***
Вся моя жизнь была борьбой. Испытанием. Сначала борьбой с сильным проклятьем, которое годами истязало леди Крауч, не давая ей возможности стать матерью и заставляя бедную женщину пережить смерть троих нерожденных детей. Потом я боролся с многочисленными болезнями, которые день ото дня мучили меня. Я чудом пережил раннее детство, поскольку ко мне, как выразился однажды отец, липла всякая зараза. И в том, что я выжил, вопреки прогнозам врачей и мрачному ожиданию отца, целиком и полностью заслуга моей матери. Мелания Крауч к своим тридцати двум годам уже давно отчаялась стать матерью. Проклятье, наложенное одним из врагов отца, и от природы слабое здоровье сделали свое подлое дело. Беременность мной она уже не воспринимала, как большую радость, поскольку опасалась, что не сможет дать мне жизнь. На это были свои причины. Все дети, зачатые до меня, так и не появились на свет. Три раза моя бедная мать оплакивала детей, которых носила под сердцем, которых ждала и любила. Три раза. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Краучи уже не питали больших надежд стать родителями. Но, к счастью, или к сожалению, я все же появился на свет седьмого февраля тысяча девятьсот шестьдесят второго года в родовом поместье Краучей. Я родился на два месяца раньше срока, слишком слабым и маленьким. Целители давали неутешительные прогнозы. Я не должен был, по их мнению, пережить первую неделю жизни. Первый месяц. Детство. Юность. Но абсолютно все прогнозы этих недо-врачей пошли прахом благодаря вере и любви моей матери. Она, несмотря на то, что сама чудом пережила роды, с самых первых дней моей жизни делала мне специальный массаж. Она сама варила необходимые зелья, кормила меня из маггловской пипетки, поскольку я был настолько слаб, что у меня не было сосательного рефлекса. Леди Крауч, давно мечтавшая о ребенке, отдалась материнству полностью, позабыв обо всем на свете. Она, потеряв троих детей, была полна решимости вырвать меня из лап смерти. И ей это удалось. Не сразу, конечно, но удалось. В то время, пока моя мать бегала вокруг меня, изводя себя переживаниями, мой отец лишь поджимал губы, готовясь к худшему и тщетно пытаясь образумить жену, чтобы она не губила и без того хрупкое здоровье недосыпом и переживаниями за единственного ребенка. Отец, должно быть, боялся потерять жену и, видя ее слабеющей день ото дня, подсознательно, в глубине души винил во всем меня. Честно сказать, я не могу вспомнить, когда я увидел его впервые. Маму я помнил лет с двух-трех, а вот про отца даже не знаю. Он большую часть времени проводил в Министерстве Магии, занимаясь своей головокружительной карьерой, которая, как станет известно в будущем, и впрямь вскружила ему голову. Бартемиус Крауч-старший был умен, амбициозен и на редкость горделив. Он готов был идти по головам к своей цели. Он готов был жертвовать окружающими людьми, чтобы достигнуть желаемого. Когда-то давно, еще в юности, моему отцу сказал дед, что он достоин быть Министром Магии. И отец возжелал занять эту должность. Он бросал все силы на достижение цели, жертвуя своим здоровьем, временем и семьей… Точнее, он, ожидая моей скорой смерти из-за слабого здоровья или от проклятья, принес в жертву меня, считая, что я недостоин его внимания. Наверное, я впервые как следует разглядел отца на своем пятом дне рождения. О, как я был счастлив в этот день, окруженный вниманием и заботой матери! И как несчастен после… 7 февраля 1967 года. Ирландия. Дом Краучей В тот день на улице шел снег. Крупные снежинки, танцуя, кружили в воздухе, оседая на землю, которая из-за снегопада стала белой-белой. Я, забравшись на широкий подоконник, с восторгом в голубых глазах смотрел на эти снежинки и белое покрывало, укрывающее наш сад. Я прильнул к стеклу, касаясь носом гладкой холодной поверхности. Как же мне хотелось оказаться на улице, поиграть на этом белоснежном покрывале, половить снежинки. Я посмотрел на мать, которая отдавала последние распоряжения служанке, накрывающей на стол. — Мам, — едва