Нам никогда не хватает любви

Бесстыдная веселость Лютного переулка обострила чувство, которое было с Криденсом весь вечер. Происходящее напоминало короткую увольнительную в тыл, когда всем существом пытаешься сосредоточиться на настоящем моменте, сбежать от мыслей про будущее, не вспоминать прошлое. Хотя бы наяву. В кошмарах оно всегда брало свое. Именно поэтому Бэрбоуну было мало просто идти рядом, он взял ладонь любовника и крепко переплел его пальцы со своими. Толпа несла их вперед. Слишком узкий переулок делал ее течение бурным и нервным. А может быть, причина беспокойства крылась в том, что прохожие что-то искали: пьянчуги с раскрасневшимися лицами – дешевый паб, разодетые девицы с усталыми глазами – щедрого кавалера, молодые люди нарочито шумные и гордые – приключений, мужчины – доступной любви, смутные фигуры, укутанные чарами незаметности – способ исполнить тайные замыслы. Криденс и Грейвс искали, где бы потратить пятнадцать галеонов, которые Бэрбоун выиграл в карты. Один из постоянных участников четверговых покерных баталий в Кабаньей голове подхватил воспаление легких и Персиваль спросил, не хочет ли обскур присоединиться к их компании. Криденс согласился, эту сторону жизни колдуна он еще не видел. Удача прилипла к нему с первой раздачи. Он было застеснялся своего везения, но перехватил веселый взгляд Грейвса и дал волю азарту. На войне считалось правильным промотать выигранные деньги. Криденс обмолвился об этом, когда они вышли на улицу. После духоты прокуренной комнатенки холодный воздух ударил в голову. Персивалю идея понравилась, вот так они оказались в Лютном. Любовники прошли мимо мрачных пабов и кричаще ярких борделей, мимо лавок с витринами больше похожими на бельма и мимо полуразрушенного дома, укрытого шалью из плюща, под которую прошмыгнула темная личность. Крики зазывал и уличных торговцев наполняли воздух, как голодное комарье. Бои экзотических зверей! Горячий пунш! Трехглазая Хельга – предсказательница судьбы! Горячий пунш! Для храбрых и смелых ворожей Опис распахнет врата в иные миры! Загляните к говорящей голове – пять пенсов за вопрос! Черви в карамели горячие сладкие… Красавицы замерзают в холодных постелях! Господа, кто согреет… Стол! Обираем стол! Спиритический сеанс начнется… Леди и джентльмены, не упустите шанс увидеть воскресшего сибирского шамана! Приглашаем… Пунш! Люмусы разного цвета подсвечивали броские афиши: голую женщину борющуюся со змеей, шоу танцующих скелетов, тигра, читающего ауру… Из полуоткрытых дверей лезла серебристая дымка и творила в воздухе красивые обещания с заманчивыми картинками, зыбкими и от того особенно притягательными. От дымки пахло мускусом. Пах и весь Лютный, будто его поливали дождем из восточных эссенций. Чары. Магия. Обман. Криденс и Персиваль прошли сквозь один из туманов, не смогли увернуться: с одной стороны толпились любители горячего пунша, с другой - стояла тележка со старым хламом. Обскуру захотелось отряхнуться, как псу, и сплюнуть вязкую сладость. Он сглотнул, крепче стиснув ладонь Грейвса. - Вот она - Сладкоголосая Сирин, птица печали, - сказал колдун. Криденс окинул взглядом дрожащую иллюзию статной женщины в развевающихся шелках. Вокруг нее кружили надписи на разные лады нахваливающие талант певицы. Фалдрой, один из членов четвергового покерного клуба, настойчиво советовал сходить на ее шоу, мол он в жизни не слышал ничего душещипательнее. Но Бэрбоуну почему-то не нравилась красная дверь, ведущая в варьете, не нравился заросший шерстью вышибала и сама идея остановиться, сесть среди других людей, изображая жгучий интерес. Ведь для него это была не настоящая мирная жизнь, а лишь увольнительная. События не двигались, как