Нам никогда не хватает любви

Промозглую слякотную зиму сменила стылая ветреная весна. Поначалу они ничем не отличались друг от друга кроме запаха, который описать было трудно: яркий, новый, будоражащий. Одним словом весенний. Запах просачивался в комнаты, даже когда окна были закрыты. Дом, будто бы расширил мелкие щели, стараясь вдохнуть больше свежего воздуха. Криденс не обращал внимания на сквозняки, теперь он спал не один и не мерз ночами. Персиваль просыпался раньше, вставал тихо, если любовник ворочался, то шептал "Все хорошо. Поспи еще немного". Сухие губы касались виска или мочки уха. Иногда сознание снова проваливалось в обрывочный поверхностный сон. Иногда наоборот прояснялось, тогда Криденс поднимался и начинал рутинные утренние дела. Грейвс в последнее время удлинил свои пробежки. Еще они стали ожесточеннее. Маг загонял себя до дрожи в ногах, до колющей боли в боку и горящей — в натруженных легких. Бэрбоун замечал в лице любовника следы одержимости, когда тот возвращался домой. Не останавливал, потому что знал, как часто самообладание держится на самоистязании: на сбитых в кровь костяшках, на прикушенной изнутри щеке, на следах полумесяцах от вдавленных в ладони ногтей, на выжатых до одеревенения мышцах. Однако это не означало, что ситуация его устраивала. В кухню обскур спускался осторожно, не хотел тревожить тишину раннего утра, которая чем-то напоминала росу на паутине, поэтому ему удалось застать Грейвса врасплох. Персиваль сидел без света, поставив локти на стол и уткнувшись лбом в сцепленные пальцы. В предрассветных сумерках все выглядело серым и зыбким. — Персиваль… Грейвс положил руки на стол и повернул голову. — Только не говори, что все хорошо, — попросил Криденс. — Нормально. — Нормально — это когда поел армейской баланды: желудок набит и нормально, а вкус табаком перебьется. Колдун хмыкнул. — Да, помню, Дамблдор сказал выжидать, — Бэрбоун сел рядом и выпалил то, что давно крутилось у него в голове. — Но есть еще Саркрам и его предсказательница... Персиваль вздрогнул, крепче стиснул пальцы. Криденс сунулся на территорию, охраняемую заклятием молчания. — Прости… — Ничего, — Грейвс усмехнулся. — Словечко из той же семейки, что и «нормально». Именно так, «ничего» — еще одно слово, которое используют, когда кругом погано, но нужно делать вид, что все в порядке. Они и будут притворяться ради друг друга. Обскур опустил глаза: - Убеди Саркрама, что без меня вам не справится. Персиваль встал, положил ладонь на плечо любовника, успокаивая. - Посмотрим. Пока еще рано строить планы. И… - он замолчал, подбирая слова, все они вдруг стали слишком тесными, – спасибо тебе. Колдун пошел наружу в одном спортивном костюме, Бэрбоун накинул бы что-нибудь сверху, но он был мерзлявее любовника. Секунду-другую обскур не шевелился, он тоже устал и тоже боялся рвать бесконечную цепочку из «ничего-нормально». Однако ее надо было рвать и рвать прямо сейчас. Он не успел, судьба подсуетилась раньше. Задняя дверь была приоткрыта, Грейвс рассматривал что-то у своих ног. Услышав шаги, колдун чуть отодвинулся в сторону, давая возможность изучить находку. Худой черный кот лежал на их пороге, как сфинкс, вот только передние лапы он подобрал под себя. Мужчины обменялись быстрыми взглядами и подозрениями. Криденс сел на корточки, опустил ладонь, почти касаясь сальной шерсти. От животного пахло мочой. Кончики пальцев осыпались серым пеплом. Живая тьма засекала присутствие враждебной магии точнее любых чар и лучше обходила ловушки. Кот поднял голову. Лупастые желтые глаза помутнели. А морда — прошаренная, такая скотина запросто цапнет, если зазеваешься. Кошки издавна были известны спокойным отношением к колдовству, и все же Бэрбоун держал ухо востро. Обскури исследовало, едва заметно шевеля шерсть, под кожу не лезло. Криденс стерег и его. — Ничего нет. Всего лишь кот, только больной. Черт знает, как он здесь оказался до деревни несколько миль… — Должно быть дикий, — Персиваль опустился на корточки. — Мы становимся параноиками. «Всего лишь кот» уставился на мага, но к прикосновению отнесся равнодушно. Бэрбоун насторожился за него, предчувствуя ворожбу. С пальцев Грейвса сбежали яркие искры, и потерялись в черной шерсти. Животное обмякло, а затем его поглотил мягкий теплый свет. Обскур покачнулся вперед, исцеляющая магия влекла к себе. Он вскочил и сунул руки в карманы, любое вмешательство могло навредить