слышно позвал ее я. Мелания отвлеклась от разговора с подчиненной и подошла ко мне. — Что такое, милый? — спросила она нежным голосом, обняв меня за плечи и касаясь губами моего бледного лба, проверяя, есть ли жар. Она всегда так делала. — Можно мне поиграть на улице? — спросил я с надеждой в голосе. Мелания вздохнула и отрицательно покачала головой. Я же в мгновение ока поник. — Но ты говорила, что у меня сегодня праздник, и мне можно все, — не оставлял надежды добиться желаемого я, поскольку уже в пять лет знал, что имею над матерью огромную власть. Она так меня любила, что закрывала глаза почти на все мои мелкие шалости. — Да, у тебя праздник. Но, Барти, на улице холодно, а тебе только вчера стало лучше, — проговорила мама, взъерошив волосы на моей голове. — Или ты снова хочешь разболеться? — Нет, — покачал я головой, вспоминая про отвратительно горькое лекарство, прописанное доктором. — Вот и славно, — улыбнулась мама, подняв меня на руки. Я с готовностью обвил ее хрупкую шею тонкими ручонками и уткнулся носом ей в грудь. Мама пахла лекарствами, но не такими, какие были у меня. Поскольку я был очень чувствителен к запаху, целители старались выписывать мне снадобья без ароматов. Лекарства мамы же всегда имели резкий запах, от которого кружилась голова. Именно поэтому мне был запрещен вход в спальню родителей. Однажды, когда мне было четыре года, я, наслушавшись от матери сказок про следопытов, решил обследовать дом в поисках тайников и кладов. Но далеко я не продвинулся. Поскольку самым любопытным местом для меня являлась спальня родителей. Стоит ли говорить, куда я полез в первую очередь? Мои изыскания тогда далеко не продвинулись. Войдя в комнату родителей, я первым делом поспешил к столику, на котором стояли разнообразные пузырьки и склянки. Пододвинув к столику стул, я взобрался на него и встал, начиная исследовать эти самые склянки. К счастью, я не додумался тогда ничего попробовать на вкус, иначе последствия были бы летальными. Я настолько увлекся исследованием, смешав какие-то из зелий в одном флаконе и с восторгом четырехлетнего ребенка наблюдая изменение цвета лекарств, что внезапное появление Винки посреди комнаты с причитаниями: «Где же вы, маленький хозяин, матушка вас потеряла» меня перепугало. Дернувшись от неожиданности, я с коротким вскриком навернулся со стула, смахнув со столика почти все лекарства матери и, ударившись головой о пол, лишился чувств. Но и на этом мои злоключения не закончились. После того, как вызванный перепуганной матерью целитель осмотрел и привел в чувства, меня начало нещадно тошнить прямо в спальне родителей. Врач с трудом смог установить причину. Она заключалась в резких запахах, витающих в комнате. Я оказался слишком чувствительным ко многим ароматам. Мама тогда быстро проветрила спальню и привела ее в порядок. После чего как ни в чем ни бывало сообщила отцу, что у нее закончились лекарства. Она не сказала ему о моем любопытстве. И хвала Моргане. Думаю, мне бы хорошенько влетело за этот проступок. Вспомнив про свое неудачное исследование, я покраснел и посильнее прижался к матери, которая начала машинально покачивать меня на руках. — Госпожа, — вырвал меня из воспоминаний голос служанки, которая мялась у стола. — Сэр Пруэтт с семьей прибудет к семи. Мама задумчиво кивнула. — Пруэтт? Кто это? — спросил я тихо, отстранившись от матери и глядя в ее бледное лицо с россыпью веснушек. Точно таких же, как и у меня. Мама улыбнулась мне, поцеловав в щеку. — Друзья семьи, — ответила матушка. Я нахмурился, вспоминая образы редких волшебников, захаживающих к нам иногда. Из-за моего слабого здоровья семья жила уединенно. У нас дома никогда не устраивалось больших приемов, в основном на ужин изредка заходили коллеги отца — чиновники из министерства. Если в доме были влиятельные гости, я ужинал в своей комнате и не покидал ее без позволения отца. Стоит заметить, такое положение дел меня вполне устраивало. В свои пять лет я был робок, скромен, пуглив и нерешителен. Лишнее