Между прошлым и будущим

***

      После неудачного приключения и суровой выволочки от отца я очень долго не покидал постели. Мое здоровье оставляло желать лучшего, холодная вода, попавшая в легкие, сделала свое гнусное дело. Я вновь подхватил инфекцию дыхательных путей. Это было дурным знаком, но шансы были. Правда они были не так уж велики.       Я тогда не понимал, что в очередной раз моя жизнь висит на волоске. Да и может ли пятилетний малыш понимать такое? Я помню только жуткий кашель, который не давал мне покоя в течение двух недель, свистящее дыхание и жуткую боль в голове и груди. Весь мой мир в ту пору был сужен до матери. Я нуждался только в ней и никого другого на ее месте не видел.       Мама не отходила от меня ни на шаг. Она почти не спала и не ела, волнение извело ее в край. В некогда золотисто-русых волосах появились первые седые ниточки, голубые глаза потускнели и покраснели от недосыпа и частых слез, на лице появилась сеточка морщин. Но мама не замечала всех этих изменений. Она день за днем кормила меня с ложечки, переодевала, заставляла пить мерзкие лекарства, от которых меня нещадно тошнило. Каждый раз, когда я плакал от боли и дискомфорта, мама брала меня на руки и укачивала, словно я все еще был младенцем. Видит Мерлин, я никогда не забуду ее любви и доброты. Поскольку спустя годы только воспоминания о маме будут освещать мне путь в кромешной темноте.       Отец после той памятной ссоры больше не заходил в мою комнату. Он даже видеть меня не желал, как я понял позже. Но иногда, приходя в себя на какое-то время, я слышал в коридоре приглушенные голоса родителей. Как правило, раздраженный отец уговаривал маму отдохнуть и поесть. Она же отмахивалась от его советов и просила Бартемиуса проведать меня и утешить, считая, что мне необходима его забота… В тот день все шло по старому сценарию.       Я проснулся от голосов, доносившихся из коридора. Этой ночью мне стало чуточку лучше, но дискомфорт в груди и головная боль все еще никуда не ушли. Я привстал в постели и тут же зашелся влажным кашлем, ощущая себя примерзко, словно из меня хотело вылезти нечто большое, но по какой-то причине не могло выйти.       Откашлявшись, я хмуро посмотрел на дверь.       — Он тебя убьет однажды, Мел! — раздался раздраженный голос отца. Я вздрогнул. В голове мгновенно всплыли воспоминания о памятной прогулке, вернее, о гневе отца, направленном на меня.       — Не волнуйся, ты погубишь меня раньше, — в тон отцу ответила мама. Если бы я не был так напуган голосом отца, то непременно удивился бы такой разительной перемене в голосе матери. Обычно она говорила спокойно и нежно, но не в этот раз. Скорее всего, ссора с отцом была в самом разгаре, раз супруги ругались под дверью моей комнаты.       — Мелания, тебе нужно отдохнуть, ты устала, — продолжил как ни в чем не бывало отец, не оставляя попыток образумить маму. Я натянул до подбородка одеяло и втянул на всякий случай голову в плечи. Не хотелось стать объектом гнева родителя.       — Со мной все в порядке, ты бы лучше о состоянии сына спросил хоть раз, — обиженно проговорила мама.       — А смысл?       — Знаешь, когда-то я была уверена, что ты будешь отличным отцом, — с разочарованием произнесла она, в ее голосе явно читались истеричные нотки, которые мама тщетно пыталась скрыть. — Похоже, я ошиблась.       — Если бы у меня был нормальный сын, а не этот заморыш, я был бы нормальным, как ты говоришь, отцом, — с трудом сдерживая раздражение, проговорил отец. Мама ахнула от потрясения.       — Он вполне нормальный, — возразила она, все же поборов удивление.       — Да, только болеет часто и возможно скоро помрет, — цинично заключил отец.       Ответом ему послужил сдавленный всхлип матери. Я хмуро посмотрел на дверь. Мама заплакала. Папа ее обидел. Я хотел бы выйти в коридор и обнять маму, заступиться за нее. Но я был тем еще трусом, я опасался отца и предпочел не высовываться из комнаты.       — Ты так этого ждешь, — сквозь сдавленные всхлипы прошептала мама. — Так знай же, не будет сына — не будет и меня. И ты сможешь целиком и полностью посвятить себя любимой работе, которая тебе, видно, дороже, чем семья.       — Мел, проклятье, ты не так поняла! — взвинчено ответил отец. Сейчас, очевидно, его привычная сдержанность и холодность дали сбой.       — Нет, милый, я все прекрасно поняла, — резко проговорила мама сдавленным голосом. — Я тебя все же люблю, но иногда мне кажется, что ненавижу.       