воздух перед грозой. Ничего не решалось, не прояснялось. Возможно, Персивалю удалось выудить что-нибудь у Саркрама. Бэрбоун этого не знал. Его же руки были пусты. С трудом нащупанные ниточки рвались, не давая ничего. Вкрадчивое хихиканье обскури заскребло по ребрам. Тварь подражала скрипу ветки по стеклу, звуку, который до ужаса пугал Бэрбоуна, когда тот был маленьким. Одним жадным движением Криденс притянул колдуна. Поцеловал, влезая языком в его рот. Грейвс ответил напором на напор, голодом на голод. Обскур прижался теснее. Ему было плевать на чужие глаза. Пусть смотрят и читают в каждом его движении желание дать себя трахнуть без прелюдий и нежностей, без раздеваний. Лютный переулок не удивлялся. Он видел и более странные пары и более откровенные сцены. Однако его обитатели все запоминали, надеясь, когда нибудь получить барыш. Любовники оторвались друг от друга. Дыхание кончилось. Криденс ощутил затылком холод, будто прислонился к глыбе льда. Грейвс чуть повернул голову, отбив чужой злобный взгляд не менее злобным взглядом. Колдун умел нагонять страх. - Полагаю, на представление мы не идем, - он посмотрел Бэрбоуну в глаза уже другим теплым взглядом. Обскур хотел спросить: почему вы не накинете чары незаметности или почему вы не сделали этого раньше, когда укрывали нас согревающим заклинанием? Не видите смысла бояться последствий? Не верите в надежность нашего мирка? В мой Фоксбридж. В ваш Хогвартс. В наш дом. Застряли, как солдат на перевалочном пункте перед отправкой на фронт, и думаете про себя, что может, завтра вас убьют? Но всего этого говорить было нельзя. - Здесь есть клуб, где не будут косо смотреть на танцующих друг с другом мужчин. Как вам идея пойти туда и веселиться до утра? - Если вы научите меня танцевать. - Грейвс улыбнулся краешком рта. Он не стал напоминать про работу. - Научу, а еще давайте напьемся и трахнемся, - Криденс же отбросил мысль о подготовке к семинару, который стоял у него с утра. Аппетентное состояние животных. Он уже не был уверен, что ему так сильно нужен диплом психолога. - Именно в таком порядке? Обскур помотал головой. Персиваль обнял его за плечи, Бэрбоун накрыл его ладонь своей. Он льнул к любовнику, хотя идти так было неудобно, в добавок возбуждение от недавнего поцелуя сковывало шаг. Они высматривали комнату на час или на худой конец темный проулок, как на зло таких не попадалось. Зато в глаза лезли вывески целителей, гадателей, алхимиков, экзорцистов и сновидцев. Вдруг Грейвс остановился, пойманный крупными красными буквами на желтом листе. Плакат висел на темной двери с полукруглым оконцем. Слова взывали ко всем утратившим надежду вернуть жизненно важные воспоминания. Они умоляли не отчаиваться, чудесная машина профессора Перкинса поможет вспомнить забытое. - Перкинс, - прошептал Бэрбоун. - Знаете его? – голос колдуна изменился до такой степени, что показался чужим. - Слышал про него от Майкла, тот назвал Перкинса – шарлатаном. - Доктора Фемроуза тоже называют шарлатаном. - Персиваль… - Криденс, пожалуйста, - с нажимом произнес Грейвс, выбивая землю из под ног. Он был не из тех, кто просит. Бэрбоун смалодушничал, предоставил жизни разочаровать Персиваля вместо него. Они зашли внутрь. Помещение явно увеличили при помощи магии, сделав потолок высотой футов в девять не меньше. Под потолком висели плоские ржавые баки. Вся дальняя стена была скрыта под трубами и шлангами, будто кому-то взбрело в голову продемонстрировать, как будет выглядеть индустриальный гобелен. Часть шлангов тянулось к старому креслу, похожему на зубоврачебное. К подлокотникам крепились ремни, рядом на железном штативе болталась капельница, а на сидении свернулся тонкий черный