Персивалю. Глаза колдуна были закрыты, на лице — выражение отрешенной сосредоточенности. Лекарский дар не зря сравнивали с огнем, ослабь контроль и вместо того, чтобы спасти магия искалечит. Обскури толкнуло хозяина, переведя его взгляд вправо. Нечто белое, смутно напоминающее закутанную фигуру, висело в воздухе. Со стороны могло показаться, что Бэрбоуна раскрошила огромная невидимая рука, превратив плоть в облако жесткого черного песка. Живая тьма бросилась вперед, воплощение гончей, взявшей след. «Белая мантия» исчезла, но в ткани реальности еще зияла крохотная прореха. Преследователь вытянулся тонким текучим червем, готовясь скользнуть на изнанку. Яркий, непереносимо яркий, свет затопил все вокруг. Обожженное обскури, ярясь, взмыло вверх. Едва вынырнув из горячего сияния, оно обратило свой гнев на колдуна. Чернота стремительно расползалась по небу, обрастая извивающимися щупальцами. Грейвс не двигался. Возможно, он даже хотел быть раздавленным живой тенью, но воля Криденса прижала обскури к земле. Оно съеживалось и съеживалось, пока не превратилось в человека, упавшего на колени. Пальцы зарылись в холодную влажную землю, стиснули липкий комок, безжалостно снимая и выдирая молодую траву. Криденс сосредоточился лишь на этом ощущении. Руке было мокро и зябко. Мокро и зябко. Тьма затягивала его, а он сопротивлялся шуршащей воронке, заставляя тело реагировать на внешний мир. Мокро и зябко. С губ сорвался тихий хрип и сухой, будто у мумии выдох. Даже на вкус пыльный. Заработали легкие, вытесняя тьму из грудной клетки. Застучало сердце и ненавистное шуршание потерялось в его биении. Кровь снова побежала по венам, отогревая. Дернулся кадык, горло сжалось. Язык высунулся облизнуть губы, принести с собой какой-нибудь другой вкус, пусть даже вкус крови, но губы были целы. Чувство, будто внутри все покрыто пеплом вызывало тошноту. Желудок вытолкнул кислую отрыжку. Криденс открыл глаза. Персиваль стоял шагах в десяти, его палочка смотрела в землю. — Зачем? — вымученно прохрипел Бэрбоун. — Я мог бы уничтожить его там, и ты бы не пострадал, когда вы не в одной реальности, связь слабеет… Во всяком случае так говорили разные ученые маги: Дамблдор и его соратники, так чувствовала живая тьма. Ей обскур доверял больше, и все же ему пришлось отшвырнуть страх. Теперь тот вернулся бумерангом. Тварь, загнанная в тиски ребер, зашебуршила: «Вкусно. Давай еще». Голос сорвался. — Нет. Ты этого не сделаешь, я тебе запрещаю, — Грейвс приблизился. Палочка вернулась в карман. Игнорируя протянутую руку, Криденс стряхнул грязь с ладоней и сам поднялся на ноги. — Почему нет? Персиваль не ответил. — И почему оно появилось сейчас, после стольких месяцев… Мы… Его перебило хихиканье, слышное лишь ему одному, обскури раньше хозяина понимало, когда тот выставлял себя наивным дураком. — Оно ведь никуда не уходило, — произнес Бэрбоун. — Все эти месяцы ты видел его и молчал. Колдун отвел глаза. — Почему тебе всегда нужно иметь секреты? — Криденс растянул рот в улыбке, но та колола губы, будто стекло. Он перестал бестолково гримасничать и медленно побрел к дому. Уверенный, его не окликнут и не скажут правду. Побоятся. Все вокруг потускнело, утро вопреки нормальному ходу вещей стало серее. И тише. Криденс вяз в глухоте, будто уходил под воду, но шаг не замедлял. Ему нужно было оказаться, как можно дальше от Грейвса. Среди дрожащей мути взгляд выхватил черное пятно, обскур остановился, пошатнувшись. Кот-приблудыш все еще лежал на пороге. — Я отнесу его в Хогсмид, к ветеринару, — оказывается, Грейвс все это время шел позади. — Пусть проверит мое лечение. Бэрбоун мог бы сказать «делай, что хочешь», но это было слишком долго и бессмысленно, поэтому он просто кивнул. *** Криденс вернулся домой в шесть, и застыл на пороге кухне, наблюдая до боли рутинную картину: Персиваль Грейвс заваривал чай. — Будешь? — спросил колдун, снимая с плиты закипевший чайник. — Да, спасибо. — Бэрбоун сел и положил перед собой ладони. Взгляд уперся в выступающее под кожей вены. Хлопнула дверца буфета, Персиваль достал вторую чашку. — Кот здоров. Я пристроил его в сарае, в коробке под согревающими чарами, оставил еды и воды. Думаю, отоспится и смотается. — Да. Пять минут отведенные на заваривание чая тащились бесконечно медленно. Во рту копилась кислая слюна, в голове невеселые мысли. Грейвс поставил перед ним чашку, не ту привычную со сколотым краем, а