Draußen ist es unerträglich, viel zu laut, zu bunt, zu schnell, und in mir, da wächst das Dunkel, draußen ist es viel zu hell! Frieden fänd ich nur im Schlaf. Meine Augen schwer wie Blei. Die Welt rast an mir vorbei. Ich will nichts hören, will nichts sehn, nie mehr aus dem Zimmer gehn, komm sag mir: Klingt das verrückt? Megaherz "Ist das verrückt?"
Зольф Кимбли не чувствовал ничего. Что толку, что теперь он был способен на алхимию без круга, если он даже не понимал, с какой силой ему нужно соединить ладони? Что толку, что его не расстреляли? Он не мог нормально есть — вкусы и запахи остались при нём, однако ни температуру, ни консистенцию пищи он почувствовать не мог. Как и донести ложку до рта — Зольф постоянно промахивался. И это полбеды: при первой же попытке все-таки съесть принесённый ему обед он искусал сам себя и понял это только тогда, когда весь рот его наполнился собственной кровью; а уж её-то вкус ему был прекрасно известен. Он не мог понять, когда приходила пора посетить уборную, поэтому, после первого же казуса, которого он, впрочем, тоже не почувствовал, но увидел, стал придирчиво следить за временем. Да что там: он не мог нормально передвигаться. Чувство равновесия изменило ему, и теперь он был вынужден тщательно следить глазами за каждым своим неуверенным шагом. Осознав, что он не собирается находиться де-юре на свободе, но де-факто под домашним арестом в одной из гостиниц Централа в персональном номере, пусть не похожем на одиночную камеру по форме, но являющемся ею по сути, Зольф принял решение бежать. Бежать подальше от Элриков и, тем более, от Ласт и её братцев. Они толком не поняли, что с ним случилось, а после их не допускали друг к другу. Так что сейчас было самое время, пока они не смогли воочию лицезреть его жалкое положение. Ставкой в этой игре, в числе прочего, выступали и его жизнь и здоровье. И на сей раз он, Зольф Кимбли, проиграл. Проиграл без права на реванш. Он до того, что могло бы быть болью, жалел об одном: об отсутствии у него философского камня. С камнем можно было хотя бы попробовать исправить ситуацию. Если, конечно, хоть один медицинский алхимик взялся бы за ветерана Ишварской войны с таким послужным списком. Зольф вслушался в силу, по которой скучал долгие годы пребывания на Земле. По счастью, хотя бы на это чудовищная плата никак не повлияла. И сейчас Зольф не мог понять: то ли он позабыл за давностью лет о том, насколько эта сила мощная, или же она преобразилась, претерпела какие-то изменения и раскрылась, как цветок. Осторожно, словно в детстве, он попытался совершить простейшее бытовое преобразование. Зольфа поставили в известность, что он не должен покидать пределы номера. А также сообщили, что в случае применения его печально известной алхимии разбираться с его делом не станут, а попросту решат вопрос у ближайшей же стенки. Радикально. И изъяли всё, чем можно что-либо начертить или нацарапать. Откуда же им было знать, что и он отныне — преступивший Табу? Он отвык от алхимии. Неловко, словно учащийся ходить на новых ногах бывший лежачий больной, он обратился к той самой силе, которая некогда была для него всем. Спустя некоторое время на кровати лежала верёвочная лестница, преобразованная из постельного белья. А на окне больше не было решётки. Долго — но тихо. Фонарь, не слишком-то щедро заливавший светом изрешеченную пулями стену гостиницы, поддался сразу — не так уж и сложно вывести из строя обыкновенную, пусть и мощную, лампочку. Стоявший внизу часовой попытался связаться с кем-то по рации, а потом, видимо, рассудив, что узник, чьё окно выходило именно на эту сторону, вряд ли сможет сбежать — по крайней мере, не наделав при этом шума, — спешно направился куда-то за угол. Сначала Зольф думал выпрыгнуть с третьего этажа — какая разница, если он ничего не чувствует? Однако, здраво рассудив, что далеко с переломанными ногами уйти всё равно не получится, он принялся за то, что сам в своей голове окрестил "планом Б". Сделав первый шаг на привязанную к батарее лестницу, Зольф понял свою грандиозную ошибку: он не чувствовал ступеней под ногами. Поэтому спуск занял очень много времени, настолько, что Зольф порадовался, что затеял это дело под покровом ночи. За каждым шагом приходилось внимательно смотреть, смотреть в разверстую под ним пусть и не бог весть какую, но высоту; и это было, черт возьми, сложнее, чем прыгать с крыши одного поезда на другой, как некогда в горах Бриггса: тогда он хотя бы чувствовал сам себя. Повезло еще, что часовой куда-то запропастился, а к тому моменту, когда поодаль послышался характерный топот армейских сапог, бетонный забор, делавший гостиницу подозрительно похожей на тюрьму, уже надежно скрыл Зольфа от чужих глаз. Спустившись наконец на землю и преобразовав верёвку в труху, Зольф при помощи алхимии соорудил себе проход сквозь забор и примкнувшие к нему развалины — половина Централа лежала в руинах — и направился на автодорогу. Поезд мог оказаться слишком заметным способом передвижения.* * *
