.

- Джим, ты... - Давай, пока я не передумал. Он приходит внезапно, говорит быстро, от него несет виски и порохом, и полы его светлого плаща забрызганы кровью и грязью. Освальд хочет что-то сказать - хочет, но Джим хватает его за запястье и прижимает руку к своей ширинке. Ни поцелуя, ни касания - ничего, похожего на ласку, и Освальд замирает, пойманный его близостью. Не так, как он мог бы представлять себе это. Не так, как кто угодно мог бы это себе представлять. Освальд пытается отстраниться - но пытается слишком слабо, и рука Джима стальной хваткой сжимает его запястье. Он смотрит - смотрит прямо в глаза, жестко и трезво, и в его взгляде нет ни волнения, ни возбуждения, ни голода. Освальд сглатывает, опускает глаза и расстегивает ремень его брюк - неловко, неудобно выворачивая руку, и больше, чем что-либо еще - он чувствует страх. Он чувствует взгляд Джима каждым из позвонков, холодный, давящий, и никак не может выпрямиться под его весом. Он закусывает губу, давя всхлип, просовывает ладонь в брюки, сжимая его через ткань белья, и старается - старается, сбиваясь, неуклюже двигаясь, и пальцы сводит спазмами через жест. Рука Джима удерживает его ладонь, весь он дрожит - от всего сразу - и панически заставляет ладонь игнорировать чувства, потому что иначе не сможет дышать. Забывая о боли в неудобно вывернутом запястье, о жжении в кончиках пальцев, о запахе его, въедающемся под кожу, навечно, и о том, как щекоткой трясет губы - надеждой о большем, чем мог он когда-либо получить. Джим отпихивает его руку - грубо, не церемонясь - и хохочет, запрокидывая голову, хлестко и громко. Освальд впервые слышит его смех, и смех его царапает, бьет по щекам, выбивает воздух из легких - и странным образом приносит облегчение. Чувство жара остается на его ладони - колкое, чтобы преследовать по ночам. - Серьезно? Я думал, ты должен уметь делать такие вещи, - смеется Джим и трет глаза. - Ты как чертов девственник. Освальд осторожно сжимает ладонь - словно сохраняя драгоценное, чувство ткани, жара и близости. Ему хочется одновременно задохнуться, захлебнуться стыдом, а в груди разливается мягкое тепло его смеха. --- - Я... Я могу научиться. Джим понимает, о чем - понимает без объяснений, и, значит, был меньше пьян, чем должен в тот вечер. - Не нужно. Я передумал. Он разворачивается, собираясь уходить и не собираясь слушать, но Освальд хватает его за локоть - забывшись, посреди полицейского участка, и, наверное, изначально это не лучшее место для подобного разговора. Последнее, о чем Освальд думает, и он научится держать себя в руках - научится как только станет ближе. - Пожалуйста. Тебе понравится. Я... могу научиться всему. Джим опускает взгляд на его руку - и горло сохнет под его взглядом. Освальд отпускает его локоть - теряясь от собственной смелости, и неловко трет пальцы, выдавшие его с головой. Разговор мог бы быть закончен - и есть закончен, не начавшись, и Джим поправляет пиджак и спрашивает невозмутимо, без улыбки - исключительно из любопытства задавая вопрос. - И как же ты собрался учиться? --- Место преступления оцепляют через полчаса, и сигнальные огни полицейских машин освещают стены подворотни красными и синими бликами. Уже молчат сирены, и привычнее в них в Готэме только звук дождя, моросящего об одежду мертвецов. Освальд стоит у стены, раскрыв над головой зонтик, и нелепейшим образом действительно не виноват ни в чьей из смертей. Ему везет оказываться в нужных местах в нужное время - или напротив, и Джим осматривает место тщательно, перекидывается парой фраз с Харви, раздает указания и подходит к нему сам. Коллеги Джима уже допросили его, осмотрели врачи - но показания для Джима Гордона всегда могут отличаться - привилегией, от которой он конечно же отказался. - Расскажешь? - Конечно. Если ты просишь, Джим. Джим коротко кивает, сохраняя расспросы до более тихого места, и встает рядом, не отрывая взгляда от места преступления - вспышек фотографов и берущих пробы судмедэкспрертов. Он морщится, отпивает кофе из пластикового стаканчика, поворачивается к Освальду и не меняя выражения лица подмигивает - подмигивает, и у Освальда дрожат колени. - Ну как, уже научился? --- - Ты думал обо мне, - понимает Освальд, и глаза его выдают его с головой. Он опускает взгляд, стараясь, и - не в силах сдержать смущенной улыбки. Джим пожимает плечами, не спорит - не считающий нужным лгать или не считающий чем-то существенным эти мысли. Эти мысли значат всё. - Получается, так. --- - Один раз, - говорит Джим, как говорит о сделках, ровно и безразлично, не оставляя для маневра ни шанса. - Только один раз, и это больше никогда не повторится. Просто секс, отличный секс и ничего больше. Ты никому не расскажешь, оставишь меня в покое и не вспомнишь о произошедшем. Я тоже. Освальд слышит его слова словно сквозь толщу воды - отдаленно, невероятно, невозможно, отчетливые и хлесткие, и Джим не юлит и не пытается сказать мягче то, что говорит. Никогда не пытается быть мягче, и уши Освальда горят от его слов. Краснеет лицо, окрашиваясь веснушками, и он опускает взгляд и часто моргает, сгоняя подступающую к глазам влагу. Ком в горле, трепет в груди, дрожь до кончиков пальцев - и вместе с ужасом он чувствует себя счастливым, таким счастливым, каким не помнит себя - и он еще глуп, так глуп и так откровенен, как не должен никто никогда. Он отвечает с улыбкой, мягко, признаваясь - словно это может всё изменить. - Я не смогу так, Джим.