Ich bin die Stille, die dich quält. Das kalte Leid, das dich beseelt. Die Wahrheit, der du dich nicht stellst. Das Netz aus Glas, durch das du fällst. Ich bin der Spiegel deiner Seele. Der Glanz, der dich entstellt. Kein Wunsch, der in Erfüllung geht. Das Ende deiner Welt. Eisbrecher "Böser Traum".
— Ноа! Какое счастье, что ты здесь! — Альфонс приобнял цыганку, заглядывая ей в лицо. — Что они с тобой там делали? — нахмурился Эд. — А ты тоже хорош! — напустился он на Энви. — Знал, где она — и молчал! — Эд, — Ал укоризненно посмотрел на брата. — Мы ещё ничего толком не знаем — рано делать выводы! — Ну так пусть расскажет! — не унимался Эдвард. Ноа обняла себя за плечи, не прекращая дрожать, и устало прикрыла глаза. — Устала же в комоде ехать, — спохватился Ал. — Ложись, поспи, — он торопливо помог Ноа лечь и заботливо укутал её в отсыревший плед. — Пойдёмте, поговорим пока, — он кивнул на дверь в углу гостиной, что вела в маленькую комнатушку. Когда Элрики и Энви ушли, Ноа бездумно принялась смотреть в потолок. Сон не шёл. Ей по-прежнему казалось, что вот-вот тишину разорвёт настойчивый стук в дверь, а потом к ней войдёт очередное похотливое животное, неясно по какому недоразумению вообще именующееся человеком. И всё начнётся с самого начала, круг замкнётся, змей пожрёт свой хвост — и она опять не сможет понять, где кончается она, а где начинаются они. Ноа научилась в этих всполохах грязи и боли вычленять их эмоции и ощущения, получать их извращённое удовольствие; и это больше не пугало её, как тогда, в первый раз, с Кёнигом. Но когда это прекращалось, всё её существо было вынуждено вновь проходить через все внутренние метаморфозы, восстанавливать собственную структуру по кирпичику, заново выстраивать разрушенную изнутри картину мира. И картина эта миг за мигом, час за часом, день за днём пополнялась новыми и новыми врагами. Сейчас же... Можно было верить, что всё сложится иначе. Что она снова среди друзей, а единственному в этом доме врагу они не дадут её в обиду. Хотя к красавице-Ласт Ноа испытывала теперь нечто вовсе необъяснимое: эта женщина зачем-то угрожала ей, хотя в итоге не сделала ничего плохого. Ноа не хотелось видеть в ней врага, но однозначно относить к друзьям тоже больше не получалось. Это выводило из равновесия: за это время — целую вечность! — она привыкла к тому, что мир — прост, и внесение подобных полутонов нарушало хрупкий баланс. Зато здесь был Эдвард. Эдвард представлялся ей поддержкой, опорой, незыблемой скалой, которая способна укрыть от любого ненастья. После всего пережитого Ноа могла уверенно сказать одно — она любила Эдварда Элрика, всей истерзанной душой, каждой частичкой себя и бог весть кого ещё, так повлиявшего на неё за это время. Но при этом она отчётливо понимала, что вряд ли когда-либо дождётся взаимности. В глазах её, сухих и болезненно горячих, не осталось слёз, которые хотелось выплакать отчаянно, в голос. Она вновь обняла себя за плечи и принялась укачивать, как младенца, напевая старую цыганскую колыбельную; а после, под доносящееся из кухни и комнатушки эхо голосов, провалилась в вязкий, неспокойный сон. И в этом сне кто-то горячим шёпотом звал её по имени, тянул к ней многочисленные чёрные ручонки и неистово хохотал.* * *
— Да она вообще появилась случайно! — оправдывался Энви. — Я всё это время искал способ связаться с вами, искал вас, но вы же не думаете, что это так просто! Вы бы видели этот сраный Аушвиц! За тобой постоянно ходят сраные гестаповцы, ты за каждый чих расписываешься в сраных журналах, повсюду эти сраные диктофоны натыканы! Мы с Ласт еле-еле спасли ваш несчастный багаж! — Не смей так говорить о ней! — вспылил Эд. По правде говоря, он был счастлив видеть Ноа живой. Он очень обрадовался встрёпанному гомункулу, но просто так признаться в этом с порога мешало природное упрямство. Долгие-долгие