Чтобы ближнего убить, придется много пить, Тогда все хорошо, и сердце не болит, И разум говорит, что было, то прошло. Думаю, что теперь ты Знаешь как убить врага посредством коньяка, Налив его в стакан и выпив двести грамм Во славу небесам, теперь попробуй сам, И не забудь сказать: Да здравствуй бог, это же я пришел, И почему нам не напиться? Я нашел, это же я нашел, Это мой новый способ молиться! Агата Кристи "Молитва".
Клаус Дильс ехал на выходные в Тшебиню. Там осталась его младшая сестра, Гертруда, работавшая в трудовом лагере, который без малого месяц назад сравняли с землей во время очередной бомбёжки. Теперь она и ещё некоторое количество уцелевших немцев жили там в заброшенных домах, ожидая дальнейшего распределения, которое как назло затягивалось. У Дильса в запасе была целая неделя выходных, которую он рассчитывал провести просто — наконец-то выспаться. Порывистый ветер кусал его за щёки, сырой воздух пробирал до костей, накладываясь на озноб от недосыпа. Город был мрачен и неприветлив. — Клаус, наконец-то... — как-то непривычно сентиментально выдохнула его сестра, обняв на пороге обветшалого домишки с заклеенными крест-накрест окнами. — Проходи. Только вот... — она замялась, между светлых бровей пролегла складка. — Что-то случилось?.. — сердце будто пропустило удар. С того момента, как к нему в одном из "глухих" коридоров пристал этот юнец, Зайдлиц и, недобро сверкая странными глазами, приказал говорить, если кто спросит, что поступившую злосчастного седьмого числа ноября цыганку он, Дильс, отправил не направо, а налево, к смертникам, в его сердце поселился страх. Леденящий, сжимающий горло холодными лапами, вызывающий приступы дурноты и спазмы в животе. Клаус понимал, что допроси его хоть бы один-единственный раз рьяный пёс из гестапо, вывалит он всю правду-матку и даже больше. И ненавидел себя за подобное малодушие. — У нас гости, — Гертруда опустила глаза, теребя пальцами накинутую на плечи шаль. Сердце Дильса ухнуло в пятки. — Здравствуйте, — из дверного проёма высунулся совсем молодой парень с длинными волосами, в гражданском. — Меня зовут Эдвард Элрик. — Клаус Дильс, — он на ватных ногах подошёл к гостю и пожал ему руку. — Это мой брат, Альфонс, — Эд махнул рукой в кухню, где сидел очень похожий на него юноша. — Простите за беспокойство, мы не отнимем много времени, просто нам очень нужно поговорить. Клаус нервно сглотнул, придвинул стул и сел напротив. — Клаус... Ты, наверное, голоден, — захлопотала Гертруда, собирая на тарелку скудную снедь. — У нас тоже напряжёнка... — Нам фрау Дильс сказала, что вы работаете в Аушвице, — начал Эдвард. — У нас очень, очень важное дело, мы были бы весьма благодарны, если вы нам поможете... — Угу, — не поднимая глаз от тарелки, отозвался Дильс. Дурное предчувствие, поселившееся у него на душе, разрасталось и разливалось по нутру неприятным холодом. — Видите ли... — Эд закусил губу, — мы здесь были с шведской экспедицией. Ничего такого, просто научные изыскания. С нами была женщина, — он как-то замялся и смешался. Сердце Дильса гулко стучало в висках. — Цыганка, — продолжил второй, Альфонс. — Однажды, в начале ноября, она ушла и не вернулась. Мы искали, и нам сообщили, что её увезли в Аушвиц. Клауса затошнило. Эти, конечно, не гестаповцы... Хотя, как знать — у тайной полиции всегда было множество самых разных агентов. — Была одна, — выдавил Дильс, чувствуя, что вот-вот вместо голоса из его горла будут вырываться лишь нечленораздельные сдавленные