шланг, который заканчивался резиновым респиратором. - Уйдемте, - сказал Криденс. Не ему предстояло испробовать на себе действие чудесной машины, но страх за близкого человека был сильнее страха за себя. Обскури проснулось раскрыло жадную пасть. Эта дыра под ребрами, всасывала в себя ужас, а вместе с ним тепло и саму жизнь. Бэрбоун заставил себя глубоко вдохнуть. - Все будет хорошо, - солгал Персиваль. Его слова разозлили обскура. Почему всегда происходит одно и тоже? Почему люди бросают, как подачку, утешающую фразу, и тут же отворачиваются, чтобы сделать все по своему? Грейвс дернул за колокольчик, прикрученный рядом с дверью. Резкий звон облетел комнату и видимо умудрился скользнуть вверх по металлической винтовой лестнице, потому что со второго этажа спустился низенький старичок. У него было открытое и немного наивное лицо, голубые глаза смотрели удивленно. Он не ждал гостей. У Криденса мелькнула мысль, что профессор ушел заниматься своими делами, позабыв запереть дверь. - Мне нужно вернуть мои воспоминания, - Персиваль напрягся. Должно быть, белый халат Перкинса напомнил ему о лекарях из Фибаса. - За какой промежуток времени? - старик моргнул. Растерянность сменилась любопытством. - Сорок лет. - О, - он наклонил большую голову с остатками кучерявых волос. Потребуется не менее пятнадцати сеансов. Никогда еще не проделывал настолько длинный цикл. Даже не знаю, есть ли у меня достаточное количество пурпурных гусениц. - Гусениц? Я должен буду их съесть? - Есть пурпурных гусениц? Как вам могло прийти такое на ум?– Перкинс фыркнул. – Это же дикость! Нет, мы скормим гусениц зачарованным летучим мышам. Их желудочный тракт сработает как природный дистиллятор. На выходе мы получим весьма эффективный галлюциноген, а из него уже сделаем отвар. Я подобрал несколько трав, которые немного улучшают вкус и снижают рвотный рефлекс. У вас будет ощущение, что вы пьете воду, в которой кипятили грязные носки. - Какова вероятность успеха? – Грейвс изучал путаницу труб и проводов. По его лицу было трудно понять, о чем он думал, но точно не об отваре из мышиного дерьма. Подобные вещи не смущали колдуна и тем более не отвращали от цели. - Хм… вероятность? Нужно свериться с астрологическим прогнозом. Не стоит недооценивать влияние звезд. Навскидку я бы дал процентов пятьдесят. Криденс вопросительно глянул на любовника, Персиваль слышал то же самое, что и он, так почему они еще здесь? Густой запах, в котором Бэрбоун поначалу винил одну из тех грязных ночлежек, которые теснились в подвалах, усилился, принеся с собой образы дремлющих летучих мышей и воспоминания о пыточных камерах. Обскур закрыл глаза. Живая тьма отказывалась сжиматься в плотный клубок, она упрямо тянула щупальца к его органам чувств, будто ребенок к настройкам радиоприемника. Этому ребенку нравилось все ломать. - Когда начнем? - Персиваль не скрывал лихорадочного нетерпения. Его мог успокоить только один ответ: "прямо сейчас". - Подождите, - спохватился Криденс. - Насколько это опасно? - Не более опасно, чем столкнуться с оборотнем в собственном доме, - Перкинс улыбнулся, - то есть вероятность где-то в пределах пяти процентов. Многих удивляет эта цифра, но оборотни достаточно часто вламываются в дома… - профессор сунул руку в карман халата, достал маленький красный мячик. Увлеченный находкой, он перескочил на веселый оживленный тон, из-за чего следующая фраза прозвучала с «особым цинизмом». – Положительный момент состоит в том, что химический шторм даже вместе с электрическим током никак не сможет разорвать вас на части. Самое большее превратит в «овощ». Да… и нужно чтобы вы подписали бумаги, отказ от претензий. - Хорошо, - бросил Грейвс. - Нет, – возразил