годы они скитались по этому миру, бежали за миражом, и у Эдварда совершенно не оставалось времени на то, чтобы остановиться. Да и потом, останавливаться было страшно. Они, чужаки, так и оставшиеся мальчишками, так и не вросшие в эту землю корнями или чем там было положено, жили лишь своими, несомненно, благими целями. Тут уж не до рефлексии. — Бомбу-то нашли? — спросил Энви, едва сдерживаясь от того, чтобы завалить братьев вопросами и рассказать обо всех своих приключениях. — Не-а, — Эд насупился. — Нашли восемь пустышек. А ещё Раса и двойника Оливии Армстронг. — Которая засадила вас в тюрягу? — хохотнул Энви, по давней привычке сев верхом на колченогий стул. — Как ты угадал? — съязвил Эдвард. — Да так, — уклончиво ответил гомункул. — Железные леди на военной службе во всех мирах остаются железными леди. — Как ты попал в Аушвиц? — тихо спросил Ал, склонив голову набок и внимательно рассматривая Энви. — Это долгая история, — выдохнул Энви. — Нас пока не торопят, — Эдвард с размаху плюхнулся на кровать, жалобно заскрипевшую ржавыми пружинами. — Сначала я похоронил Эрвина Циммермана, — фиалковые глаза сверкнули, — но прежде расквитался с тем самым Ульрихом, сыночком белобрысой суки. Он напал на этого, хьюзоподобного... Чёрт упомнит, как его тут величают... — На Хана? — округлил глаза Ал. — Но зачем? — Хан пристрелил его мать, — Эдвард опустил глаза. — Ну так он же за вами хотел увязаться! Мстить всем надумал, мститель обосранный, — зло усмехнулся Энви. — Я его на съёмки заманил. Ланг тогда как раз фильм про преступников снимал, слышали, может — "Завещание доктора Мабузе"...(1) Я там играл главную роль. Жаль, он переснял его потом... Еще и с каким-то бесталанным идиотом вместо меня! — Энви обиженно поджал губы. — А та плёнка потерялась. Да и кто будет смотреть немое кино, когда уже появилось такое же, но со звуком... — он от возмущения задышал чаще, гневно сверкая глазами. — Так что там с Ульрихом-то? — поторопил рассказчика Эд, боясь, как бы того не одолел очередной приступ безудержной зависти. — А-а! Так мы его в съёмках одной из сцен использовали. Там комната наполнялась водой. Должны были воду перекрыть, а я уж позаботился, чтобы не перекрыли, — Энви мстительно осклабился, явно получая удовольствие от одних воспоминаний. — До сих пор помню, как он пучил глаза и открывал рот, как рыба прямо! А кадры-то! Кадры какие! — То есть ты вот так взял и утопил человека?! — вскочил Эд. — Ну ты и урод! — Что я-то урод? — возмутился Энви. — Я вас спасал! Он вас того, порешить хотел! — А что за это было Лангу? — настороженно спросил Ал. — А ничего. Замяли. Несчастный случай, мол. Только водопроводчиков уволили — это ж они с трубами нахимичили, а не мы с Лангом. Элрики переглянулись и покачали головами. — Вот так всегда, — трагическим голосом возвестил Энви. — Я — всем помогай, спасай ваши задницы, а вы? Ни слова благодарности! Одни пинки! Вас спас — а вы, мол, урод. Ноа помог — так Ласт мне такое устроила, хотя я её цепного пса на руках из-под пуль выносил и собой закрывал! Никакой благодарности! — Ласт хотела убить Ноа? — ошарашенно посмотрел на Энви Ал. — Не-е, — тот разом перестал придуриваться и ломать трагикомедию. — Просто если бы обнаружили, что мы вашу цыганочку спасли, нас бы всех живенько, — он провёл ладонью по горлу. — Дожили, — буркнул Эд. — Нам уже гомункулы помогают. — А ты за двадцать-то лет к этому не привык? — ехидно поинтересовался Энви, подбоченившись. — Привыкнешь к такому, — отозвался Эдвард — Как тебя звать-то теперь? — Зайдлиц. Хауптштурмфюрер Эрих Зайдлиц! — тот резко вскочил, щёлкнул каблуками и козырнул — по-воинскому, не по-партийному. — Тьфу на тебя, завистливая ты задница, — Эд расплылся в доброй улыбке. Тихо, стараясь не разбудить Ноа, всё ещё прерывисто напевавшую сквозь сон обрывки колыбельной, троица направилась на кухню, но, заслышав громкое сопение и причмокивание из того же угла, остановилась в изумлении: под боком цыганки, свернувшись калачиком, мирно спал Глаттони, посасывая палец полуобглоданной руки. Его безобразное лицо выражало полнейшее счастье и безмятежность. — Он же не опасен для неё? — спросил Ал. — Нет, Ласт запретила ему кого-то есть, — пожал плечами Энви. — А уж Ласт он всегда слушается.* * *
