуке трубки. — А еда? — заныл Глаттони, махая короткими ножками в воздухе. — И еда, — зло выплюнул Христос.* * *
— Красиво… Ал оглядывал непривычный пейзаж. Самим бы им вряд ли пришло в голову отправиться в Новороссийск, но Ноа, рассматривавшая фотоснимки с открыток, в один прекрасный момент заявила, что им обязательно нужно посетить это место. Эд и Ал, памятуя о том, как цыганка безошибочно определила их главный ориентир при поиске бомбы, даже не сопротивлялись. Теперь они рассматривали местные достопримечательности и непривычную природу, направляясь к легендарной Суджукской косе. — Эд… — Альфонс ошарашенно огляделся. Сердце защемило, глаза защипало, по телу прошла дрожь. Ал не знал, как сказать брату о том, что он чувствовал, как лёгким эхом, порой более напоминающим забытое воспоминание, по долине струились едва уловимые потоки силы, так похожей на позабытую, оставшуюся по ту сторону Врат. Он не знал, как сказать об этом Эду, для которого алхимия была всем, чтобы не бередить и без того не заживающую рану. — Что?.. — старший брат поджал губы, подозрительно воззрившись на Ала. Уж очень ошарашенным он выглядел. — Здесь… Земля… — голос Ноа дрожал от благоговения. — Поёт… Тихо, мелодично, словно перезвон колокольчиков слышится — как аккомпанемент чудному голосу… Альфонс с нежностью посмотрел на цыганку — как поэтично она описала то, что чувствовал он! Как тонко воспринимала мир! Такая хрупкая, искренняя… — Что ты имеешь в виду? — голос Эда звучал глухо, в горле пересохло. Кажется, он понимал, что к чему. Реакция брата, слова Ноа — он был уверен, что они чувствуют то, что было больше недоступно ему. По его собственному почину. — Брат… — Ал спрятал глаза. — Это очень похоже на алхимию. Только в разы слабее. Несмотря на то, что Эду казалось, что он готов к этому ответу, горечь и досада переполнили его сердце и были готовы выплеснуться через край. В горле встал противный ком, мешающий говорить, поэтому Эдвард махнул рукой и, опустив голову и разом став ниже, понуро поплёлся в сторону. — Пусть он побудет один, — удержала Ноа дёрнувшегося Ала. — Всё равно пейзаж просматривается, далеко не уйдёт. А Эдвард и не собирался уходить далеко. Отойдя на несколько десятков метров, он тяжело опустился на крупный валун и закрыл руками лицо. По щекам предательски текли слёзы. Совершенно некстати вспомнилась Уинри, пообещавшая больше не плакать, если только не от счастья. Будто бы тяжесть всего мира резко свалилась на плечи Эда, воспоминания захлестнули его с головой, провоцируя новые и новые потоки никак не унимавшихся слёз. Родной мир, по которому он так скучал: улыбка Уинри и её голос, когда она так смешно ругалась по поводу очередной сломанной детали от автоброни, бабуля Пинако, несносный полковник, без конца цеплявшийся к нему по поводу и без, лейтенант Хоукай, майор Армстронг… Что с ними стало за это время? Кто ещё жив, а кто уже ушёл? Кто бы обрадовался его возвращению? Наверняка, Уинри уже похоронила его, нашла свою судьбу и обзавелась полным домом ребятишек… При мысли о том, что у неё за его отсутствие наверняка наладилась семейная жизнь, слёзы, было оскудевшие, вернулись и полились с удвоенной силой. «Мальчишки не плачут!» — гордо говорил себе Эдвард всегда, но сейчас было всё равно. Боль отчаянно требовала выхода. — Чёртов дождь, — оправдывался перед собой Элрик, не поднимая глаз на небо. Он и так знал, что в нём — ни облачка.* * *
Альфонс и Ноа стояли и молчали, глядя в чистейшее ледяное небо. Цыганка, которой передалось настроение Эда, едва сдерживала дрожь в тонких пальцах. Воздух был словно наэлектризован, будто сама природа этого странного места вступала в резонанс с движениями души бывшего алхимика. И мелодия, которую слышала Ноа, из жизнеутверждающего зелёного ля мажора переместилась в серо-чёрный с серебряно-стальными всполохами си-бемоль минор, передавая боль существа, некогда имевшего сродство к той силе, что порождала эту музыку. Сердце Ала наполняло сострадание. К брату, перед которым он нет-нет, да чувствовал себя виноватым: ведь именно ради него Эд пожертвовал тем самым, что