Бэрбоун. - Не хорошо. Ни пять процентов, ни один процент, ни одна сотая процента. - Все будет нормально, - Персиваль скривился. Криденс чувствовал себя так, будто лезет с глупостями к человеку, спешащему по очень важному делу. - Нет, - упрямо повторил он. - Я не дам вам себя угробить. - Вы не понимаете, что для меня значит шанс вернуть память. - Понимаю, но рисковать не позволю. Перкинс попятился, сейчас никому бы не захотелось оказаться между этими двумя. Колдун смотрел зло, обсур – твердо, оба подкрепляли взгляды скрытой силой. - Ладно, мы уходим, - если бы не надежда, сжигавшая его изнутри, Грейвс сыграл бы убедительнее. Он умел. Но в этот раз нетерпение было слишком велико. Даже не зная Персиваля так хорошо, даже не трахаясь с ним, даже не любя до чертого отчаяния и безнадежности, обскур бы догадался, что его собираются куда-нибудь сплавить, а потом вернуться и продолжить. - Пообещайте, что вы сюда не вернетесь. - Благодарю за беспокойство, но я не нуждаюсь в опеке. Я способен сам решать, стоит ли рисковать своей жизнью или нет. Обскури разбухло, распирая ребра. - Простите, - сказал Криденс профессору. Жаль, Перкинс совсем не походил на пронырливого шарлатана, тогда хотя бы в одном было бы проще. Пальцы старика сжали красный мячик, и Бэрбоуну почудилось, что тот сдулся и на грязный пол закапала кровь. Глаза накрыла мутная пелена. Криденс сделал шаг, рассыпаясь черным пеплом. Обскури взметнулось вверх, будто струя воды из гейзера. Под потолком оно скрутилось и ударило в чудесную машину. Погнуло, покорежило трубы, высасывая магию, обрывая связи. Воля хозяина удержала от чрезмерного буйства, тот всегда старался избегать лишнего вреда. Вспышка света обожгла, но не сильно. Колдун осторожничал и та часть, которая еще оставалась Криденсом Бэрбоуном, обругала его. Дурак, с тварями нельзя нежничать! Вспыхнул новый Люмус, тьма отпрянула, отставив машину в покое. Впрочем, дело было уже сделано. Обскури снова метнулось под потолок. Недовольное, оно кружило, сбивая с толку не столько магов, сколько хозяина. Оно знало, убивать Персиваля Грейвса – нельзя, но жаждало задеть колдуна, чтобы потом долго и жирно пировать на чувстве вины. Одним движением тварь перетекла вниз. Грейвс запоздал с ударом, жесткий пепел коснулся его почти нежно, почти деликатно перед тем как… Воля хозяина одернула. Тьма отлетела в угол, ударившись об стену, распласталась и снова собралась. Криденс упал на пол. Он весь съежился, не смея оторвать проясняющегося взгляда от грязных досок. Не хотел видеть, направленную на себя палочку. - Вы в порядке? Бэрбоун не сразу понял, что Грейвс обращается к нему. - Да, - обскур встал, огляделся. В «индустриальном гобелене» зияли прорехи, одна из труб покачивалась и вот вот должна была упасть. Возвращались остальные ощущения. Тело содрогнулось от озноба, совесть от едкого запаха мочи, который исходил от профессора. Перкинс привалился к стене и все еще сжимал красный мячик, будто оберег от зла. Криденс думал подойти и еще раз попросить прощения, но решил, что старик лишь сильнее испугается. Цель была достигнута, а остальное по хорошему не должно иметь значения. Морщась, Бэрбоун достал свой выигрыш и все остальные деньги, которые отыскались по карманам. Монеты тихо упали на сиденье «зубоврачебного» кресла, прямо в кольцо, образованное черным шлангом. Жест вышел нелепым, а Криденс не нашел слов, чтобы сгладить ситуацию. Он направился к двери, оставив монеты под надзором темных стеклянных глаз маски-респиратора. На Грейвса обскур не смотрел. И все же домой они вернулись вдвоем через портал в медальоне. На секунду Криденс почти поверил, что вместо молчания будет разговор, вместо отчуждения - принятие, вместо осуждения – понимание. Но на подоконнике кухонного окна сидела сова. Она была от Дамблдора. Грейвсу разрешили посещение Нурменгадра. *** Если бы обскури искало себе друга, то буря подошла бы ему лучше всего. Живая тьма не отличалась от тьмы грозовых туч. Она отлично спелась с безумным ветром. Оседлав волну, она врезалась в скалы и взмывала вверх, чтобы там дразнить молнии. Криденс не мешал. Обскури, как ребенку, нужно было куда-то деть энергию. Оно отлично покормилось и с чисто мальчишеским ликованием гоняло волны, ловило ветер и отвешивало пинки старым надменным скалам. Оно не берегло силы, так как знало, что скоро получит еще. Набесившись, тварь сделала прощальный круг над бухтой, без скалы-«пальца» та мало, чем отличалась от сотен других бухт, и нацелилась лететь домой, но хозяин погнал в другую сторону. В Фоксбридж. В том, что все кому не лень нагружали помощника доктора мелкими поручениями, был свой плюс – Криденс знал больницу так же хорошо, как верные домовые эльфы. Живая тьма перенесла его в кабинет алхимика Мадлока, там обскур вернул себе человеческий облик. Окна никогда не зашторивали и скупые прямоугольники лунного света падали на пустой стол и на голый пол. Старый гном не дружил с уютом. Бэрбоун двинулся к темной громаде шкафа. Лампу он не зажигал, хотя Игиболд, ночной сторож, давно видел десятый сон. Обскури обострило восприятие, заменив зрение чутьем. Криденс не столько видел, сколько угадывал и не ошибался. Руки действовали уверенно. Без страха что-либо разбить или задеть, они открыли стеклянную дверцу, нащупали тяжелую бутыль с шершавой, будто побывавшей в воде этикеткой, достали. Совесть смолчала. Да и нельзя было пристыдить упреками или застрашать последствиями того, кто и так загнал себя на самый край. У стены стояла кушетка с кожаной обивкой, но Криденс выбрал стул, приткнувшийся к столу с боку. Мадлок не любил, когда посетители сидели прямо перед ним. Обскури забеспокоилось. Пока хозяин снимал мантию и закатывал рукава рубашки, оно нервно тыкалось в ребра. Штатив с капельницей, придвинутый к столу усилил тревогу, паразит попробовал забрать у хозяина способность ориентироваться в темноте, тот не отдал. Зло скалясь, он приладил бутыль и отрегулировал подачу препарата. В груди скребло. Обскури разглядело в его действиях угрозу для себя. Криденс сел и положил руку на столешницу. Как только игла проткнула вену, тварь привычно потянулась к боли. Бэрбоун стиснул зубы, запрещая. Противник притворно уступил. Уловка не сработала. Они слишком давно боролись и успели изучить повадки друг друга. Когда обскури попыталось захватить контроль над телом, Криденс был готов. Правая рука сжалась в кулак, левая – не шелохнулась, но заболела, дрожь потревожила иглу. Тело выгнулось, ярость обскури столкнулась с волей хозяина, победа осталась за последней. Мышцы расслабились. Легкие откликнулись на вдох, тьма затаилась. Криденс проверил иглу, зря он не позаботился о пластыре, но теперь было поздно. На пальцах осталось немного крови. Некоторое время Бэрбоуна окружала тишина, потом зазвучали голоса. Они ворвались в сознание толпой испуганных беглецов. Отчаянный вскрик «Похороните меня в красном» столкнулся с тихим «Не должен быть оставлен друг». Промчались «Исчезли - полегли в траве высокой без следа», а за ним «Гордись моим сломанным сердцем, сломавший его». Затем град превратился в перестрелку. - Намекни хотя бы взглядом заключенному о бегстве. - Ребенок больше не спросит, но волны дадут ответ… - Как хлопья, падали друзья, росли сугробы тел… - В нищете одна потеря вам не сделает вреда… - Кто победит - не на виду, падет - никем не знаем, - Росток, листок и лепесток… - Когда меня не