Дни тянулись медленно, погода за окном словно вторила тягомотному чувству ожидания: небо тяжело нависало прямо над головами; шли дожди, временами сменявшиеся мокрым снегом; стоял туман. Гертруда перевела все запасы сердечных капель и была столь же мрачна и сера, словно низкий небосвод. Вроде бы удовлетворившись объяснением Ласт о том, что Глаттони — это особенный эксперимент их лаборатории, который вышестоящие чины поручили переправить подальше от неумолимо надвигающейся линии фронта — тайно, разумеется — Гертруда Дильс лишь поджала бескровные губы и покачала головой. Но оснований не верить фрау Кимблер у неё не было. Клаус Дильс отбыл в Аушвиц, по поводу чего все гости Гертруды, кроме Ноа и Глаттони, беспокойно переглядывались и уповали на то, что даже если Клаус проболтается, то их уже здесь не будет. Братьев Элриков при этом весьма интересовала судьба обоих Дильсов; остальные, казалось, вообще не беспокоились о чужих жизнях. Кимбли и Ласт общались с братьями постольку-поскольку, особенно не задавали вопросов и не распространялись о себе. Альфонс, впрочем, в один из вечеров высказал брату предположение о том, что Кимбли чем-то, похоже, серьёзно обеспокоен — уж очень нехарактерным казалось его нежелание вести философские диспуты и рассуждать о будущем мира, но Эд только отмахнулся, сославшись на то, что у них хватает и своих проблем. А проблем и правда хватало. Во-первых, они так и не нашли то, что искали. А это означало, что на возвращение в Аместрис, даже если будет такая возможность, они не имели ни малейшего морального права. Во-вторых, их тревожило состояние Ноа. Было слишком похоже, что она попросту сошла с ума. И это письмо. Чем ближе подступало девятое декабря, тем более обеспокоенными выглядели все. Пока однажды Энви в привычной ему наглой манере не заявился в комнатушку, где ютились Элрики, посреди ночи. — Отец назначил день, — выдохнул гомункул, растянув губы в улыбке и взъерошив волосы тонкими жилистыми руками. — И место. Через четыре дня, девятого. В Бреслау. В церкви. Решил вот вам сообщить, чтобы не мешались. Иначе хрен вам, а не возвращение домой! Братья переглянулись. — И ты молчал... — ахнул Эд. — А тебя это не касается, фасолина, — огрызнулся Энви. — А то сейчас опять разведешь бурную деятельность и всё испортишь! — Выходит, мы снова ценные жертвы, — поджал губы Ал. — Смотри, брат — нас двое. В прошлый раз ему понадобилось пятеро... — Пятеро алхимиков? — Эдвард задумался. — Если за двадцать лет ничего не поменялось, то как раз: ты, я, Кимбли... А еще Макдугал и этот псих в инвалидном кресле, если они ещё живы. Только неувязка — ты что-нибудь слышал о том, чтобы Багровый или Ледяной нарушали Табу? Энви внимательно наблюдал за братьями. Он уже начал жалеть, что сообщил им об Обещанном дне — пусть этот мир не был так уж благосклонен к поискам Элриков, отнять того, что соображают они отменно, он не мог. — Ты уверен, что у Отца нет ещё кого-то на примете? — усомнился Ал. — Мы же не знаем, кто ещё мог попасть сюда. — Энви, — Эдвард резко повернулся в сторону гомункула, — ну-ка выкладывай всё о планах твоего сбрендившего старикашки! Тот только фыркнул, подбоченившись: — Что это тебе выкладывать-то? — Или ваш Отец не настолько ещё сбрендил, чтобы хранить все яйца в одной корзине? — тон Эдварда сделался непомерно ядовитым. — И ты попросту не знаешь ничего о его планах? Энви насупился. Он прекрасно понимал, что его провоцируют, однако обида на