Suddenly the wind is blowing, fresh air is coming And we’re moving away Our grief’s balanced with our joy, We sow on new soil, Today is a new day Are you with me? Samael "For a Thousand Years".
Веллер, не мигая, смотрел вслед ушедшим в голубоватое сияние портала. — А вы, дружище? — он испытующе посмотрел на Шаттерхэнда. — Я... — Безногий облизал пересохшие губы. — Нет, помилуйте. Там я никто... Не то что здесь! — Вот и правильно, — усмехнулся Веллер, закуривая. — Они забрали моё детище... — как-то неуверенно протянул Шаттерхэнд и разразился сухим истерическим смехом. — А ты? — Грид в упор посмотрел на Раса. — Ты не пойдёшь? — Нэт, — отрезал главнокомандующий Красной армии. — Маё дэло — здэсь. Эта вайна, эти люди — мая атвэтствэннасть. Я должен давэсти всё да канца! — Ты снова слишком человек, — насмешливо почти пропел Папа. — А сам-то? — огрызнулся Рас. — Что-то, я сматрю, тоже нэ таропишься. — А зачем? — ухмыльнулся тот. — Ты разве не помнишь, что я алчен? Здесь у меня почти всё, — он обвёл в пафосном жесте зал. — И будет ещё больше, вот увидишь! — Сматри, нэ падавись, — желчно посоветовал Рас. — Твоими молитвами, дорогой брат, твоими молитвами, — Папа продолжал чему-то улыбаться. — Вот ещё малитв толька нэ хватала, — проворчал Рас в усы. — Слосс, пайдём. У нас слишкам многа работы. Забэри их, — он указал на Анну и Исаака. — Ани заслужили почестей. Он одарил двусмысленным взглядом Веллера и Безногого, жестом показал солдатам следовать за ним и повернулся к Безногому, прежде чем скрыться на лестнице, ведущей вниз. — Эта же ви работаете в праэкте Аппенгеймэра? Мнэ далажили, — Рас с наслаждением затянулся, наблюдая, как, выдавая страх, забегали глаза Безногого. — Нэ пэрэживайтэ, наши физики ничуть нэ хуже вас. Шаттерхэнд покраснел, с ненавистью глядя вслед Расу-Сталину, и сжал кулаки. Портал становился всё более зыбким и нереальным, пока вовсе не растворился в воздухе без следа. С распятия исчезла статуя, лишь пол церквушки был усыпан пеплом. Однако от восприятия гомункулов и бывшего незадачливого алхимика не укрылось то, что лёгкий фон пульса Земли никуда не пропал. Всё, казалось, было пропитано совершенно особенным запахом, а если прислушаться, то можно было уловить лёгкую мелодию, словно планета пела доныне неизведанным прекрасным голосом, заставляя сердца биться в такт новой, высвобожденной из самого её нутра песне. — Вы же ощущаете это, — Папа обратился к Безногому, словно не спрашивая — утверждая. — Д-да... — неуверенно согласился Шаттерхэнд, конвульсивно дёргая головой, что, должно быть, обозначало нервный кивок: он всё ещё был слишком задет словами Раса. — Так пользуйтесь, — Грид сухо пожал плечами. — Готтфрид, — очки сверкнули в сторону Веллера, — до скорого. Не сомневайтесь, мы ещё встретимся. Веллер обвёл разочарованным взглядом зал, недовольно поджав губы. — Я верно понимаю, — начал он, подбирая слова, — что колонизация Аместриса провалилась? — Увы, — отозвался Грид. — Наш papa сунул в рот кусок, который ему оказалось проглотить не под силу. — А вы? — жёстко спросил Веллер. — Вы же говорили... — Говорил, — согласился Грид. — Но мы предполагали, а уж кто расположил... Придётся довольствоваться этим миром. В конце концов, кто кроме нас знает, что бог — мёртв? — глаза за очками коварно сверкнули. — Поверьте, именем его люди сделают всё. А уж кто будет бенефециаром... — Да, — неприятно усмехнулся Веллер. — Серые кардиналы всегда были, есть и, надеюсь, будут.* * *
Чунта выпрямился, стоя в самом сердце созданного им круга, круга, который он заботливо питал душистыми отварами сообразно схеме, оставленной ему давным-давно погибшим Норбу. Теперь тибетец ощущал умиротворение. Он высвободил наружу подлинную силу, дух Земли, прорывы которого особенно остро ощущались у него на родине и в других зонах, которые человечество отчего-то нарекло "аномальными". Он был счастлив. Его душа трепетала, сердце пело вместе с Землёй, с которой сняли вековой гнёт, запиравший её истинную суть. Единственное, что тревожило Чунту, так это то, что он, просветлённый, впитавший новую силу, нигде не ощущал Ноа. Как и Элриков. Словно все они покинули этот мир, даже не оставив в нём следа. Конечно, предстояло ещё много работы. Война, судя по всему, подходила к концу, но стоило помочь — а он, с его, как он ощущал, возросшими возможностями к целительству, был попросту обязан применить это во благо. Именно этим Чунта и занялся. Ингредиентов на отвар по рецепту брата у него ещё хватало, удостоверение нейтрального учёного открывало для него многие двери, поэтому он направился прямиком в ближайший военный госпиталь. Вскоре молва о чудесном лекаре-тибетском монахе сделала своё дело, и ему были рады повсюду — с его появлением удавалось спасти большее количество людей. А однажды вышло не допустить превращения целого взвода мёртвых солдат в Бессмертных. Тогда-то Чунта и вспомнил измышления учёных о том, что рецепт Норбу более всего похож на какое-то противоядие. Сам тибетец был счастлив. Он нёс этой земле избавление и добро, он способствовал, пусть и в малых масштабах, но хоть какому-то возмещению небольшой части того, что разрушила война. И даже такая капля в море наполняла его сердце истинной радостью.* * *