внимание к своей персоне я не выносил при любых обстоятельствах, начинал краснеть, смущаться и прятаться за матерью, вцепившись обеими руками в юбки ее платья. Мои родители тоже не особо любили показывать меня окружающим. Но по разным причинам. Если мать опасалась сглаза и порчи со стороны любопытных родичей и друзей, то отец, как я понял позже, стеснялся меня. Стыдился. Я был слишком мал, слишком слаб и выглядел слишком болезненным. Иными словами, я был — слишком не Крауч. Мой отец был силен физически и магически, он был вынослив, хитер и умен, я же на его фоне мерк и не выглядел достойным наследником фамилии. Пруэтты, как и сообщили заранее, прибыли к семи. К тому моменту я уже получил подарок от матери — игрушку в виде летающего дракончика, и выпросил у добродушной Винки шоколадную лягушку, которую тут же препарировал в темном углу. Матушка строго контролировала все блюда, употребляемые мной, на количество сахара. У меня была легкая форма аллергии на сладкое. Если я превышал дозу углеводов, то по всему телу появлялась красная сыпь, кожа начинала чесаться, и я не мог нормально спать ночью. Но я был ребенком и иногда нарушал запрет, желая поесть что-нибудь вкусненькое. Мама на это лишь поджимала губы, несильно ругала меня и каждый раз обрабатывала сыпь на коже специальным зельем, чтобы зуд прошел, и я смог заснуть. — Маленький хозяин, — отвлекла меня от увлекательной игры с дракончиком появившаяся в комнате Винки. Я перестал бегать за игрушкой, парящей в воздухе, и посмотрел на эльфийку. — Гости вот-вот прибудут. Хозяйка ждет вас в гостиной. Я, позабыв про дракончика, опрометью побежал в гостиную, преодолев лестницу, на которой чудом не упал. Я забежал в гостиную, задыхаясь от быстрого бега. Мне так не терпелось увидеть Пруэттов, точнее, их детей. Мама говорила, что у мистера и миссис Пруэтт их трое: девочка и два мальчика примерно моего возраста, и это здорово обрадовало меня. В пять лет из-за закрытого образа жизни и слабого здоровья у меня все еще не было друзей. — Бартемиус, не носись по дому, соблюдай приличия. — Эта фраза была первой, что я услышал, переступив порог гостиной. Отец, которого я видел изредка за ужином или же в коридоре, сейчас строго смотрел на меня, сжав губы в узкую линию и глядя на меня с явным неодобрением. Он был облачен в темно-синий сюртук, брюки и черную мантию. Матушка, стоящая рядом с отцом напротив камина, лишь осторожно дотронулась до плеча родителя, словно успокаивая его и, переведя на меня взгляд, улыбнулась, раскрывая объятия. Я тут же подбежал к ней, обвивая руками ее талию и прижимаясь лицом к животу. Отец, увидев это, лишь в очередной раз поджал губы, но ничего не сказал. Он всегда считал, что мама слишком сильно размягчает меня, что мальчика нужно воспитывать в строгости, но пока я был мал, отец не имел никакой власти над моим воспитанием. Через некоторое время огонь в камине вспыхнул зеленым. Я, увидев это, спрятался за спиной матери и вцепился мертвой хваткой в юбку ее кремового платья. Первым из камина вышел представительный мужчина с темно-рыжими волосами и серыми глазами и миловидная девушка с чуть округлой фигурой. Я, увидев ее, поник. Она точно не будет мне другом. Очень взрослая для игр. Пока мой отец пожимал руку мистеру Пруэтту, а мисс Пруэтт обменивалась любезностями с моей матушкой, огонь в камине вновь вспыхнул зеленым цветом, и в следующий миг в гостиную высыпало еще троих человек. Женщина — ровесница мамы, и двое мальчишек, рыжеволосых и светлоглазых. Я выглянул из-за спины матери, разглядывая мальчишек. — Здравствуй, Мелания, давно не виделись, — проговорила миссис Пруэтт, подходя к моей матери. Она с улыбкой обняла леди Крауч, и я невольно ощутил укол ревности, впрочем, ревность отошла на второй план, едва я заметил подарочную коробку в руке гостьи. — Здравствуй, Альберта, — поздоровалась мама. — На это были веские причины, — задумчиво кивнула она. Альберта лишь улыбнулась и заметила меня, выглядывающего из-за спины родительницы. — Этот молодой