весь мир: на Элриков за эту провокацию и недоверие; на Отца — за то, что тот и правда, скорее всего, имел запасные варианты и не счёл нужным посвятить в них своего, несомненно, самого лучшего сына; и на Ласт — за компанию — пересилили доводы разума. — Знаю я всё! — взъярился Энви. — Вас действительно пятеро! Только вот Кимбли и Макдугала он всё равно заставит открыть Врата! Братья переглянулись. В их памяти отчётливо всплыл момент, как Отец со своими приспешниками не оставили выбора Рою Мустангу. И как лицемерная тварь по имени Истина всё равно взяла с Огненного алхимика страшную плату. Внезапно лицо Эдварда озарила широкая искренняя улыбка, и он рассмеялся, немного по-детски, хихикая и хватаясь за живот. — Вот он обломается! — веселился Эд. — Он-то не знает... что я... — он захлёбывался смехом, который всё больше походил на исступлённое истерическое веселье человека, доведённого до отчаяния. — Больше не годен на роль жертвы! Он вытер выступившие слёзы тыльной стороной ладони и продолжил: — Я же... отдал Врата... алхимию... Энви поджал губы. Они с Ласт, совершенно не сговариваясь, не сообщили о такой мелочи Отцу. И теперь было абсолютно неясно, сработает ли весь этот чёртов план. Конечно, гомункул был готов побиться об заклад, что у Отца на случай непредвиденных обстоятельств припасена парочка тузов в рукаве! Но как они могли вообще не подумать об этом? Он чувствовал, как страх ледяной хваткой сжимает его внутренности, как пылают щёки и даже кончики ушей — он боялся. Боялся, что весь план полетит коту под хвост. Что они не вернутся в Аместрис, а навечно останутся в этом мире, среди этих людей, чтобы проиграть опостылевшую войну и, вероятно, пойти под суд за все совершённые преступления — и неважно, что не они одни творили зверства. История простит победителям всё, а они... — Поживём — увидим, — отрезал Энви. — Скорее всего, с вашей помощью или нет, а проход в Аместрис он откроет. — А дальше будем действовать по ситуации! — оживился Эд. — В любом случае, хрен ему, а не мировое господство! Альфонс покачал головой — он не разделял самоуверенности брата и Энви. Хотя подчас ему казалось, что у обоих за этой бравадой прячутся чудовищная усталость и совершенно обыкновенный, свойственный всем живым существам, страх. Но в одном Эдвард был прав — действовать и правда предстояло по ситуации. Им — снова! — отчаянно не хватало информации. — Точно! — сверкнул глазищами Энви. — Пойду я... Он поспешил выскользнуть из-под изучающих взглядов обоих братьев и поскорее удалиться. Ему было не по себе. Страх того, что всё провалится, так и не начавшись, накрыл его с головой. Словно надежда на возвращение, которая день ото дня становилась всё ярче и горячее, что обжигала его нутро до боли, вмиг обернулась миражом, истаяла, погасла. Энви затормозил у спальни сестры. Говорить ей или нет?.. Он прислушался, уловив за дверью тяжёлое дыхание и тихое размеренное поскрипывание половиц, и скривился. Пожалуй, Ласт не стоило знать о том, что за опасения поселились в его сознании. Пусть хотя бы она проведёт эти дни в томительном ожидании, не омрачённом сомнениями. 1) Фриц Ланг — немецкий кинорежиссёр, с 1934 года живший и работавший в США. Один из величайших представителей немецкого экспрессионизма, Ланг снял самый крупнобюджетный фильм в истории немого кино («Метрополис», 1927) и предвосхитил эстетику американского нуара («Город ищет убийцу», 1931). Фриц Ланг фигурирует в полнометражке "Завоеватель Шамбалы" как земной двойник Кинга Брэдли. Цикл фильмов о докторе Мабузе — криминальный триллер о сверхпреступнике. "Завещание доктора Мабузе", о котором говорит Энви — звуковой фильм 1933 года, запрещенный берлинской цензурой под председательством правительственного советника Циммермана (не Энви, но здесь есть некоторая ирония) по причине его угрозы общественному порядку и безопасности.