Ласт хмуро оглядывала заброшенную деревеньку. Место выглядело так, словно давным-давно его обитатели в одночасье просто исчезли, не оставив от себя ничего, кроме зданий, кое-где разбросанных и подёрнутых тлением и ржой остовов детских качелей, игрушек, скамеек. Некоторые дома были изъедены древоточцами, у иных были заколочены окна и двери или провалилась крыша, третьи удивлённо зияли глазами-дырами выбитых стёкол, за которыми ютилась беспросветная тьма. То тут, то там виднелись воронки, оставленные взрывами — похоже, свежими. Однако сейчас здесь безраздельно властвовала звенящая тишина. Глаттони уверенно шёл вперёд, смешно шевеля носом-картошкой, пока резко не остановился и не указал пальцем-сосиской на более-менее целый домик. — Тут! — Уверен? — скрестила руки на груди Ласт. — Там даже свет, кажется, виднеется, — протянул Энви. — Давай, иди, и поскорее. Мы тебя подождём. Мне, например, вот этот домик нравится, — он махнул длинной рукой в сторону монументальной громадины, почти особняка, выглядевшей наиболее скорбно. Под ногами хрустели слои опавших листьев, казалось, нетронутые годами. Ласт обратила внимание, что этот дом единственный выглядел не просто не рискующим обвалиться, но даже пригодным для житья. По крайней мере, снаружи. Даже дверь не скрипнула, будто петли кто-то только-только смазал заботливыми руками. Ласт представила себе за этим занятием Зольфа и повела плечами. Эти ночи без него показались ей очень холодными и неуютными, почти как тогда, когда он уезжал на передовую с риском для собственной жизни. Но сейчас Зольф попросту пропал. Говорили — сбежал, но Ласт в это не верилось: они же договаривались! Он никогда не обманывал её! Внизу было пусто и пыльно. Ни свечей или их огарков, только старая посуда в рассохшихся шкафах, ни продуктов, ни воды — ничего. Она направилась наверх, и деревянные ступеньки винтовой лестницы жалобно заскрипели под её ногами. Ласт вошла в комнату, из-под двери которой едва заметно пробивалась зыбкая полоска неяркого света. На кровати, обняв руками колени, небритый и растрёпанный, сидел Зольф Джей Кимбли, Багровый алхимик, тот, кто был её мужем и любовником долгие двадцать земных лет. Она едва сдержала порыв наброситься на него и надавать ему хороших пощёчин. — Зольф! Как это понимать? — её глаза горели праведным гневом, однако она осеклась, встретив мутный взгляд его глаз. Она никогда не помнила его в подобном состоянии. Что бы ни случилось, он всегда был аккуратен, чист, гладко выбрит, взгляд его был ясен и твёрд. — Ласт... — он отвернулся. Грязные волосы занавесили лицо. — Что с тобой произошло?.. — она понимала, что случилось что-то очень серьёзное, но никак не могла взять в толк, отчего он попросту сбежал? Почему не рассказал ей всего? Ласт села на кровать рядом с ним и провела рукой по его щеке. Зольф никак не отреагировал, хотя всегда очень чутко откликался на любую её ласку, любое прикосновение. — Да чёрт возьми, Зольф, не молчи! Почему ты нас бросил? Она продолжала гладить его по щеке, пытаясь заглянуть в глаза, как вдруг поняла, что её перчатка мокрая. Зольф же сидел неподвижно, не поднимая головы. — Отвечай! — она была готова разозлиться на него за это идиотское молчание, а на себя — за импульсивную реакцию. Он перехватил её руку и, больно сжав, отодвинул прочь от себя. — Больно! — возмутилась Ласт, однако Зольф не ослабил хватки — напротив. Чудовищная злость вкупе с непониманием подступила к её горлу — в подобных ситуациях он никогда не делал ей больно, по крайней мере, специально! Что же такое произошло? Словно в ответ на её эмоции он слегка повёл головой и разжал пальцы. — Ты скажешь сегодня хоть слово? Никогда прежде Ласт не могла бы себе представить, что её голос будет звучать так. Вместо ответа Зольф поднял на неё мокрое от слёз лицо. Ласт никогда, ни единого раза не видела, чтобы он вот так сидел и плакал. — Я ничего не чувствую, — речь его была словно бы неловкой, будто он или сильно