человек, я так понимаю, та самая веская причина? — с приторной улыбкой вопросила миссис Пруэтт. Мама кивнула и, сделав шаг в сторону, явила миру меня. Я вздрогнул и покраснел. — Какой хорошенький. На маму похож. Матушка улыбнулась, взъерошив мои соломенные волосы, и я тут же поспешил взять ее за руку и прижался к ней, смущенно, но с интересом, разглядывая гостей. — Как тебя зовут, малыш? — писклявым голосом поинтересовалась Альберта. Я покосился на мать, она кивнула в знак одобрения. — Меня зовут Барти, — запнулся я, поскольку почувствовал строгий взгляд отца. — Бартемиус, — исправился я моментально, представившись полным именем. — С днем рождения, Бартемиус, — улыбнулась миссис Пруэтт, протягивая мне подарок. Я взял пеструю коробку, ощутив восторг. — Что нужно сказать? — строго спросил отец, наблюдая за мной. — Спасибо, — едва слышно пробормотал я, покраснев. От волнения я забыл о приличиях, чем в очередной раз заслужил замечание отца. — Думаю, он обязательно подружится с моими мальчиками, — проговорила миссис Пруэтт. Она с улыбкой подозвала к себе рыжеволосых мальчиков. — Привет, — поздоровался со мной один из братьев, более бойкий и веселый. Второй стоял за спиной брата и боязливо озирался по сторонам, явно интересуясь окружающей обстановкой. — Меня зовут Фабиан, а это мой младший брат Гидеон, — представил мальчишка себя и своего брата. — Давай дружить? — Фабиан протянул мне руку, и я удивленно уставился на раскрытую ладонь. Наверное, нужно ее пожать, так вроде иногда делал папа со своими знакомыми, захаживавшими к нам изредка. Я нерешительно пожал протянутую руку, примеру старшего брата последовал и Гидеон, получив от Фабиана слабый толчок в бок. Я пожал второму мальчику руку и улыбнулся ему. Наши отцы в это время начали обсуждать свою работу в Министерстве, а матушки с улыбками наблюдали за знакомством детей.***
Праздничный ужин прошел в спокойствии и тишине. Мама и миссис Пруэтт с самого начала сели рядом и обсуждали какие-то светские события. Вернее, говорила преимущественно миссис Пруэтт, а матушка с явным интересом слушала и изредка вздыхала, сожалея, что не может бывать на светских мероприятиях. В такие моменты она с печальной улыбкой смотрела на меня. Отцы семейств негромко переговаривались о политике, о сотрудниках министерства и семейном бизнесе. Я мало что понимал в их разговоре, поэтому особо их не слушал, сосредоточившись на младших Пруэттах, которые прямо за столом затеяли какую-то возню. Мальчишки что-то восторженно обсуждали между собой, не обращая на меня никакого внимания. Их постоянно одергивала старшая сестра, Молли, когда Пруэтты повышали голоса слишком сильно. Я с некой обидой косился на Пруэттов, но заговорить не решался. Они даже не пытались со мной подружиться, предпочитая общество друг друга. Хотя во время знакомства Фабиан утверждал обратное. Я лениво ковырял вилкой в рагу, размышляя, когда же смогу открыть подарок Пруэттов. — Дети, почему бы вам не отправиться в детскую и не поиграть там? — обратилась к нам матушка. Я посмотрел на маму и кивнул, безропотно подчинившись ее просьбе, слез со стула и подождал новых знакомых. Мы направились в мою детскую. Едва мы пересекли порог столовой, как раздался не терпящий возражений голос леди Альберты: — Молли, почему бы тебе не пойти с мальчиками, чтобы они не попали в беду? Младшие братья Молли Пруэтт остановились и переглянулись. — Как скажете, матушка, — ответила девушка. Фабиан и Гидеон на мгновение прикрыли глаза и глухо застонали, пробормотав что-то вроде «только не она». Я же не понимал причину расстройства братьев. Мы подождали Молли и вчетвером отправились в мою детскую комнату, оформленную в синих тонах. Братья тут же начали рассматривать мои игрушки, придирчиво и будто бы оценивающе, и переглядывались между собой. Молли молча, без разрешения, взяла с книжной полки сборник волшебных сказок и, разместившись на мягкой софе, сразу же погрузилась в чтение. — О, дракон, — заметил мою игрушку Фабиан. Прежде, чем я успел что-то