Между прошлым и будущим

***

Июнь 1977 года. Дом Краучей       Я стоял у окна, лениво созерцая пейзаж за окном. Наступали сумерки, и долгожданная прохлада опустилась на острова. Я неспешно потягивал крепкий кофе, желая хоть как-то отвлечься от мрачных дум. Мне в этом году исполнилось пятнадцать лет. Не скажу, что за эти годы я сильно изменился. Нет. Я был таким же тощим и бледным, через меня можно было просвечивать Люмосом. В свои годы я был чуть выше второкурсника, постоянно болел и влипал в различного рода глупые ситуации.       Началось все с первого курса, когда после распределения на Слизерин я, радостный и довольный, побежал в сторону стола змеек, но, споткнувшись о свою же ногу, свалился в шаге от цели под хохот гриффиндорцев и фырканье слизеринцев. К слову, я еще умудрился хорошенько приложиться головой к скамейке так, что разбил нос.       Праздничный пир я провел в уборной, утирая кровь с разбитого носа. Такое себе начало учебы, я вам скажу. На этом мои злоключения не кончились, по дороге в гостиную Слизерина я споткнулся на лестнице и едва не пересчитал телом ступеньки, но, к счастью, один из старшекурсников поймал меня за воротник мантии. Результат — воротник оказался порван.       Дальше следовал урок полетов, на котором я даже не смог справиться с метлой под хохот ненавистных львят. До сих пор помню, как краснел от унижения и злости, как хотел сломать проклятый веник, но не успел… Метла внезапно взметнула в воздух и налетела на меня и сбила с ног.       Вспомним еще один глупый случай. На занятии по зельеварению профессор Слизнорт велел мне принести банку с сушеными глазами лягушки. Я поспешил выполнить поручение, но, подойдя к шкафу с ингредиентами, стоящему у стены, неожиданно чихнул, хорошенько приложившись головой об этот самый шкаф.       Иными словами, уровень моего везения оставлял желать лучшего. Я, благодаря подобным случаям, стал известен на всю школу, и эту славу, увы, нельзя было называть приятной. Гриффиндорцы не упускали возможности посмеяться надо мной и пересказать друг другу очередной случай с моим участием, слизеринцы же вздыхали и укоризненно качали головой.       Старшекурсники удивлялись, как я смог попасть на Слизерин, повторяя при этом, что слизеринец из меня, как из кошки собака. Я в первое время обижался, вздыхал, пытался быть аккуратнее, но неприятности продолжали преследовать меня, словно на мне испробовали заклинание вечной неудачи. Что уж говорить, я сам готов был в это верить. Как еще объяснить мое феноменальное невезение? Чтобы хоть как-то сгладить ситуацию и доказать самому себе и окружающим, как я себя убеждал, я начал делать то, что у меня получалось лучше всего. (Или не совсем получалось). Учиться.       Я читал до ряби в глазах. Заучивал конспекты лекций до головной боли так, что иногда по утрам не мог встать с кровати от дурноты и слабости. Я мог часами, сидя в библиотеке или же в комнате, отрабатывать заклинания, и достигал успеха. Вот только цена была высокой, но я, в силу возраста, этого не понимал. Головные боли, вечная слабость, как физическая, так и нервная, причем, слабость иногда доходила до полнейшей апатии, когда мне хотелось лежать сутками напролет в кровати и смотреть безразлично в потолок. К тому же слабое здоровье давало о себе знать.       Не могу сказать, что оно того стоило. Первые три курса я окончил на отлично, но знали бы вы, как тяжело я этого добивался. Временами мне казалось, что у меня откровенно едет крыша. Мне снились страницы учебников, формулы заклинаний, котлы и черт еще знает что. Таким образом, я даже во сне не отдыхал. Но это было еще не страшно. Страшно было потом, когда после стольких месяцев непрерывной работы я приезжал на летние каникулы домой и первым делом несся в кабинет отца, желая показать табель успеваемости…       Бартемиус Крауч-старший всегда реагировал одинаково. Он, когда я вырвался в его кабинет, цокая языком, отчитывал меня за несоблюдение приличий, а после мельком смотрел в табель и говорил одно слово: «понятно». После этого отец, как ни в чем не бывало возвращался к работе, а я еще некоторое время стол рядом с его письменным столом, ощущая страшную неловкость и обиду.       