пьян, или очень болен. Страшная догадка пронзила разум Ласт. Она так и не смогла добиться от Зольфа, зачем тогда, перед порталом, он прокусил себе руку до крови. Так вот, значит, какой оказалась плата, назначенная Истиной. — И оттого ты решил, что не нужен? — она обняла его, прижимаясь всем телом. Он по-прежнему был тёплым, хотя и очень напряжённым. По-прежнему пах ветивером, хотя на сей раз к его запаху примешались кровь, пот и алкоголь. — А зачем я вам? Очень смешно — алхимик без осязания. Без — как ты это называла? Кожно-мышечной чувствительности? Неспособный ни нормально есть, ни... Его голос перехватило. Если бы он мог, он бы почувствовал, как предательский ком перекрывает горло, как щиплет глаза, как солёные горячие дорожки бегут по щекам, как вздрагивает всё тело в беззвучном рыдании. Но он не чувствовал ничего — и не мог этого контролировать. — Зольф... — нечто неведомое наполнило всё существо Ласт. — Мы найдём способ! Она заговорила горячо, отчаянно желая верить в собственные слова, не понимая, что происходит с ней — да и, в общем, не слишком желая понимать: — У меня есть камень! Возьми его! Зольф неловко покачал головой и хрипло отозвался: — Нет. Я не владею медицинской алхимией. Ласт сжала кулаки: — Мы найдём того, кто владеет! — Ты уверена, что отнятое Истиной можно восстановить с помощью камня? — горько проговорил Кимбли. — Да и какой алхимик станет помогать... Он ощущал себя безмерно жалким, гадким, втоптанным в грязь и униженным, как никогда. Действительно — проигравшим. Ни в один из дней заключения он не чувствовал себя подобным образом. — Можно! — она упрямо выпрямилась и поджала губы. — Рою Мустангу восстановили зрение! В этом Ласт была вовсе не так уверена, как ей бы самой хотелось. Она лишь слышала отголоски разговоров, что Кристальный алхимик работает над излечением Огненного, но никаких подробностей о том, насколько успешно продвигается лечение, у неё не было. Как и не было уверенности в подлинности этой информации как таковой. — А если кто не захочет помогать тебе... — она выкинула вперёд руку, ладонью вверх и сверкнула мгновенно удлинившимися когтями. — Я его заставлю! Ласт переполняла готовность не только отдать камень — в конце концов, это был его камень, и не так важно, что до этого его передал Зольфу Энви, — но и идти прямо сейчас сквозь полицейские патрули на поиски того же доктора Марко, который был самым лучшим медицинским алхимиком из тех, о ком она когда-либо слышала. И потом, у нее наконец были её клинки — и это пьянило и звало за собой, вселяло уверенность в то, что ей — снова! — по плечу все, что угодно. Едва заметная мимолётная улыбка тронула тонкие губы Зольфа. Впервые после открытия Врат он ощутил себя снова живым, хотя его тело по-прежнему не чувствовало ничего. — Я не ощущал ничего, когда взрывал здешние дома... — он лёг на спину, неловко заложив руку за голову, и посмотрел в сторону. — Ни дрожи земли. Ни содроганий воздуха. Ни взрывной волны. — Поспи... — Ласт обняла его и привычно уткнулась в тёплую грудь. — Ты вымотан, ты на пределе... Она точно знала одно: Зольф был не на пределе — он был за всеми мыслимыми и немыслимыми пределами. Осознание того, что он столь чудовищно поплатился за попытку спасти её отнюдь не человеческую жизнь, вызывали у неё некоторое замешательство. "Самопожертвование — это чистой воды эгоизм". Голос Зольфа отдавался эхом у неё в голове. И это был тот момент, когда она была с ним совершенно не согласна. Ласт скосила глаза на прижавшего её к себе во сне Зольфа, и на секунду ей подумалось, что не может этот кошмар быть правдой. Что вот же он — он обнимает её всё так же нежно, осторожно, бережно, так, как не может обнимать тот, кто лишён всякой чувствительности. Зольф во сне немного расслабился и чему-то даже улыбался. Ласт выудила из декольте камень, полюбовалась его мягким блеском и, спрятав обратно, вспомнила про околачивающихся по деревеньке братцев и сочла, что им придётся или ждать её — точнее, уже их — до утра, или приходить в этот дом самим, потому что уж спящего Зольфа в таком состоянии она никак не бросит. Всё же, несмотря на всю его философию, по мнению Ласт, он был человеком — временами, слишком человеком. Ну как ещё назвать ситуацию, в которой он, даже не рассказав о проблеме, попросту решил за всех всё, ни капли не поинтересовавшись больше ничьим мнением?* * *