сказать, мальчик подошел к моей кровати, на которой лежал дракончик, и взял его в руки, рассматривая. К старшему брату тут же подоспел Гидеон, и только потом я. — Мне его мама подарила, — с затаенной гордостью в голосе проговорил я, рассматривая зеленого дракончика в руках нового знакомого. — У нас их целая коллекция, — отмахнулся насмешливо Фабиан, он так посмотрел на меня, что я вздрогнул. Его колкий взгляд мне не понравился, но в детстве я предпочитал игнорировать конфликты и не обращать внимания на всякие мелочи. — Если вы хотите, чтобы он начал летать, то лучше позвать маму или Винки, — проговорил я, желая впечатлить новых знакомых. Если Гидеон, как более спокойный и покладистый, кивнул, то его старший брат насмешливо улыбнулся мне. — Зачем? — спросил он беззаботно. Я в силу возраста не совсем понял его вопрос. — Или ты не можешь колдовать? — Я вскинул на мальчика ничего не понимающий взгляд и напрягся, увидев в его серых глазах что-то недоброе. — Я не пробовал, — пробормотал я. Действительно, к своим пяти годам я хоть и обожал рассказы матери о волшебниках и магии, но сам колдовать не пробовал. Да и целитель советовал мне в лишний раз не напрягаться. Это могло кончиться сильным истощением. — Почему? — продолжал допрос Фабиан. Гидеон, почувствовав, что мне эта тема не приятна, потянул брата за руку, но этот жест не возымел нужного эффекта. Старший брат отмахнулся от младшего, как от мухи. — Ты, должно быть, сквиб, раз не умеешь колдовать. Я вздрогнул от этого слова. Я не знал его значения, но по тому, как на братишку зашипела Молли, до этого мирно читавшая сказки, понял, что слово «сквиб» — обидное прозвище или что-то вроде того. — Что такого, я просто спросил, — отмахнулся от сестры Фабиан. Я же сверлил его обиженным взглядом и не мог даже слова проронить. Мне не нравилось то, как вел себя гость. — Давайте порисуем? — предложил Гидеон, желая увести нас обоих от конфликта. Я кивнул, и мы поспешили к шкафу, в котором находились все необходимые принадлежности для рисования: листы пергамента, краски, кисточки. Около часа мы занимались тем, что, разместившись у широкого подоконника, пытались нарисовать пейзаж (так назвал Гидеон живописную картину за окном). К слову, мне больше пришелся по душе спокойный и вежливый Гидеон, чем его старший брат, острый на язык и не думающий о чувствах окружающих людей, в частности — моих. — А мы вчера катались на льду, — неожиданно сказал Фабиан, увидев, что я пытаюсь нарисовать замершее озеро у нас в саду. — Было весело. — Да, пока ты не врезался в дерево, — заметил с тихим смешком Гидеон, за что получил слабый тычок от брата. — У вас тоже есть озеро, можно пойти погулять, — предложил Фабиан, глядя на меня. Да, я хотел выбраться на улицу и поиграть снегом, который казался мягким и пушистым на вид. Но я помнил запрет матери и отрицательно покачал головой, не желая неповиновением расстраивать матушку. — Нельзя, мама запретила, — тихо проговорил я, старательно пытаясь нарисовать беседку у замершего пруда. — А ты во всем слушаешься ее? — спросил неприятным тоном Фабиан. Гидеон в который раз попытался отвлечь брата, но тот вновь лишь отмахнулся от него. Тогда Гидеон нерешительно замер за спиной брата и покосился на Молли, задремавшую на софе. — Да, — ответил я смущенно, не понимая, к чему был задан такой неуместный вопрос. В свои пять лет я еще не понимал, как можно не слушаться старших. — Я не удивлен. Понятно, почему ты такой слабый, — презрительно заключил Фабиан, глядя мне в глаза. Я натужно проглотил вставший в горле ком и на всякий случай втянул голову в плечи. Мой собеседник был старше меня на два года, его брат — на год. Оба были выше меня и, что уж скрывать, намного крепче. На их фоне я выглядел слабым, если не сказать жалким. — Все время сидишь у юбки матери, как трус. Это уже было слишком. Он, зная меня около двух часов, сделал вывод, что я — трус. Как такое возможно? — Если боишься идти на озеро, так и скажи. Мы с Гидеоном пойдем вдвоем, а ты сиди тут и рисуй, — заявил