Мои достижения в учебе упрямо игнорировались, но стоило мне где-то проколоться, как начиналась буря. Отец отчитывал меня в своей излюбленной жесткой и холодной манере, а меня после этого дня два трясло, и я избегал его общества. Но раз за разом все обиды стирались у меня из памяти. В любом человеке на подсознательном уровне живет любовь к родителям. И во мне она жила. Если с мамой отношения были теплые и доверительные, то с отцом… Отца мне страшно не хватало. Я все еще желал, чтобы отец гордился мной и любил меня, но он больше любил работу.       Четвертый курс я закончил не так блестяще, как первые три. Программа по Защите От Темных Искусств становилась все сложнее и сложнее. И я с трудом ее осиливал. Нет, не благодаря врожденному таланту, а благодаря усидчивости. Я мог часами биться над одним заклинанием, тратя силы, нервы и здоровье, но результата не было, когда у того же Рабастана Лестрейнджа это же заклинание получалось со второй или третьей попытки. Да и Регулус Блэк от него не отставал. Мне же оставалось только давиться завистью.       Именно ЗОТИ в конечном итоге подвело меня. Я специально распределил учебный материал по дням, предусмотрел все варианты развития событий, даже арифметически вычислил вероятность того, что мне попадет тот или иной вопрос! Однако все мои расчеты полетели к чертям. На экзамен я явился уставшим и не выспавшимся, поскольку ночью от нервов не смог сомкнуть глаз, билет мне попался приемлемый. Теорию я сдал на отлично, но с треском провалился на практике. Профессор велел показать одно из боевых заклинаний, я успел даже порадоваться, поскольку отрабатывал его накануне, но… все полетело в пропасть, когда я не смог наколдовать даже жалкой искры.       Это был провал века, я так расстроился, что не смог даже слова вымолвить в свою защиту, и мне поставили «Выше ожидаемого». С экзамена я ушел в растрепанных чувствах. Я так хотел порадовать отца, заслужить его похвалу, но провалился. Однако, как я убедился, вернувшись домой на летние каникулы, отец даже не вспомнил обо мне. У него ожидалось продвижение по карьерной лестнице, и Бартемиус Крауч начисто лишился рассудка.       Из мрачных мыслей меня выдернул стук в дверь.       — Да, да, — промолвил я, поворачиваясь лицом к входу. Дверь отворилась, и в комнату вошла матушка. Мелания Крауч за эти несколько лет не сильно изменилась. У нее были все те же светло-русые волосы и добрые голубые глаза, разве, но она похудела и теперь казалась еще более слабой и хрупкой. К тому же под ее глазами появилась сеть мелких морщинок. Иными словами, матушка менялась, становилась старше. Но я малодушно предпочитал игнорировать эти предпосылки, с наивностью думая, что моя мать вечна.       — Почему ты все еще не готов? — спросила строго матушка, нахмурившись. Я вздохнул и поставил пустую чашку из-под кофе на подоконник.       — Мне нужно только надеть жилет и мантию, — промолвил я.       — Надевай скорее, нам пора отправляться в Министерство, — проговорила мама и, посмотрев в большое зеркало, начала поправлять волосы, уложенные в низкий пучок. Я вздохнул, глядя на матушку. Она была в платье синего цвета, подчеркивавшего цвет ее глаз. — Поверить не могу, Барти наконец-то добился повышения, это такая радость…       Я предпочел промолчать, хотя внутри все сжалось от раздражения и разочарования. Отца спустя столько лет повысили, дали должность главы отдела магического правопорядка. Это было ожидаемо, но все равно… как-то неправильно. Я переживал из-за этого. А еще больше меня раздражал отец, который после известия о повышении ходил в радостном неадеквате, то есть улыбался, пытался шутить. Да и матушка во всем поддерживала его.       