составляло настолько значимую часть его сути. И если в этом мире, пока ничто не шевелилось в земной коре, это и было практически незаметно, то что же будет, если — когда! — они вернутся? Уже сейчас Альфонс испытывал, с одной стороны, невероятную вину за то, что из-за него Эдвард стал таким, а с другой — жгучий стыд, что он вообще допускает все эти мысли в отношении брата. Но также Ал сочувствовал Ноа. Женщине, которая никогда не будет его; той, что отдала сердце его брату, несмотря на то, что ему это было совершенно не нужно. Он видел, как чутко она реагирует на все изменения, и испытывал вину ещё и перед ней — втянули же они её в переплёт! Долгие годы она моталась с ними по свету, не создав семьи, не приведя в мир новых людей, хотя, с другой стороны, как там говорили о цыганах? Что дорога им всего родней? Конечно, можно было вечно утешать себя тем, что никто не тащил её за собой на привязи, но Альфонс всё равно чувствовал свою ответственность перед Ноа. Из раздумий его выдернула цыганка — она потянула его за рукав и приложила палец к губам. Тонкое лицо было сосредоточенно, в бездонных глазах промелькнула тревога. — Смотри! — одними губами проговорила Ноа, указывая взглядом в сторону. Сквозь розоватую дымку влажного воздуха вдали виднелась одинокая фигура седого высокого мужчины. Он присел на корточки, задумчиво провёл рукой под землей и принялся что-то аккуратно выкапывать из земли. — Надо сказать Эду, — мотнул головой Ал. — Я сейчас. Альфонс направился к брату. Он представлял себе, в каком состоянии Эдвард, и не хотел, чтобы его таким увидела Ноа. В первую очередь, ради самого Эда: уязвить брата тем, что кто-то кроме него станет свидетелем его слабости Альфонс не мог. Хотя какая-то частичка в нём очень хотела, чтобы это видела Ноа — быть может, тогда она разочаруется в объекте своей уже даже не любви, а навязчивой идеи? Ал на секунду затормозил и потряс головой, прогоняя с края сознания недостойные мысли. Он ни за что не предаст брата. — Эд… — холодная рука Альфонса легла на подрагивающее плечо Элрика-старшего. — А? — отрывисто спросил он: ни на что более длинное и связное прерывающегося дыхания бы попросту не хватило. — Эд, пойдём. Тут кто-то есть, мало ли… — Угу, — кивнул Эдвард. — Я… Я сейчас. Альфонс вздохнул и направился к Ноа — Эду нужно было немного времени, чтобы показаться им на глаза. Когда же они втроём, наконец, оказались рядом, Эд нарочито резко повернул голову в сторону источника беспокойства, пряча покрасневшие и опухшие глаза. — Брат… — глухо спросил бывший Стальной алхимик. — Он тебе никого не напоминает? — Расстояние большое, — неохотно ответил Альфонс. Признаваться в том, кого напомнил ему мужчина, Алу не хотелось даже себе. — Вы опять что-то скрываете? — прищурилась Ноа. — Кого он должен напоминать? — Давай подойдем и посмотрим, — пожал плечами Эдвард. Алу не нравилась эта идея. В том месте, где слышались чёткие отзвуки алхимии, было слишком рискованно тревожить призраков прошлого, особенно тех, что там представляли нешуточную опасность. Как знать, чем обернётся для них эта встреча? Но иного способа выяснить это не было. — Давай, — согласился младший, — Ноа, мы тебе всё расскажем, обязательно, — заверил он цыганку. — Но сначала мы должны убедиться, правильна ли наша догадка. Ноа, казалось, удовлетворилась ответом. Чем ближе они подходили, тем точнее убеждались в догадке. Золотистые лучи скупого северного солнца играли бликами на абсолютно белых волосах, оттеняли смуглую кожу на лице, обезображенном шрамом в виде буквы «икс». Они были совсем рядом, когда тот, кого они беззастенчиво рассматривали, отвлёкся от кореньев и посмотрел на троицу серьёзными тёмно-карими глазами, казавшимися красноватыми под солнечными лучами. В его взгляде промелькнуло узнавание, не утаившееся от обоих братьев. — Шрам?.. — выдохнул Эдвард, широко раскрыв красные от слёз глаза. 1) По историческим данным проект заказали в 1923 году, представлен он был в 1925. Однако здесь проект был представлен в 1924, накануне того момента, когда Отец собрал гомункулов в Мюнхене, в соборе Святого Петра.