хрипы. Отчего-то перед глазами встало злобное лицо Зайдлица. — Седьмого, вроде... В глазах обоих Элриков засветилась надежда. Не то чтобы Клаус хорошо разбирался в людях, но было похоже, что эти двое просто ищут потерявшегося родного человека. — Да, седьмого! — Эдвард вскочил и посмотрел на собеседника. — Вот эта! — он сунул в лицо Дильса фотокарточку. У Клауса перехватило дыхание — на него, смеясь, смотрела та самая цыганка, которую куда-то из-под его носа увёл Кёниг. — Она у вас? — допытывался Элрик. — Можно попросить вас отдать её нам? Она важный член экспедиции... Гертруда стояла в углу, теребя шаль. Дильс почувствовал, что покраснел: всё лицо и даже уши пылали адским пламенем. — Никак нет... — он отвёл глаза. Лгать он ещё с детства не умел и, как следствие, не любил. — Почему? — Альфонс нахмурился. — Если нужны какие-то бумаги, или что-то ещё — мы всё предоставим. — Потому что... — Дильс поперхнулся. Похоже, этот Зайдлиц вёл какие-то мутные дела и попутно втянул в них Клауса. А теперь ему расхлёбывать... — Потому что её, вроде бы, отправили на ликвидацию, — выпалил он, продолжая смотреть куда-то в сторону. Эд и Ал переглянулись. Они словно видели во взглядах друг друга лица всех тех, кого потеряли, и это отдалось в сердцах братьев болью, к которой невозможно привыкнуть. Альфонс закрыл лицо руками, ощущая, что не в его силах сдержать слёзы. В этот момент он почти ненавидел тибетца жгучей, иррациональной ненавистью. Умом он понимал, что Чунта вовсе не при чём, но он же просил, просил его сберечь... — Как? — Эд сжал кулаки. — Вот так просто?! — Увы, — кусок не лез в горло. — Простите, я очень устал с дороги.* * *
— Как же так?! — Эдвард мерил шагами кухоньку. Гертруда не спешила выставлять гостей, поэтому этой ночью они беспрепятственно оставались под кровом этого дома. — Может, он ошибся? — Альфонс и сам не верил своим словам, но ещё меньше он хотел верить в то, что их Ноа больше нет. — Или сам чего не знает... — Что такое вообще этот их чёртов Аушвиц?! — глаза Эдварда метали молнии. — Лагерь смерти, — шёпотом проговорил Ал. — Не представляю, сколько там народа... — Вот завтра этого Дильса и порасспрашиваем! — Эд распалялся ещё больше. — Тебе не показалось, что он что-то скрывает?! У-у-у, мутный тип! Альфонс не знал, что ответить брату. Он был согласен, что Дильс недоговаривает, но вот причин на то у него могло быть очень много, начиная от банальной неосведомлённости и заканчивая чем-то другим, о чём Алу не хотелось не то что говорить — даже думать. — Но он же нас не выставил, — с сомнением отметил Ал, пытаясь охладить пыл брата. — Я придумал, — Эд задрал нос. — Купим шнапса, тогда он точно заговорит! Шнапс и правда пришёлся ко двору. Братья слушали рассказы Дильса о том, что отправленные на перевоспитание работают на заводах, получают медицинскую помощь и продовольствие, и не могли взять в толк, отчего же о лагерях ходили столь ужасающие слухи. По мере опустошения бутылки рассказ обрастал новыми подробностями, леденящими кровь: оказалось, часть медобслуживания заключалась в участии в экспериментах в качестве подопытных кроликов, продовольствие было скудным и некачественным, лагерные увеселения были увеселениями отнюдь не для заключённых, а для склонных к садизму надзирателей, а тех, кто был негоден к тяжёлой работе, в том числе стариков и детей, отправляли на верную смерть — душили газом и сжигали в исполинских печах. Гертруда не пила и лишь поджимала бескровные губы по мере того, как