Я не понимал ее. Как можно любить такого жесткого и холодного человека, который ставит собственные амбиции выше семьи? Как можно поддерживать его во всех начинаниях, закрывая глаза на ссоры и скандалы? Я смотрел на маму и не понимал ее радости. Интересно, осознавала ли она то, что теперь мы будем видеть отца и мужа раз в год, под Рождество, и то не регулярно?       Пребывая в мрачных мыслях, я взял с вешалки жилет кремового цвета и надел его, после накинул на плечи черную мантию. Когда я хотел ее застегнуть, матушка подошла ко мне и сама застегнула, после чего погладила меня по голове. Я посмотрел ей в глаза и вздохнул.       — Что не так? — спросила она беспокойно, как всегда тонко почувствовав мое состояние.       — Мам, на прием обязательно идти? — спросил я с надеждой.       В честь назначения моего отца и еще по каким-то причинам в Министерстве этим вечером должен был состояться светский прием. И отец пожелал, чтобы мы с мамой сопровождали его. Почему-то каждый раз он вспоминал о нас с мамой, когда требовалось показать публике счастливую семью. Причем, я и мама должны были везде следовать за ним, улыбаться незнакомым людям и кивать в знак согласия, как попугаи. Из-за этого я ненавидел министерские приемы всей душой и сердцем.       — Да, сынок, твой отец так долго ждал назначения, давай не будем портить ему праздник, — попросила меня матушка серьезно.       Я, вздохнув, кивнул. Мне снова нужно было играть отведенную роль, хотя я был уверен, что отец не помнит даже даты моего рождения. Ну, хотя бы имя не забудет, уже хорошо. Сентябрь 1994 года. Шотландия. Школа Хогвартс       День как обычно не задался с самого утра. Призраки прошлого снова не дали мне нормально поспать. Я заметил, что, попав в замок, словно открыл дверь в прошлое и теперь почти каждую ночь вижу моменты из своей жизни. Если ко мне приходят воспоминания, то я вижу ночные кошмары, один страшнее другого. Даже зелье сна без сновидений не особо помогало. В дни, когда я принимал его, снов не было, но образы и тени мелькали на границе сознания. Я чувствовал, что они есть, но не мог их окончательно вытравить из головы.       Ставшая традиционной в последние дни, хотя я работаю в школе всего ничего, головная боль не покидала меня на протяжении всего дня. Я с горем пополам провел две сдвоенные пары у пятого курса Гриффиндор-Слизерин (какой кретин создавал расписание, он хотел, чтоб они поубивали друг друга случайно?) и Рейвенкло-Хаффлплафф.       Я успешно провел очередной экскурс в Непростительные Заклинания, на этот раз обошлось без происшествий. Я все же учел опыт с Невиллом. Было глупо отыгрываться на мальчишке за грехи родителей и из-за идейных соображений, как это сделал я. Но я ничего не мог поделать с этим. Кто виноват, что Лонгботомы оказались слишком слабы для войны? Уж точно — не я.       Так или иначе, я все же сгладил неприятные ощущения Лонгботома после урока, сунул ему в руки первую попавшуюся книгу, которую сам хотел почитать вечером. Мальчишка так обрадовался, что я невольно скривился. И в мыслях не было делать ему приятно. Невилл, поблагодарив меня, убежал, отказавшись от чая, к счастью для меня, разумеется. Не представляю, как бы я изображал радость от общения с ним. Все же враг навсегда остается врагом.       … Я провел пары и, дождавшись, когда за последним студентом закроется дверь, хотел уже сам убраться в свои покои, как вдруг в дверь трижды постучали. Я замер, схватившись за палочку. Тьфу ты, Барти, если тебя придут убивать, вряд ли постучат в дверь.       — Войдите! — рявкнул я, уже начиная закипать.       Поврежденные члены Гюма снова болели, а от головной боли я готов был выть волком, поэтому я уже подумывал наградить вошедшего заклинанием чесотки, но замер…       Дверь отворилась, и в кабинет вошла Ребекка Роули, прижимающая к груди какой-то большой учебник. Девушка на мгновение замерла в дверях, после чего прошла вглубь кабинета. Дверь бесшумно захлопнулась за ней, и некоторое время раздавался только стук маленьких каблучков.       Я смотрел на старшекурсницу. Совсем забыл, что назначил ей отработку за рисунок. Настроение почему-то существенно улучшилось, но я поспешно отогнал эту мысль в сторону. Какие же глупости лезут в голову! Ребекка тем временем приблизилась к моему столу, все так же прижимая к груди учебник. Она так вцепилась в него, словно он — ее последнее спасение или защита. Думаю, она на подсознательном уровне желала отгородиться от меня.       — Здравствуйте, я на отработку, — холодно и сухо промолвила Ребекка.       Лицо ее побледнело, а с впалых щек схлынули все краски. Я невольно засмотрелся на нее. Как же она похожа на отца, такая же рыжая, с резко очерченными скулами, с густыми бровями с изломом, тонким носом с горбинкой и тонкими губами. Дополняли композицию зеленые глаза, которые словно светились изнутри, но огонь этот был отнюдь не светел. Черты лица мисс Роули были, вне всяких сомнений, приятными, но вместе они создавали какую-то неправильную композицию. Ребекку нельзя было назвать красавицей в полном смысле этого слова, да и привлекательностью форм она не отличалась, была худощава и хрупка, как и ее отец. Но вместе с этим было в мисс Роули что-то необычное, привлекательное и дикое.       Я поймал себя на том, что уже несколько минут разглядываю ученицу. Да, если бы я был в своем теле, можно было позволить себе подобное, но вот в теле Грюма вряд ли.       — Соизволили все же явиться, похвально-похвально, — пророкотал я, напуская на себя невозмутимый вид. — Чем бы вам заняться… — Я сделал вид, что призадумался, на самом деле я еще в первый учебный день, когда увидел рисунок Роули, решил, какой урок ей преподать. Я тяжело поднялся со стула и захромал в подсобку, служившую личным кабинетом преподавателя.       — За мной, — рыкнул я.       Девчонка засеменила следом, оставаясь при этом на расстоянии. Мы вошли в подсобное помещение, и я с недовольством заметил, как Роули начинает таращиться по сторонам. Благодаря магическому глазу я прекрасно видел затылком и изучал ее поведение. На лице Ребекки не промелькнуло ни малейшего интереса, девушка оставалась холодна, словно лед, но она так судорожно сжимала в руках книгу, что у нее даже костяшки пальцев побелели.       Если бы на месте Роули была бы какая-то другая девица, я бы подумал, что она так сильно меня боится и поэтому вцепилась в книгу, но нет, тут что-то иное. Скорее всего, ею движет злость и ненависть. И она, сжимая книгу, пытается сдержаться. Мне вспомнились все ее ненавидящие и свирепые взгляды, которые не оставляли сомнений, кто ее настоящий отец. У Рудольфуса в минуты гнева глаза точно так же сверкали яростью.       Эх, не надо было поворачиваться к ней спиной. Книжка-то тяжелая, упадет случайно мне по затылку или виску и все… Так, стоп, Барти. Я остановился у стола, на котором стояли различные банки с самыми разными насекомыми. Мстительно улыбнувшись, я подманил к себе пальцем Ребекку.       — Мисс Роули, необходимо почистить все банки, — промолвил я, внимательно наблюдая за девушкой. Та еще сильнее побледнела, чуть ли не до синевы, хотя я, к сожалению, не мог оценить весь эффект. Все же в помещении свет был приглушенный.       — Почистить банки? — переспросила Роули.       