на полном серьезе Фабиан, даже не спросив мнения брата насчет этой затеи. Вообще, как показало время, Фабиан был лидером, а Гидеон — его преданной тенью. Я покраснел от унижения и злости. Меня только что обозвали трусом. Это настолько меня разозлило, что во мне проснулось неизвестное до этого упрямство. — Я пойду с вами, — чеканя каждое слово, заявил я, нахмурившись и вытягиваясь в струнку, чтобы стать примерно одного роста с Фабианом. Но проклятый Пруэтт все равно был выше меня почти на полголовы. Все же ему было семь, а мне — всего лишь пять. — Отлично, — довольно улыбнулся Пруэтт, видимо, радуясь, что прогулка все же осуществится. — Нам нужна теплая одежда. Мы же прибыли через камин. — Можете одолжить у меня, — предложил я, продолжая выполнять роль гостеприимного хозяина, как учила меня мама. Фабиан кивнул. После этого мы втроём тихо прокрались в мою гардеробную, стараясь не разбудить Молли. Я, конечно, пытался убедить новых знакомых предупредить старших о прогулке, но те даже не стали меня слушать. Вернее, Фабиан не стал. Итак, облачившись в теплые одежды, мы тихо покинули особняк через черный ход. Использовать главный вход было глупо и непредусмотрительно, поскольку взрослые могли нас заметить, а Пруэтты хотели, чтобы о нашей прогулке не узнали старшие. Так, видите ли, интересней. Я же предпочел с ними согласиться, не желая вступать в конфликт. Когда мы оказались на улице, братья Пруэтт тут же побежали к озеру, а я на несколько мгновений замешкался, любуясь красотами зимней природы. Я с восторгом потрогал ветви елей, растущих у дома. На каждой ветке был снег, а из-под снежного облачка торчали зеленые-зеленые иголки. Конечно, я до этого момента тоже видел заснеженные деревья. Но именно сегодня они привели меня в небывалый восторг. После этого, запрокинув назад голову, посмотрел в темно-синее, почти черное небо и улыбнулся, видя огромное количество огней. Мама однажды по школьному учебнику показывала мне созвездия. Однако это было летом. Я прищурил глаза, пытаясь вспомнить хотя бы парочку звезд или созвездий. Около пяти минут я тщетно напрягал память и, в конце концов, добился желаемого. «Созвездие Орион», — озарило меня. Я тут же сильнее запрокинул голову, пытаясь вспомнить, как выглядело это созвездие. Но память меня подводила. Видимо, отец был прав, астрономия — слишком сложная наука для ребенка. (Я предпочитал не вспоминать, что отец также сказал, что это самая глупая и бездарная наука). — Эй, Барти! — позвал меня Гидеон, который во всю веселился на замершем озере, выполняя всякие пируэты. — Иди к нам, тут весело. Я побрел к новым товарищам, наблюдая за их весельем. Оба брата явно не впервой оказались на льду, поскольку то и дело выполняли сложные фигуры и делали захватывающие дух пируэты. Они громко смеялись, а Фабиан даже умудрялся поднимать снег из-под ног и находу кидать его в брата. Я, подойдя к кромке льда, с глупой улыбкой наблюдал за их игрой и ощущал большое желание присоединиться к ним. Но почему-то мне было как-то неуютно и немного страшно. Я посмотрел себе под ноги и носком ботинка счистил снег с корки льда. — Ты боишься? — приблизился ко мне Фабиан, и я посмотрел в его раскрасневшееся от холода лицо. — Так и знал, что ты трус, — разочарованно протянул он. — Я не трус! — упрямо заявил я, краснея то ли от унижения, то ли от мороза. Я, желая доказать свою смелость, вышел на лед и почти сразу же едва не упал. Ноги начали разъезжаться в разные стороны. Братья со смешками подхватили меня под руки и потянули на середину озера. Я отчаянно вцепился в их руки, ощущая, как мной постепенно начинает овладевать испуг. Казалось бы, лед прочный, меня держат под руки, но, как оказалось, у моих страхов были основания. Пруэтты с дружным хохотом отпустили меня, и проклятый Фабиан придал мне ускорения, толкнув в спину. Я от неожиданности поскользнулся, свалился на пятую точку и прокатился по гладкой поверхности под дружный смех братьев. Если сперва от неожиданности я едва не закричал, то после такого