будет, - рук ласкающих он не найдет. - Смерть - один лишь Секрет… Слова путались, обскури и хозяин перебивали друг друга. Оно говорило голосами его личного кладбища. Всех Бэрбоун не узнал, не смог оказать мертвецам этой чести. Из человеческой памяти не получилось надежного сундука, зато тьма не упускала ничего. Она использовало прошлое, как оружие. Тварь почти добилось успеха. Криденс вспомнил. Это было во Франции, осенью сорок четвертого. Их отряд наткнулся на брошенную магловскую ферму. Там уже похозяйничали мародеры и вынесли все более менее ценное. Однако большого беспорядка воры после себя не оставили. Та тетрадь валялась на полу спальни. Обычная толстая тетрадь с жесткой зеленой обложкой. Странным было то, что в доме не обнаружилось других записей на английском, да и на французском тоже. Не было там ни книг, ни писем, ни личных дневников… Вряд ли их унесли с собой мародеры, мало кому нужны слова, когда кругом война, голод и разруха. Криденс принадлежал к этому ненормальному меньшинству. Он спрятал тетрадь за пазуху. Первыми выпало дежурить Сколингзу и Хигсу, остальные устроились на ночлег в гостиной. Бэрбоун дождался тишины, долил в кружку воды, разбавив недопитый чай. Вода была едва теплой, но Криденс все же крепко обхватил бока кружки, согревая руки. Он сел в прямоугольник тусклого лунного света и открыл тетрадь. Там были стихи, написанные или скорее переписанные аккуратным крупным почерком. Сначала обскур решил, что они посвящены безответной любви. Понимание правды пришло внезапно и будто обожгло. В этой тетради оплакивали близкого человека, причем потерянного не из-за любовной драмы, а из-за смерти. И тогда строчки заговорили с Бэрбоуном голосами его потерь... Морок рассеялся, рука, тянувшаяся к игле, замерла, сжала кулак и резко ударила по груди, будто вбивая невидимый кол. Криденс согнулся, сквозь стиснутые зубы просочилось нечто невнятное то ли ругательство, то ли просто рычание. Лоб покрылся липкой испариной. Он пожалел, что не лег на кушетку, но, сидячее положение придавало больше уверенности. Вроде бы… Он, честно говоря, никакой уверенности не чувствовал, только злую решимость довести схватку до конца. Обостренное восприятие пропало, предметы снова укутались в темноту, как им было положено. Криденс попробовал выпрямиться, но почти сразу снова уткнулся лбом в колени. Руку от груди он не отнял, так зажимают рану или рот, из которого вот вот вырвется страшное признание. Обскури ломало когти о его волю. И все же недавнее состязание с бурей обессилило тварь меньше, чем рассчитывал хозяин. «Что дальше?» - спросил Бэрбоун врага, не ради ответа, а для того, чтобы обозначить дистанцию, отделить себя от паразита. Тварь ударила по свежей ране, напомнив, что вчера Грейвс сразу же отправился к Дамблдору. Возможно, он бы взял Бэрбоуна с собой, если бы тот попросил, но обскур промолчал и остался один. Живая тьма смяла четыре часа ожидания, в плотный сгусток безысходности и сейчас вбросило в сознание хозяина. Криденс зажмурился. Голова раскалывала, и хотелось сжать виски ладонями. Он не поддался. Обскури медленно прокрутило слова, которые сказал колдун по возвращении. Всего лишь несколько обрывочных фраз: «Портал через полчаса», «Мне нужно переодеться» и «Завтра меня весь день не будет». Криденс не выпрашивал, он пошел в свою комнату, где до утра лежал без сна. Потом отсидел семинар и лекцию, это было не трудно, как в тысячный раз пройти знакомой дорогой. Он спрятал свою боль, позволив другим людям не замечать себя. Бэрбоун не хотел их сочувствия, ему был нужен нормальный вчерашний вечер, нормальное сегодня и нормальная магия, которая не делала бы его опасным для близких людей. Обскури раскладывало