— Кушать хочу, — жалобно протянул Глоттани. — Ой, захлопнись, — проворчал Энви, расковыривая ногтем пыльную, но прекрасно сохранившуюся каменную столешницу. Запрокинув голову, он разглядывал тяжёлую свечную люстру. Энви видел подобные дома у аместрийской знати и у партийных бонз на Земле. Но это помещение было ему куда как больше по душе — словно тронутое беспощадным временем свидетельство заката, умирания творения рук человеческих. Особенно восхищала его коническая башня, из вершины которой тянулись ржавые цепи-змеи, удерживавшие литой круг с подсвечниками и даже оплывшими в их гнёздах огарками свечей. Монструозная люстра держалась на честном слове и паре ещё крепких балок; сквозь дыры в обшивке заглядывала щербатая луна, заливавшая призрачным светом то, что более всего походило на бар — на стойке и под ней даже были пустые бутылки. На камне столешницы стоял патефон, покрытый пылью, паутиной, отсыревший под беспощадными ливнями, от которых не спасала прохудившаяся крыша. — А тут есть нечего? — не унимался толстяк. Энви шумно выдохнул — наконец-то он сам был избавлен от тягот существования в теле, столь приближенном к человеческому. Конечно, всё ещё было неясно, что с ними будет: останутся ли они в Аместрисе и будут реабилитированы стараниями фасолинки, которая, впрочем, уже давно не фасолинка; или же будут вынужденны покинуть эту страну и искать прибежища мятежным натурам в той же Крете или Аэруго. Но, по большому счёту, это не слишком его беспокоило: он уже привык, что где бы ни оказался, его всё равно снедало непреходящее ощущение, что лучше всего где-то рядом, будь то у соседей или за границей, но никак не в том месте, где находился он, Энви. — Нечего, — отмахнулся он. — Так что терпи, пока Ласт не вернётся. Может, она и приведёт кого на пожрать. Толстяк шумно всхлипнул и зачастил: — Она приведёт Кимбли, а Кимбли кушать нельзя, а я кушать хочу! Я не буду кушать Кимбли! Он спас мою Ласт! Энви, где Ласт? Почему моя Ласт так долго? — Не вернётся она до утра, — процедил Энви со смесью обречённости и злости. Он порядком изучил сестрицу и не без мстительного удовольствия отметил, что за время пребывания на Земле она несколько... очеловечилась?* * *
Ласт, едва заслышав жалобные скрипы винтовой лестницы, приготовилась молниеносно атаковать: в отличие от того же Глаттони она не могла по запаху определить, кто решил на рассвете нанести им визит. Завидев знакомые очертания братьев, она с облегчением выдохнула — похоже, на их след ещё не напали. — Он, я посмотрю, уже утомился? — ехидно поинтересовался Энви. — Тихо ты, — злобно прошипела Ласт в ответ. — Разбудишь. — Заботишься, — в голосе явно звучали нотки зависти. — А нас бросила в той полуразрушенной громадине, Глаттони чуть от голода не помер! — Потерпи немного, — она ласково обратилась к толстяку, из огромной пасти которого свисала прозрачная нитка слюны. — Скоро мы направимся обратно, будет тебе еда. — Угу, — радостно закивал Глаттони, энергично кивая уродливой головой. — Он-то в порядке?.. — с напускным равнодушием поинтересовался Энви. — Выглядит хреново, как в тюрьме перед банным днём... Ласт тяжело вздохнула и воззрилась в окно, собираясь с мыслями. Она прекрасно понимала, что братья предпочли бы прямо сейчас раствориться и не попадаться на глаза столичным военным ближайшие лет эдак пять. Но она не могла себе позволить подобного. — Нет, — она посмотрела в глаза Энви. — Не в порядке. И нам срочно нужно в Централ. Глаза-бусины Глаттони сделались испуганными, он даже выронил изо рта собственный палец. Энви поджал губы. — Вы не обязаны идти с нами. — Ну уж нет! — взорвался гомункул, встопорщив волосы так, что стал похож на ощерившегося дикобраза. — Ты даже его не бросаешь! И думаешь, что мы — оставим тебя?! Сестра, называется! Кимбли проснулся и растерянно оглядел присутствующих. — О, смотри-ка, глаза открыла, красавица спящая! — осклабился Энви. — Ты бы на себя в зеркало посмотрел, засранец небритый! Зольф неловко потёр подбородок и скривился, понимая, что по-прежнему не ощущает ничего, однако Энви истолковал жест по-своему. — Что, самому противно? — Энви! — Ласт гневно сверкнула глазами. — Рот закрой! — Ну я же правду говорю! — На себя посмотри, фройляйн Зайдлиц, — огрызнулся Зольф. — Вырядился, как падшая женщина. Ласт с теплотой посмотрела на спорщиков. Казалось, это вернулся прежний Зольф, но что-то в его глазах погасло, и она надеялась, что не безвозвратно. Дотронувшись до камня, хранящегося под облегающим платьем, она вздохнула. — Хватит вам. Пора собираться. Лучше мы явимся сами, чем нас обнаружат и приведут их ищейки.