Это был конец их разговора. Я тихо плакал от услышанного. Как же так? Родной отец меня ненавидит и презирает. Желает, чтобы я умер. Я лишний в их семье, я никому не нужен. Что еще должен подумать пятилетний ребенок, услышав подобные слова от родителя? Я не знаю. Может, я в ту пору был слишком чувствителен к внешним факторам и очень раним?       Мама вошла в комнату и, притворив дверь, увидела, что я не сплю. Она, думая, что я не замечаю ее состояния, быстро вытерла со своих щек слезы и попыталась мне улыбнуться. Вышло у нее из рук вон плохо. Маму с головой выдавали полные непролитых слез печальные глаза.       — Ты уже проснулся, мой хороший? — ласково спросила она, подходя к кровати. Я шмыгнул носом и затравленно посмотрел на маму.       — Папа меня не любит, да? — спросил я с прямолинейностью пятилетнего ребенка.       Мама на мгновение замерла, глядя на меня. После этого она, вздохнув, присела на край кровати и взяла мою худенькую ручонку в свою руку и поцеловала ее.       — С чего ты взял это, душа моя? — спросила мама нежно, продолжая целовать мою руку. Я вздохнул.       — Папа хочет, чтобы меня не было, — проговорил я тихо. Видит Мерлин, хоть мне и было всего пять лет, но я прекрасно понимал значение слов отца. Да, может, я какие-то моменты переживал очень остро, но это не отменяло того факта, что я все понимал.       — Это не так, Барти, — мягко возразила мама, тщательно подбирая слова. — Он просто сильно волнуется за тебя, — сказала она. Я всхлипнул и покачал головой. Хотел бы я верить в ее слова. Но в тот момент мне казалось, что солнце померкло, а эта холодная зима никогда не закончится. — Не плачь, милый. Все будет хорошо.       После того памятного разговора я пошел на поправку и уже через месяц смог снова, как раньше, скакать по дому, играя в следопыта. Мама не могла нарадоваться улучшениям в моем состоянии. Отца же я почти не видел. Он уходил рано утром на работу, когда я еще спал, а приходил поздно вечером, когда я уже спал. К слову, я не сильно по нему скучал. Его жестокие слова все еще жили в моей памяти и никуда из нее не уходили. Но я был слишком мал, чтобы анализировать их и зацикливаться на его резких фразах. Пройдут годы, прежде чем я научусь анализировать поступки родителя, пытаясь их понять. Но произойдет это не так уж и скоро.       Иными словами, жизнь моя была вполне счастливой для пятилетнего ребенка. У меня был надежный ангел-хранитель — моя мама. Она оберегала меня, как и прежде, от всех невзгод, она меня слепо любила. И мне в целом мире не нужен был никто, кроме нее. Она была моим солнцем днем и луной ночью. Пусть я даже не знал в том возрасте таких возвышенных и красивых слов.       С годами, взрослея и вспоминая ту золотую пору, я буду задаваться вопросом, как можно любить маленькое, вечно капризное существо, которое не понимает элементарных вещей? Как можно любить ребенка, который не слушается и нарушает все допустимые и недопустимые запреты? Как?       Это оставалось для меня загадкой. Даже через годы я не смогу разгадать тайный шифр родительской любви. Никто не сможет. Наверное, она заложена самой природой. Но иногда программа все же дает сбой. Мой отец, точнее, его отношение ко мне, верное тому подтверждение. 8 мая 1971 года. Поместье Краучей.       — Опять эти акции устрашения, чего они добиваются убийствами? — зло прошептал мой отец, переворачивая страницу в газете. Я вздрогнул от его резкого голоса и на всякий случай втянул голову в плечи, чтобы мне не прилетело в случае чего.       Мне уже девять лет. Я заметно подрос, но все еще не догнал сверстников в росте и весе, а вид мой по-прежнему был весьма болезненным. Из-за этого я часто становился объектом жестоких замечаний отца, поэтому по возможности старался избегать его компании.       Я опасливо покосился на отца, который продолжил чтение газеты. Вид у него был хмурый и мрачный. Я поежился от одного выражения на его лице. Мой отец за прошедшие почти пять лет изменился, стал более сдержанным, хотя иногда в нем и проскальзывала неуместная строгость, чаще всего в отношении меня. Но мама, к счастью, все еще могла сдерживать его злость. Только это спасало меня временами.       Вообще, я удивлялся, как мой строгий и сильный отец поддается чарам мягкой и нежной матери, как он становится спокойней и уверенней рядом с ней…       — Что снова произошло? — спросила мама, отпивая из чашки ароматный кофе. Она обеспокоенно посмотрела на отца, который со злостью в глазах читал газету. Видит Мерлин, ярость его была почти осязаема.       — Льюис Гэмп был найден мертвым в своем особняке, — мрачно изрек отец, переворачивая очередную страницу. Я, не сумев побороть любопытство, вытянул шею, желая понять, что так сильно его разгневало. — Пресса пишет, что у Льюиса случился сердечный приступ, но слишком странно это звучит в свете недавних событий.       — Может, это совпадения? — пожала плечами мама.       — Таких совпадений не бывает, Мел. Льюис был единственным соперником Сильвия Лестрейнджа на должность главы отдела Магических происшествий и катастроф. Теперь его нет, и пост наверняка достанется Лестрейнджу, — раздраженно заметил отец. — Лестрейндж — верный сторонник Волдеморта.        Я внимательно слушал изречения отца, впитывая информацию, как губка. Краем глаза я заметил, что мать напугано вздрогнула, услышав странное имя, но не придал этому значения.       — Он вербует сторонников, собирает армию, — изрёк отец, качая головой. Мама сухо поджала губы. Ей не очень-то нравился тон, которым с ней говорил отец. Но, как это было и раньше, мама промолчала, смиренно опуская голову.       — Армию? — подал голос я, услышав что-то интересное. В иных обстоятельствах я бы промолчал, опасаясь привлекать внимание к своей скромной персоне. Но слова отца так меня поразили и взволновали, что я не справился с любопытством. Отец, клянусь Мерлином, окинул меня прямо-таки презрительным взглядом.       — Тебе разве не говорили, что влезать в разговор старших — дурной тон? — строго вопросил отец, глядя на меня темно-карими глазами.       Я затравленно на него посмотрел и натужно проглотил вставший в горле ком.       — Барти, — одернула отца мама, укоризненно на него глядя. Он сухо поджал губы, сверля меня взглядом. Я нервно заломил руки, напуганно глядя на отца. Почему-то я не мог спокойно смотреть ему в глаза. У меня сразу же подкашивались коленки, я то краснел, то бледнел, язык мой немел в его присутствии, отчего я нес полную чушь и заикался, как умственно отсталый.       — Что? — нервно дернул плечами отец. — Тебе следует лучше воспитывать его, — проговорил он, не понимая, как задевает словами ранимую жену.       Мама покраснела от оскорбления и приподняла голову, прищурив глаза. Я мысленно поругал себя за любопытство. Знал же, что в присутствии отца лучше молчать, но все равно открыл рот. Теперь между родителями снова назревала ссора. В который раз из-за меня.       — Я посвящаю ему все свое время, пока ты пропадаешь на работе, — отчеканила матушка. Отец предпочел не отвечать на выпад матери, делая вид, что все в порядке. Мама же молча продолжила завтракать.       Я нетерпеливо поерзал на стуле, косясь на родителя. Я так и не получил ответ на интересующий меня вопрос. Мне было всего девять, но я уже успел перечитать огромное количество всяких историй о приключениях рыцарей и воинов. Разумеется, я читал мемуары тех, кто подавлял много лет назад восстание гоблинов, легенды о короле Артуре и Мерлине я вовсе выучил почти слово в слово. Как и любой мальчишка, я мечтал о славе и подвигах. Строки о сражениях и баталиях действовали на меня опьяняюще.       Видит Мерлин, я часто представлял себя рыцарем Круглого стола, готовым умереть за Короля. Да что там. Иногда, читая старинные рукописи о восстании гоблинов, я представлял, что я — Вильгельм Лестрейндж, бесстрашный воин, который вместе с полусотней храбрых чистокровных волшебников в пух и прах разнес огромную армию гоблинов в лесах Шотландии.       В такие моменты я очень жалел, что родился в семье Краучей, а не Лестрейнджей. Вот кто имел все основания гордиться предками и родом, в отличие от Пруэттов и прочих волшебников, играющих в аристократов. Разумеется, в девять лет я не стремился к величию и власти. Я был самым обычным ребенком, который нуждался в признании отца. Я хотел стать бесстрашным воином, чтобы отец, наконец, смог мной гордиться, чтобы он смог назвать меня сыном. Признание отца для меня было дороже власти и славы. Наверное, поэтому я так интересовался героическими повестями. Будучи слабым от рождения, я невольно искал источник силы, пытался примерить на себя маску героя. Поэтому весть о том, что некто собирает армию, меня не на шутку взволновала. Особенно после прозвучавшей фамилии — Лестрейндж.       Очень скоро отец допил кофе, отложил газету и, накинув на плечи принесенную Винки мантию, отправился в Министерство Магии. Мама сухо пожелала отцу хорошего дня и приказала служанке убирать посуду со стола. Я, пользуясь случаем, незаметно стянул со стола газету, которую читал отец до ухода на работу. Сразу после этого я убежал в детскую, желая провести расследование и понять, что за человек в конце концов собирает армию и зачем.       