воспоминания, будто выигрышную комбинацию карт. Одиночество: после жаркой шумной аудитории была тихая прохладная библиотека со стеллажами, похожими на крепостные стены. Зависть: Криденс сел у окна, он не читал и не делал заметок, а смотрел сквозь толстое стекло на людей, спешащих по разным делам. Потерянность: окна магического колледжа Глазго выходили на оживленную площадь с красивой колонной и памятниками. Это был магловский мир, но Бэрбоун не видел большой разницы. Он нигде не находил себе места. Безнадежность: и каким бы плохим не был вчерашний вечер, сегодняшний будет хуже, а завтрашний еще хуже и так пока он и обскури не сдохнут. Одни. Персиваля рядом не будет, его и сейчас считай уже нет. Наступающий вечер разогнал толпу и площадь, словно бы увеличилась в размерах. Какое то время Криденс отрешенно наблюдал за припозднившимися прохожими, сжимая и разжимая озябшие пальцы. Наконец, он встал. Лампа, зачарованная на движение, засветилась, отогнав его от стола в темноту. Обратно выскользнул не человек, а черная струйка пепла, которая помчалась к морю избавляться от гнева, боли и отчаяния. Так они делали уже много раз. Ничего не менялось и не изменится. Никогда. Козыри кончились. Криденс не пошевелился. Удары воспоминаний почти не причинили ему боли. Препарат, распространяясь по венам, гасил чувства. Рассудок же оставался ясным. Трудно было сказать, сколько раз Бэрбоун думал: «я живу лишь потому, что запрещаю себе умирать». Из-за обскури. Из-за моральных обязательств. Из-за глупой надежды. Устроившись в Фоксбридж, он нашел для себя идеальный способ свести счеты с жизнью – тиаламид. В зависимости от дозировки зелье могло успокоить, заморозить все эмоции или убить, но сознание до самого последнего момента оставалось ясным, то что нужно, чтобы удержать обскури от последней попытки любой ценой перехватить контроль. Лишившись подпитки, тварь по-настоящему испугалась. Сильные и крепкие щупальца живой тьмы стали слабыми, но она продолжала отчаянно цепляться и простить пощады, как котенок, которого топят. Криденсу было не жалко ни утопленных котят, ни побитых собак, ни разорванных снарядами молодых парней, ни убитых детей, ни изнасилованных женщин, ни изуродованной земли, ни разрушенных городов. Вонзая иглу в вену, Бэрбоун не планировал покончить с собой, он хотел проверить пределы своей власти над обскури, убедиться, что ее хватит, чтобы справится с загнанным в угол зверем. Он не подготовился к другой схватке и даже не заметил, как проиграл. Наконец в его душе воцарился мир белый и мертвый. Обскури скулило. Оно выучило урок и клялось быть послушным. Криденс не верил. В детстве его часто били, и он дал много обещаний ремню, но не выполнил ни одного. В нем ничего не менялось ни тогда ни сейчас. А если ничего не меняется, то зачем продолжать? Но колдун… Как же он справится без тебя? Без нас? Вкрадчивый шепоток вызвал отклик в остекленевшей душе хозяина, приглушенный, будто голос в обитой войлоком комнате. «А справится ли он со мной?» - подумал в ответ Криденс. Тиаламид забрал последние иллюзии. Персивалю будет безопаснее одному, чем рядом с отвергнутой обозленной жадной тварью. Вспышка яркого света резанула по глазам, Бэрбоун зажмурился. Знакомый голос по-началу показался галлюцинацией. Грейвс ругался. Магия вытащила иглу и быстро припечатала рану исцеляющими чарами, кровь наверно не успела брызнуть, да и боли ускользнуло совсем чуть чуть. Если бы не триаламид, заблокировавший чувства, Криденс бы ее не заметил, с головой нырнув в борьбу со стыдом, страхом и надеждой. Скрипнули дверцы шкафа, звякнули банки. Обскур открыл глаза, смаргивая слезы. Персиваль стоял перед ним, черная строгая мантия, та самая, ради