Пусть она пыталась говорить спокойно, но в ее голосе проскользнули истеричные нотки. Девушка широко распахнула глаза и во всю таращилась на меня, ожидая ответа.       — Да, — промолвил я. От моего внимательного взора не укрылось, как побледнела школьница, я уже думал, что она откажется от задания.       — Как скажете, — сквозь зубы прошипела Ребекка, после чего отложила книгу на стол, вытащила палочку и подошла к столу, на котором громоздились банки разных размеров. В каждой из них — насекомое, одно противнее другого. Я про себя хмыкнул, похоже, девчонка боится, у нее подрагивают руки, а сама Роули замерла на мгновение, таращась на самую большую банку, в которой сидела дикая помесь акрамантула и здорового австралийского паука. На дне зеленых глаз школьницы я увидел тень страха и отвращения, но она взяла себя в руки и начала выполнять задание. Правда, предусмотрительно начала с маленьких банок.       Я же, радуясь в душе, повернулся к девушке спиной и подошел к полке, делая вид, что рассматриваю книги, которые необходимы для следующего урока ЗОТИ. На самом же деле я наблюдал за мучениями девицы. Ей процедура чистки банок не особо нравилась, все же упрямство — одна из черт характера. Да и каменное выражение лица я где-то уже видел. Июнь 1977 года. Магическая Британия. Министерство Магии.       Прием был ярким и пышным, но все же мерк на фоне Рождественских балов в Хогвартсе. По приезду я некоторое время ходил вместе с отцом и матерью, которые здоровались с разными чиновниками. Вернее, здоровался преимущественно отец, а я и матушка были всего лишь приложениями к его блистательной персоне, реквизитом.       Стоит ли говорить, что обстановка мне не нравилась до отвращения? Никто не обращал на меня внимания, не считал за отдельную личность. Даже родной отец. Он, к слову, словно ослеп от назначения и теперь вообще меня в упор не видел. Только перед отправлением в министерство он заявил, что кремовый жилет мне не идет, и я в нем похож на кисейную барышню. Подобное заявление было очень оскорбительным, но я предпочел промолчать и не нарываться на конфликт. Характер у отца всегда был ужасным, а за последние годы из-за участившихся нападений на магглорожденных стал просто отвратительным.       Мы тем временем обходили гостей, отец выглядел солидно и строго, мама мило улыбалась, я же изнывал от тоски и то и дело озирался по сторонам, ища благовидный повод, чтобы ретироваться. Очень скоро повод все же нашелся.       — Лестрейндж, — неожиданно остановился отец, как вкопанный. Я заметил, как напряглась мама, и робко взглянул из-за спины родителя. Напротив моего отца стоял сэр Сильвий Лестрейндж, и он был не один, а с женой и младшим сыном, моим однокурсником Рабастаном.       — Крауч, — протянул сухо Лестрейндж. Мужчины нахмурились, и волчьими взглядами наблюдали друг за другом. Выглядели оба воинственно, и я заметил, как напряглись плечи отца, а старший Лестрейндж что-то сжал в кармане черной, расшитой золотом мантии. — Поздравляю с повышением, — промолвил, наконец, сэр Сильвий, сузив карие глаза. Отец наклонил голову чуть вправо и ответил:       — Благодарю. — Тон у родителя был такой, словно он хотел, чтобы собеседник подавился благодарностью.       Матушка взяла отца под локоть, мило улыбаясь Лестрейнджам. То же самое сделала и мать Рабастана. Сам же Рабастан выглядел немного напряженным и смотрел на нас так же, как и его отец, с подозрением и раздражением. Лестрейнджи прошли мимо нас, причем отцы семейств на мгновение остановились, поравнявшись друг с другом, посмотрели друг другу в глаза и разошлись. Я же проводил взглядом Рабастана и вздохнул.       