Клаус рассказывал всё больше и больше. — Давайте выпьем за память нашей Ноа, — поднял блестящие глаза Альфонс. — Хотя мне не верится, что её уже нет... Дильса не нужно было отдавать на растерзание гестаповцам. Его мягкому сердцу хватило взгляда на этих двоих. — Не могу... — он понимал, что совершает чудовищную ошибку. Но, по его мнению, самой его чудовищной ошибкой было и вовсе появиться на свет. — Не могу я так! Пить... — его язык заплетался, лицо раскраснелось. — Пить за память живого человека... Слова полились из него потоком. Не то чтобы Клаус Дильс много знал; но того, что он рассказал, хватило бы на расстрел и ему, и всем, кого он сдал с потрохами. Гертруда всплеснула руками и прикрыла рот концом шали. — Кимблер? — перебил Эдвард. — Зольф Кимблер? Химик? Он работает в Аушвице? — Вы знаете штурмбаннфюрера Кимблера? — Дильс нахмурился и вспотел. Похоже, он только что и правда подписал себе смертный приговор. Эдвард и Альфонс многозначительно переглянулись. — Вообще, я не о нём, а о его жене, обер-арцтин Леонор Кимблер. — Организуйте нам встречу с ними! — глаза Эдварда сверкали. — Передайте, что мы — братья Элрики! Они поймут, о ком речь! Дильс пьяно махнул рукой. — Он меня убьёт... — жалобно проговорил он, потирая кулаком слезящиеся глаза. — И он, и этот... Зайдлиц... Он мне приказал молчать... Эдвард навострил уши: — Это ещё кто? — Молодчик один... Молоко на губах не обсохло — а уже хауптштурмфюрер... И глаза у него такие странные, злые... и цвета странного... — Клаус икнул и жестом показал сестре налить ещё в опустевший стакан. Та покачала головой, но просьбу исполнила. — Какого такого — странного? — прищурился Ал. — Фиалковые, — выдохнул Клаус, встал и, покачиваясь, направился в сторону уборной.* * *
— Вот почему? Почему ты не можешь держать рот на замке? — причитала Гертруда, подставляя к кровати брата ведро. — И в выпивке меры не знаешь... Ты понимаешь, что нас всех расстреляют? Она села на кровать и закрыла лицо тощими руками. — Не расстреляют, — он говорил нечётко, но уверенно. — Гертруда, у меня камень с души свалился! Сестрёнка... — Ты не видел? — она злобно посмотрела на хмельного Клауса. — Они, вон, почти не пили! А если это агенты тайной полиции? Или, того хуже, разведка? Боже, какой же ты идиот! — Не богохульствуй, — строго начал Дильс, но захлебнулся в очередном рвотном позыве. Гертруда скривилась, но промолчала. — Никакие они не шпионы, — он размашисто вытер рот рукавом. — Вот только ума не приложу, как бы им организовать встречу с Кимблерами...* * *
— Выходит, он теперь Зайдлиц, — прошипел Эдвард. — Вот лохматая задница, а! Ведь наверняка узнал её — и молчит! — Погоди, — неуверенно возразил Альфонс. — Может, он просто не знает, как выйти на связь. У них вон какая система, слышал ведь... — И сказал никому не говорить, засранец! — не унимался Эд. — Найду его — натяну ему его наглые фиалковые глазищи на его наглую жопу! Альфонс прыснул, живо представив себе Энви с глазами на заднице. Но тут же посерьёзнел: — Ты же понимаешь, что это может быть не она? Вдруг он перепутал? — Понимаю, — Эд ссутулился и как-то поблёк. — Но, если там такой ад... Может, оно и к лучшему... Оба предпочитали не думать о том, какие муки могли выпасть на долю их Ноа в этом проклятом месте. Но, как бы там ни было, у них наконец-то появилась путеводная нить. И, похоже, нашли они не только Ноа, но и Кимбли, Ласт — если, конечно, Багровый алхимик не ухитрился жениться ещё на какой-нибудь Леонор — и Энви.