которой он вчера возвращался домой, сделала колдуна похожим на судью, но его лицо было искажено злостью, за ней, как ширмой, прятался страх. Мадлок помечал опасные зелья голубыми этикетками, однако и без этого любой человек, имеющий мозги, заподозрил бы неладное. Магия, позвенев в шкафу, принесла Грейвсу добычу - маленький темный шарик. Бэрбоун помотал головой. - Мне запихнуть беозар вам в глотку? Я запихну, как упрямому кайт ши. - Персиваль наклонился. Криденс перехватил его руку. - Не тратьте дорогой ингридиент, обскури все сделает само. Лучше потушите Люмус, - его губы двигались вяло, будто отвыкли складывать слова. Впрочем тон был достаточно убедительным, колдун отступил. Криденс разжал пальцы, позволив ладони Персиваля выскользнуть. Он никого не держал против воли. Свет уменьшился до крохотного огонька, который опустился на стол. Отраженные блики позолотили столешницу, одновременно и принарядив и подчеркнув изъяны: царапины и пятна грязи. Почувствовав свободу, живая тьма растеклась по телу. Пока она выслеживала и уничтожала зелье, Бэрбоун не сводил взгляда с колдуна. Грейвс крутил в пальцах беозар, но тот не обладал способностью забирать злость и подсказывать правильные реплики. - Объясните, что здесь происходит. - Вы не поймете, это касается только меня и обскури. - Расскажите мне все, - голос колдуна звучал странно, наверно потому что в нем не было сомнений. Горло сжалось, Криденс судорожно сглотнул. Лед внутри растаял, бесчувственное и беспристрастное существо превратилось в слабого эгоистичного человека, который снова повелся на обещание неодиночества. Обскури быстро расправлялось с зельем в его крови. Активность твари походила на щекотку. Криденс чувствовал себя призраком, сквозь которого пролетали холодные капли дождя. Он опустил взгляд и прочитал надпись на левой руке "Я поступал неправильно". "Все" подразумевало под собой слишком многое: убийство приемной матери, разрушенный город, служение Гриндевальду, войну, Лиденау... тогда живая тьма вывела из окружения отряд английских и польских магов. С некоторыми из них Криденс дружил, кое-кто был в курсе его природы, но одно дело слушать истории о страшных тварях, другое - видеть, а потом идти по высосанным изуродованным трупам. Дружбе пришел конец. - Не бойтесь, Персиваль, я не пытался причинить себе вред, - сказал обскур. Если нужно, он тоже мог солгать ради чужого спокойствия. - Я всего лишь проверял самоконтроль. -Пытаясь себя отравить? - Не вам учить меня благоразумию, - Криденс вскинул голову. В его вызове слышалась обида. - Я сам разберусь, как поступить со своей жизнью. Колдун положил беозар, плечи чуть сгорбились, но Грейвс все равно выглядел предельно собранным. Раньше усталости противостояла холодная злость, теперь злая воля. - Нет больше вашей и нет моей жизни, теперь она у нас одна - общая. Я должен был понять это еще вчера, а не срываться на вас из-за собственной беспомощности. - Я - чудовище и всегда им буду, - Криденс уставился на свои руки. - Вам нужно сделать еще одну татуировку: "Я поступал правильно", - Персиваль опустился на колени одним плавным движением, которое совсем не вязалось с усталостью. Полы мантии расстелились по дубовым доскам. «У колдунов все получается красиво, будто на картинке», - отметил обскур без обычной зависти. Он моргнул, убрал руки, стиснув края сидения. Грейвс уперся ладонями в его бедра и подался вперед почти навязывая близость. Их лица были рядом, глаза смотрели в глаза, не оставляя места для лжи или недомолвок. - Ты отдашь меня своей тьме? - Не отдам, - вырвалось у Бэрбоуна. - Никому и никогда. Персиваль усмехнулся, будто Криденс, наконец, понял то, о чем колдун знал уже давным давно.