аттракциона немного повеселел. Мне понравилось, но зад жутко болел от удара об лед, да и намок. Но в тот момент мне нужно было переживать не об этом. Остановившись, я кое-как встал на ноги, чудом не упав, и посмотрел на братьев, которые стояли в метрах трех-четырех от меня и безмятежно улыбались. Я торопливо огляделся и понял, что нахожусь у противоположного берега. Дальнейшие события разворачивались слишком быстро: я сделал маленький шаг навстречу братьям, раздался противный хруст, словно что-то ломается. Я, ничего не понимая, сделал еще один шаг. Хруст повторился, но этот раз он был заметно громче. Я, думая, что наступил на какую-то веточку или шишку, посмотрел под ноги, но ничего ровным счетом не увидел. Тогда я носком ботинка убрал с гладкой поверхности россыпь снега и замер в оцепенении. Прямо подо мной расползалась паутинка мелких трещин, которые раз за разом увеличивались в размерах. — Барти, нет! — раздался до смерти перепуганный голос матери, а в следующий миг раздался громкий треск. Я не успел даже закричать, когда лед под моими ногами проломился, и я оказался в воде. Я тут же отчаянно замахал руками, не соображая от шока и ужаса. И без того тяжелые зимние одежды стремительно намокали и тянули меня на дно. Мою кожу обожгло, сперва я на долю секунды даже удивился, откуда в воде огонь, но, как выяснилось, ледяная вода жжет не хуже пламени. Я отчаянно болтал ногами и руками, но все было бесполезно. Я не доставал до дна ногами и не мог схватиться слабеющими руками за кромку льда, уходя с головой под воду. Перед тем как окончательно скрыться в омуте, я сделал слабый вдох, но он не мог мне помочь и спасти от неминуемой гибели. Тело наливалось тяжестью, руки и ноги слабели, а кожу уже не жгло от холода, а, казалось, просто раздирало. Я, чувствуя смертельный ужас, дернулся несколько раз, пытаясь оттолкнуться от воды, потянул вверх руки, и меня объял еще больший страх. Вместо того, чтобы высунуть над гладью воды руку, я почувствовал твердую поверхность над собой. Я оказался подо льдом. В груди все горело адским пламенем, казалось, меня разрывало на части, воздуха больше не было, я задыхался, пытаясь сделать спасительный вдох. Мое сознание затуманилось, на мгновение мне показалось, что я слышал всплеск воды где-то рядом. Я лишился чувств. А мое маленькое тело шло на дно. — Ну же, мальчик, давай, — послышалось мне словно через плотный слой ваты. — Сделайте что-нибудь! — надрывно взвыла мама. Мама. Я дернулся, кашляя. Из носа вытекало что-то ледяное, легкие нещадно жгло, а кожу покалывало. Я закашлялся, пытаясь сделать спасительный вдох. — Живой, хвала Мерлину, живой! — вскрикнула с облегчением матушка. — Барти, слышишь, наш сын жив, о Моргана. Я захныкал, и мама тут же заключила меня в свои объятия. Я, почувствовав знакомый запах лекарств, снова лишился чувств.***
Я пришел в себя на следующее утро. Проснувшись, некоторое время лежал с закрытыми глазами, питая смутную надежду, что мое вчерашнее приключение — всего лишь сон. Но увы. Я открыл глаза и поморщился от яркого солнечного света, заливающего всю мою комнату. Я потянулся в кровати и тут же зашелся хриплым кашлем, от которого в груди нещадно болело. Я поднял голову и обвел мутным, нетвердым взглядом свою комнату. Видел я почему-то плохо, словно через какой-то туман или дымку, еще у меня сильно болела голова. — Барти, солнышко мое ненаглядное, — ласково проговорила мама, заходя в мою комнату. Я вымученно улыбнулся, чувствуя слабость в теле, но, несмотря на это, все же протянул ей руки. Мама тут же подошла к моей кровати, села на самый краешек, заключила меня в нежные объятия. Я же прильнул к ней, ища защиты и поддержки. В материнских объятиях было тепло и уютно, а еще безопасно. — Как ты меня напугал, сынок, не делай так больше никогда… — прошептала мама, целуя меня в макушку и гладя по спине. От ее прикосновений становилось спокойно, и я снова прикрыл глаза. — Прости, мам, — проскулил я жалко, ощущая жуткое сожаление и вину за свой проступок. — Тише, милый, все