Но в газете ровным счетом ничего не было. В основном там были заметки о продаже котлов, одежды для школьников, зелий и недвижимости. Также косметические советы для дам, бегло читая которые я скривился. В том нежном возрасте я уже считал себя взрослым, поэтому ко всему девичьему относился с презрением и насмешкой.       Только на предпоследней странице я нашел то, что искал. Но там была краткая сводка новостей о произошедших накануне преступлениях. Глава отдела магического правопорядка уверял, что близятся темные времена, что тучи сгущаются над Магической Британией. Ничего толком не понимая, я со смутной тревогой читал статьи, пытаясь понять, что все-таки происходит.       «Много лет назад он учился в Хогвартсе, жил под его сводами и обещал стать великим волшебником, но, к сожалению, зерно тьмы есть в каждом человеке. И в нем оно в конечном итоге проросло. Гениальный юноша исчез на долгие годы, чтобы вернуться тираном и убийцей. Не слушайте его речей, не слушайте обещаний, ибо они приведут нас к краху. Будьте сильными, сопротивляйтесь тьме ради будущего, ради общего блага. И только тогда Волдеморт отступит, а вместе с ним отступит и тьма. Он — всего лишь человек. Он смертен. Он так же как мы учился в Хогвартсе, посещал те же уроки, что и мы… Но был известен под другим именем, под именем Том Марволло Реддл».       Я замер на мгновение, читая речь Альбуса Дамблдора, верховного чародея Визенгамота. Мой мозг работал с усиленной скоростью, я анализировал прочитанное и пытался понять, что происходит в большом мире. Как жаль, что мне никто ничего не рассказывает, а газеты читает только отец. Сразу после того, как отец заканчивает чтение, Винки их сжигает на кухне.       Я скользнул взглядом дальше по странице и замер, не в силах пошевелиться. Сразу под речью Альбуса Дамблдора, которого я никогда не видел лично, но знал с мимолетных слов отца, было напечатано фото, которое почему-то не двигалось, но это меня не особо смутило.       На черно-белом фото плохого качества были изображены студенты Хогвартса, очевидно, выпускники. Скорее всего, фотографию обрезали перед тем, как поместить в газету, поскольку на ней можно было нормально разглядеть только троих. «Слева направо: Сигнус Блэк, Сильвий Лестрейндж, Том Реддл», — прочитал я под колдографией. Увидев интересующее меня имя, я вновь скользнул взглядом по снимку и замер, скованный каким-то трепетом.       Сигнус Блэк и Сильвий Лестрейндж ничем не выделялись, оба были черноволосы и темноглазы, лица у них хоть и были вполне красивыми и точеными, оставались какими-то обычными. А вот третий юноша меня поразил своей внешностью. В свое время я читал мифы Древней Греции и восторгался изображениями греческих Богов. Теперь же я усомнился в их привлекательности.       Том Реддл был гипнотически красив: высокие, резко очерченные скулы, темные брови с изломом, согнутые в насмешливой ухмылке губы, словно он презирает все сущее. А глаза… Глаза были похожи на две бездны, которые завлекают в пучину без надежды на спасение. Из-за качества фотографии было невозможно определить их цвет, но даже без этого они притягивали взгляд и заставляли замирать от непонятных чувств.       Я нахмурился, не понимая, что меня так взбудоражило, но не мог отвести взгляда от лика старшекурсника. Было в нем что-то сверхъестественное, словно он и есть тот самый Бог из мифов Древней Греции. И как можно Его называть Тьмой и тираном? Наверное, этот Дамблдор что-то не так понял и перепутал.       — Барти, давай погуляем в саду.       В мою комнату вошла мама. Я вздрогнул от неожиданности и резко повернул голову, вскакивая с кровати. Я немного смущенно посмотрел на маму, которая нахмурилась, увидев мое замешательство. Она подошла ко мне и молча взяла газету из моих рук.       — Он красивый, разве он может быть плохим? — с наивностью ребенка спросил я, глядя на маму, которая бегло прочитала интервью Дамблдора и теперь рассматривала фотографию.       — К сожалению, красота обманчива, сынок, — произнесла немного погодя она. — Ты только это читал? — спросила мама неожиданно строго. Я кивнул, запоздало подумав, что не успел толком найти новость, которая так возмутила отца.       — Да, — кивнул я, не смея лгать. Мама некоторое время смотрела в мои голубые глаза, после чего покачала головой.       — Иногда зло надевает красивые маски, сынок, но ты должен уметь противостоять ему, — странно тихим и напуганным голосом изрекла она, складывая газету. — И только тогда ты станешь сильным.       — Как папа? — зачем-то спросил я.       Мама кивнула и с нежностью провела рукой по моим прямым русым волосам.