Аместрис, 1915
— Я туда — и обратно! — сверкая медовыми глазами, пообещал Эд. — Это последнее преобразование Стального алхимика! Стоявшие вокруг не верили собственным глазам. Эдвард Элрик положил ладони на круг и был затянут прямо в брусчатку множеством чёрных рук, только слегка светился нацарапанный им круг человеческого преобразования. Толпа затаила дыхание. Полковник Рой Мустанг, лишённый возможности видеть происходящее, впитывал в себя повисшую оглушающую тишину всем телом и ждал. Как и остальные. Круг снова засветился несколько мгновений спустя, так ярко, что глаза обожгло, и мостовая выплюнула из себя... — Что они здесь делают?! — недовольный ропот раздавался со всех сторон. — Что? Что там? — Мустанг от нетерпения принялся дёргать стоящую рядом с ним Ризу за рукав. Изумлённая, она было дёрнулась к оружию, но застыла в полудвижении. — Не стрелять! — истошно завопил Эдвард и вместе с белокурым юношей, очень похожим на него, закрыл собой ещё пятерых. А закрывать следовало: разъярённая толпа была готова наброситься на троих гомункулов и Багрового алхимика, попортивших им столько крови, и растерзать голыми руками. Никто и не обратил внимания на цыганку с полубезумным взглядом. — Какого чёрта?! — пришёл в себя Дариус, с ненавистью глядя на Энви и Кимбли. — Откуда ты выковырял это дерьмо?! — А вы всё никак не подохнете, — меланхолично отозвался Кимбли, поймав на себе убийственные взгляды химер. — Стойте! Мы всё объясним! — заорал Эд, с силой наступая на ногу Кимбли и проклиная про себя так некстати подавшего голос Багрового алхимика. — Что там происходит? — не унимался Рой, который чувствовал неладное, но увидеть ничего не мог. — Альфонс! — на шею Алу кинулась девчонка Мэй, расталкивая всех и рыдая от счастья. — Я так... — Мэй... — тот обнял девочку в ответ. Всё казалось нереальным сном... — С возвращением, — Хоэнхайм протянул руку Эдварду. Тот недоуменно потёр переносицу и пожал руку отца, которого не видел уже очень много лет. — Папа... — Что они, — он кивнул на мирно стоящих в полном непонимании гомункулов, — здесь делают? — Ох... — Эд замялся. — Это очень долгая история. — Надеюсь, отмеренного мне времени хватит, чтобы её услышать. Эти слова подействовали на всех, словно ушат холодной воды. На всех, кроме Роя Мустанга, которому его верные глаза, Риза Хоукай, по-военному строго докладывала о происходящем.* * *
Вернувшихся разместили в одной из не пострадавших во время военного переворота гостинице Централа. И если братья Элрики и Ноа жили там на правах постояльцев, то гомункулы и Багровый алхимик были скорее узниками в одиночных камерах-номерах. Эд и Ал рассказывали всем о небывалых приключениях в другом мире, занявших — шутка ли! — целых двадцать лет по местному летоисчислению, показывали бомбу, возвращённую в родной мир. К Ноа вызвали доктора Марко, одного из лучших медицинских алхимиков, на что он только развёл руками: попытаться вернуть отнятое Истиной можно было лишь при помощи философского камня, на что ни один из братьев не мог дать согласия, а что же до её разума... Конечно, Кристальный алхимик сказал, что постарается помочь, но никаких гарантий не давал. Более того, Ноа, оказывается, носила под сердцем ребёнка. На радикальное предложение уничтожить гомункулов и казнить Багрового алхимика оба брата ответили категоричным отказом и — вот чудо! — были даже готовы за них поручиться, чем немало удивили всех своих союзников. Эдвард рвался поговорить с ними, но военная верхушка категорически отказала герою в этом удовольствии, по крайней мере, до того момента, пока они сами не допросят их как следует и не убедятся в том, что эта подозрительная компания не собирается провернуть очередное грязное дельце, вроде жертвоприношения всей страны. Эдвард по-прежнему не чувствовал алхимии, чему, впрочем, был совершенно не удивлён: он не верил в то, что такая сущность, как Истина, отдаст ему то, что ей причиталось по праву. Да и, признаться честно, был рад: он был убеждён