хорошо, — прошептала мама, беря меня на руки. Я тут же обнял ее за шею и прижался к ней. — Хвала Моргане, я вовремя заметила твою пропажу и успела вытащить тебя из воды. Я из благодарности поцеловал маму в щеку и зажмурился. Если бы не она, то меня бы не было в живых. — Он уже проснулся? — послышался ледяной голос отца. Я замер, сильнее прижавшись к матери и задрожав всем телом. — Как ты мог поступить столь глупо? — Бартемиус Крауч-старший вошел в комнату и приблизился к моей постели. Я тихо всхлипнул, зажмурившись, не желая слышать нотации строгого родителя. Но тот и не думал успокаиваться. Он, не обращая внимания на слабое сопротивление матери, грубо выхватил меня из ее нежных рук и встряхнул, как тряпичную куклу. Я вскрикнул, открыв глаза и глядя с ужасом на взбешенного отца. Никогда не видел в нем столько эмоций, и никогда до этого дня я его не боялся до такой степени. Выглядел он как-то странно, словно не спал всю ночь. Обычно выглаженные брюки измяты, а рубашка застегнута через пуговицу, черные волосы в беспорядке, а обычно равнодушные холодные темно-карие глаза пылали праведным гневом, направленным только на меня. — Зачем ты потащился на это чертово озеро, еще и Пруэттов взял с собой? — прорычал отец мне лицо. Я втянул голову в плечи и тихо всхлипывал, глядя затравленно в глаза отца. — Ладно самому жить надоело, но они-то тут причем? — Прекрати! — вмешалась моя мать, подходя к отцу, но тот смерил ее гневным взглядом, отчего Мелания испуганно сделала шаг назад. — Я не хотел, Фабиан захотел погулять, — проскулил я в перерывах между всхлипами. Видит Мерлин, от страха я почти не соображал. — Ах, Фабиан… — прорычал отец. — Ты еще и врунишка, решил ответственность переложить на других? — Он в очередной раз меня встряхнул, и моя головная боль усилилась. Я разрыдался в голос, больше всего на свете желая скрыться от этого человека. — Бартемиус! — ахнула мама, видя мое состояние. — Не мешай мне воспитывать сына! — нервно рявкнул отец. Я вздрогнул, глядя на него широко раскрытыми голубыми глазами. Никогда до этого он не повышал голоса на мать. — Ты, к сожалению, не справляешься с его воспитанием, раз он врет без стеснения. — Я не виноват, — хныкал я жалко. — Довольно! Он всего лишь маленький мальчик, ребенок, не смей кричать на него, — в который раз вступилась за меня мама, она подошла к отцу и схватила его руку, больно держащую меня. — Он снова разболелся, чудом выжил, ты хочешь его смерти?! — Голос матери опасно задрожал, а в следующий миг она положила руку на грудь и тяжело задышала. — Мел, что с тобой? — перепугано спросил отец. Я бы поразился подобной перемене, если бы не страх, сковавший мое тело и головная боль, пульсирующая в висках. Отец грубо положил меня на кровать (вернее сказать — швырнул), и я поспешил забиться в угол, прижав к груди тощие коленки. Отец подошел к матери и попытался придержать ее под локоть. Но мама отшатнулась от него и посмотрела с обидой и гневом. Ее лицо побледнело так, что отчетливее стали видны веснушки, губы задрожали, а в голубых глазах стояли слезы. — Не приближайся ни ко мне, ни к сыну, пока не научишься держать себя в руках, — глухо прошептала Мелания, глядя в глаза отца. — Тебе нехорошо? — обеспокоенно спросил отец, мама неопределенно мотнула головой. — Я вызову целителя. — Не нужно, Барти, просто оставь нас. Ты на работу опаздываешь, — горько изрекла матушка. Отец вздохнул, глядя в ее бледное лицо, словно взвешивая все за и против. Мама, не обращая на него внимания, села рядом со мной на кровать и снова обняла меня, поглаживая по голове. Я прижался к ней, давая волю слезам и затравленно глядя на фигуру отца, которую из-за головной боли и тошноты видел через белую пелену. Отец покинул детскую комнату, напоследок громко хлопнув дверью. Я в который раз вздрогнул, рыдая. — Тише, мой хороший, все хорошо, — ласково шептала матушка мне. Я, видимо, настолько устал за каких-то полчаса, что уж через десять минут уснул, слушая мягкий, обволакивающий голос матери.