Из всех однокурсников именно с Лестрейнджем у меня были самые трудные отношения. Характер у Рабастана мерзкий и с ним невозможно нормально разговаривать дольше двух минут. К слову, на факультете меня почему-то не особо любили, хотя учился я хорошо, приносил баллы факультету каждый день и был чистокровен. Вот только моим отцом был Бартемиус Крауч-старший, и это разом перечеркивало все мои достоинства. Представители древних фамилий почему-то не особо жаловали моего родителя, да и он их тоже на дух не переносил, словно сам не был слизеринцем. Наверное, дело было в противостоянии сторон.       Общество раскололось на два лагеря, и уже пару лет как все шептались о грядущей войне. Отголоски грядущих сражений, словно эхо, разносились по островам, правда еще никто не мог понять, будет ли открытое противостояние.       Народ жил в страхе, в ожидании худшего, и эти ожидания, как покажет время, полностью оправдаются.       Через некоторое время отец присоединился к группке коллег и завел длинный и нудный разговор о политике. Я бы хотел подслушать, но родитель предусмотрительно отправил меня развеяться. Матушка же встретила школьных подруг и теперь, заняв место на софе, обсуждала с ними домашнее хозяйство и кулинарные рецепты. Таким образом, очень скоро я остался совершенно один. Вздохнув от раздражения, я, воровато озираясь, стащил со столика бокал красного вина и отошел к окну, в тень колонны, предусмотрительно заняв наиболее выгодную позицию для наблюдения.       В свои пятнадцать лет я был худощавым и низким, к тому же моя магическая сила оставляла желать лучшего. Не имея преимуществ в виде магии, я использовал хитрость. Позиция наблюдателя — не самая худшая. Можно подметить некоторые детали, например, как-то, сидя за столом, я заметил, что новый ловец Гриффиндора держит стакан с соком в левой руке, и сделал вывод, что он левша. Когда настал момент матча, я поделился наблюдениями с капитаном команды Слизерина. Меня, конечно, подняли на смех. Мол ты, Крауч, только за такими мелочами можешь следить, а самому на поле выйти кишка тонка. Они были правы. Я боялся высоты и предпочитал твердо стоять на земле. Все же рожденный бегать летать не может. Потом, после матча, капитан команды поблагодарил меня за внимательность и наблюдательность. Оказывается, в игре в квиддич праворукость или леворукость имеет большое значение.       Вот и теперь я занял позицию наблюдателя, спрятавшись в тени колонны. Мне было скучно, и я больше всего на свете желал вернуться домой и провести вечер с книгой в руках, а не в обществе лживых и слащавых политиков.       В глубине души я надеялся, что отец в этот вечер уделит больше внимания мне. Обычно чистокровные делали ставки на мальчиков, как на преемников, и стремились передать им все навыки и познакомить с нужными людьми. Но мой отец так не считал, видимо. Он не видел во мне преемника. Ощущая досаду, я пригубил вино и поморщился от горького вкуса. Фу, какая гадость, как можно такое пить? Я скривился.       — Не рановато ли, мальчик? –раздался рядом насмешливый голос       — Я не мальчик, — резко огрызнулся я, поворачивая голову.       Рядом со мной стоял рыжеволосый худощавый мужчина, облаченный в дорогие одежды: темно-зеленый, расшитый серебром сюртук, брюки с широким ремнем и черную мантию, застегнутую какой-то массивной брошью, на которой был выгравирован герб. Он стоял недалеко от меня, и я смутно увидел этот герб. Меня прошиб холодный пот, потому что человек, стоящий передо мной с бокалом вина в руке, принадлежал к семейству Лестрейндж. Я на протяжении пяти лет учебы в Хогвартсе видел этот герб на вещах Рабастана, перепутать его с каким-либо другим стягом я не мог.       Я бестолково таращился на Лестрейнджа, не понимая, что ему от меня понадобилось, и почему он вообще со мной заговорил. Он наклонил голову чуть вправо, окидывая меня оценивающим взглядом зеленых глаз.       — Разумеется, не мальчик, — усмехнулся Лестрейндж, растянув тонкие губы в усмешке. Его глаза лукаво блеснули. — Скорее, мужчина… Мужчина, который скоро пойдет сражаться за правое дело, не так ли? — шепотом спросил он.       Я нелепо открыл и закрыл рот, ловя себя на мысли, что вообще ничего не понимаю. Собеседник вроде бы говорил серьезные вещи, но в его тоне сквозила насмешка.       — Рудольфус, хвала Мерлину я тебя нашла, — раздался звонкий женский голос. — Милый, ты не забыл, что обещал мне танец? — Я вздрогнул, увидев обладательницу этого чудесного голоса. В паре метров от меня стояла высокая и статная молодая женщина. Ни до, ни после я не видел ни одну особу прекрасного пола, которая могла бы сравниться с ее красотой. Она была облачена в платье из красного шелка, который струился по ее фигуре, иссиня-черные кудрявые волосы были распущены и подхвачены на висках золотыми гребешками, в ушках сияли длинные бриллиантовые серьги.       Я поймал себя на мысли, что уже несколько минут разглядываю незнакомку, и покраснел от стыда. Женщина белозубо мне улыбнулась, а в ее черных глазах зажглись лукавые огоньки. Я смущенно отвел взгляд.       — Как я мог забыть, Беллатрикс? — спросил тихо Лестрейндж, который вмиг стал серьезным.       Я не обратил на него никакого внимания, поскольку с откровенным восторгом рассматривал прекрасную женщину. Она, не замечая меня, словно я был пустым местом, подошла к рыжеволосому мужчине и обвила рукой его локоть.       — Представляешь, у мадам Мелсон новое бриллиантовое колье, — тихо произнесла Беллатрикс.       Я не сводил с нее восторженного взгляда, словно увидел нечто сверхъестественное. Ее имя Беллатрикс. Как прекрасно оно звучит! И очень подходит обладательнице.       — Не переживай, милая, завтра сходим в ювелирный салон, и ты выберешь себе что-нибудь такое же прекрасное, как и ты, — ответил Рудольфус, отпивая алкоголь из бокала. Беллатрикс довольно улыбнулась и лукаво посмотрела на меня.       — О, а с кем ты разговаривал? — спросила она с живейшим интересом в темно-карих, как бездны, глазах.       — Меня зовут Бартемиус Крауч, мисс, — заикаясь и запинаясь, промолвил я, расправив плечи, чтобы не казаться таким низким и хотя бы чуть-чуть сравниться ростом с Лестрейнджем.       — Она — миссис, — как бы между делом заметил рыжеволосый мужчина. — Моя жена.       Я с неверием на него посмотрел и тут же поник, непонятно из-за чего расстроившись. Мне точно ничего не светило в этом плане, но было безумно приятно смотреть на такую красавицу. Ни до, ни после я не видел никого краше Беллатрикс Лестрейндж.       — О, пойдем скорее, — обрадованно вскрикнула Беллатрикс и бесцеремонно потянула мужа в сторону площадки для танцев.       Лестрейндж только успел поставить бокал с недопитым алкоголем на поднос, который нес один из эльфов.       Лестрейнджи вышли в центр зала, когда начались раздаваться первые звуки вальса. Рудольфус поклонился спутнице, она присела в изящном реверансе, а после они закружили по залу, да так, что почти все присутствующие смотрели только на эту пару. Никто не мог сравниться с их красотой и грацией, никто не мог их затмить. Эти двое были очень непохожи внешне, но они дополняли друг друга, как две половинки одного целого.       Мне впору было удавиться от зависти. Потому что у меня не было даже возможности дотронуться до нежной кожи леди Беллатрикс и посмотреть в ее сияющие глаза, потому что я даже в половину не был так красив и статен, как Рудольфус Лестрейндж.       Я с таким восторгом и бестолковой радостью смотрел на чету Лестрейндж, чувствуя, как становится тепло на душе, а сердце заходится в бешеном ритме. Я был настолько увлечен впервые открытыми эмоциями, что не заметил, как Беллатрикс и Рудольфус о чем-то едва слышно переговариваются и то и дело по очереди бросают на меня заинтересованные, хищные взгляды.