в том, что, верни Истина его Врата, Альфонс бы сгинул в небытие. Впрочем, горькое разочарование, граничившее с детской обидой, накатывало удушливыми волнами — отныне он сам не мог обращаться к алхимии, но все же стал ценной жертвой. В таком одностороннем использовании собственной природы Эдвард Элрик видел чудовищную несправедливость и вовсе не желал с ней — как и со всякой несправедливостью — мириться. — Ал, — нетерпеливо выдохнул Эд в один из вечеров, внимательно глядя на брата. — А что, если мы ошибаемся? — Вспомни сам, что говорил Энви, — Альфонс наклонил голову. — Он, конечно, не идеал, но войн развязывать больше не собирался. — Ага, — кивнул Эдвард. — А потом ему станет скучно. И остальные... — Кимбли умеет держать слово, — задумчиво проговорил Альфонс. — Глаттони слабоумен. — Ты прав, наверное... — Эд откинулся на спинку дивана и потёр глаза. — Но если они продолжат тянуть... Дверь номера внезапно распахнулась, и на пороге появилась Уинри. В её глазах стояли слёзы. У Эдварда аж дыхание перехватило и во рту пересохло — столько лет! Он хотел обнять её и не отпускать никогда больше. — Эдвард! Альфонс... Ох... — она бросилась к братьям, обнимая их и не сдерживая рыданий. — Вы вернулись! Ал... Они просидели всю ночь до самого рассвета, наперебой рассказывая Уинри обо всех тяготах, что выпали на их долю за долгие двадцать земных лет, пока обессиленные, не уснули в обнимку на узком неразложенном диванчике.* * *
Гомункулы томились в номерах, более напоминавших тюрьму, считая одинокие дни и ночи. Глаттони плакал и звал "свою Ласт", Энви вынашивал злобные планы мести мерзким людишкам, а Ласт коротала дни и ночи, думая о том, выпустят ли их вообще. Также её беспокоило то, что же Истина забрала у Зольфа — он так и не сказал ей ничего, пока их всех под белы руки не развели по местам их нового заключения. С виду всё было в порядке, не считая того, что он шел так, словно был изрядно пьян — что немудрено после подобной встряски, — однако Ласт не верила в то, что всё обошлось без эксцессов. К ней дважды приходили военные, сухо расспрашивали о пребывании в другом мире, о планах на жизнь здесь, но света на их дальнейшую участь это не пролило. Радовало то, что философский камень снова ожил. Особенно удивляло то, что ожил он еще на Земле, когда Отец рассыпался пылью, распался на молекулы. Камень словно негромко звучал: не так, как в Аместрисе, но, определенно, уже не спал беспробудным мертвым сном. Опасаясь, что его найдут и отнимут, Ласт не нашла ничего лучше, чем спрятать его в декольте: привлекать внимание подобным артефактом, висящим на виду, она не рискнула, так же, как и глотать его — кто знает, не соединится ли в ней он с её собственным, а ей казалось, что он ещё обязательно понадобится в том виде, в котором был. Ласт уже потеряла счёт дням и ночам, пока в один прекрасный момент к ней не явились и не сообщили о том, что Багровый алхимик Зольф Джей Кимбли, по её словам, являвшийся в том мире её мужем, пропал из своего номера. Разумеется, в то, что она непричастна к его исчезновению, никто верить не желал, и даже явное её беспокойство о судьбе опального алхимика списали на притворство. Так ничего и не выяснив о местонахождении Кимбли, военные ушли, приказав усилить охрану. Однако Ласт не была бы собой, если бы под покровом той же ночи не срезала вновь обретёнными когтями решётку и, вызволив под свет полной красноватой луны братьев, не направилась на поиски, попутно оглушив нескольких незадачливых людей, поимевших несчастье встать на её пути. Ещё ряд постов удалось обмануть при помощи вернувшейся способности Энви. Тайно, словно воры, гомункулы направились, ведомые чутким обонянием Глаттони, по следам беглеца. — Что, сбежал он от тебя? — ехидно процедил Энви, пока они пробирались на запад заячьими тропами. Ласт упрямо мотнула головой и не ответила. — Ну, что молчишь? — подзуживал сестру принявший привычный для родного мира облик гомункул. — Может, ты ему надоела за двадцать-то лет? Люди, что с них взять? — Заткнись, — прошипела Ласт, глядя в сторону. Ей не хотелось показывать брату своего беспокойства. Она была порядочно зла на Зольфа — они же договаривались! — Любишь его? — неожиданно серьёзно спросил Энви, так резко остановившись и повернувшись к ней, что она едва не налетела на него. — Я же гомункул, — Ласт скривила яркие губы в ядовитой усмешке. — Я не умею любить. — А это тогда что? — он сощурил фиалковые глаза, словно заглядывая куда-то в самую её суть. — Эгоизм, — пожала плечами она, скрестив изящные руки на груди. — Я слишком люблю собственное состояние рядом с ним.