другую из волшебного набора. Днем на ее стенках появлялись долины и поля, согласно времени года одетые в зеленое, белое, тускло-коричневое или золотистое. Вечером нарисованный мир погружался в темноту ночи, полную беспокойных теней. Прежние хозяева так ни разу и не воспользовались этой красотой, коробка с набором стояла не вскрытая в одной из кладовок. Криденсу чашки нравились до горящих глаз, но он редко снимал их с полки. Страх что-нибудь разбить был с ним дольше, чем зубы во рту. Наполненная чашка напоминала бездонный колодец, магия создавала иллюзию, что на поверхности чая плавают долька луны и пылинки звезд. Созерцание мнимой глубины отвлекало плохо, взгляд отражался, обращаясь во внутрь, к другой тьме. Переборов безысходность, обскур заговорил: — Еще в Фибасе, я обратил внимание на одну странность. В твоей медицинской карте было отмечено, что у тебя усилились целительские способности с четвертого до второго или даже первого уровня. Американские врачи посчитали это побочным эффектом трансформации, мунговские с ними согласились. Но сейчас я думаю, что целительский дар это не побочный эффект, а часть плана. — Скорее всего, — отозвался Грейвс. — Ты уже испытывал свой дар, умеешь им пользоваться, я заметил… А тут представился случай поработать с почти безнадежным случаем, — Криденс посмотрел на колдуна, тот держался напряженно, будто сидел напротив чужого человека, пришедшего неизвестно откуда и не пойми зачем. Под взглядом Бэрбоуна его лицо еще больше ожесточилось. Обскур снова опустил голову. — Что дальше? Персиваль не повысил голос, но Криденс сжал зубы, сопротивляясь нарастающему шуршанию под ребрами. — Не всякое тело выдержит вторжение чужой магии и для успеха всего дела нужен маг, который вовремя исцелит или… самоисцелится. Ты собираешься принять гриндевальдов дар? — столько сил ушло на то, чтобы вытолкнуть решающий вопрос, что ответ стал не важен. — Нет. Бэрбоун ухмыльнулся горькой ухмылкой человека, который больше не может обманываться. — Тогда почему ты не дал мне уничтожить эту магию? — Потому же почему алкоголиков в завязке не подпускают к барам, — вот теперь в голосе любовника звучала злость. Обскур вскинул голову, ведь слова ничего не прояснили, и требовался взгляд в глаза, чтобы убедиться, чтобы поверить. Да, в глазах Грейвса была злость, а еще там был страх, тот самый страх, который невозможно подавить, потому что, боишься не за себя, а за того, кто тебе дорог. — Персиваль, я — не самоубийца. — Я видел, — колдун выглядел, как человек, которому нужна сигарета. Он бы резко затянулся и раздавил бы ее в пепельнице. — Не самоубийцы не травят себя тиаламидом. Они не бросаются в потусторонний мир, рискуя пропасть там навсегда. Криденс онемел, ему было не привычно с мыслью «во мне нуждаются так сильно, что запрещают умирать». Шуршание в груди сменилось звенящей тишиной. Он прошептал: — Я не хочу умирать. Никогда не хотел, как бы плохо мне не было я выживал… пошел с посланцем Гриндевальда, потому что знал в одиночку с обскури не справлюсь, потом понял, что Гридевальд собирается мной пожертвовать и перебежал на сторону Дамблдора… мог дать себя уничтожить, но вместо этого геройствовал, чтобы купить себе право на лучшую жизнь... Ножки стула скрежетнули по полу, а магия всколыхнула воздух, детские рисунки на стене ответили слабым шелестом. Грейвс шагнул к нему и рывком поднял на ноги, выдохнув в полураскрытые губы: не смей. Они целовались бестолково и жадно. Желание затуманило голову, увело от стола, закружило по кухне. Мужчины уперлись в раковину. Бэрбоун ударился бы затылком о навесной шкаф, но колдун успел подставить ладонь. Оттуда то взялась непонятная спешка, так дрочат друг другу юнцы, задерганные стыдом и страхом быть застуканными со спущенными штанами. Но у Криденса не осталось стыда. Собственное возбуждение злило, он не мог почувствовать во всей полноте что-то более важное. Он торопливо двигал рукой, подавался вперед в ответ на такую же грубую быструю ласку, всхлипывал. Поцелуи стали короче, дыхания не хватало. И тела наполнял жар и то самое важное ускользало. Когда жар выплескивался, пачкая руки, одежду и черт еще знает что, Криденс крепко зажмурился. Под веками мельтешили красные точки. Любовники стояли пах паху, лоб ко лбу. Бэрбоун смотрел лишь в глаза Персиваля. В них будто добавили темноты. Кажется, колдун тоже обманулся, не найдя в физической близости чего-то до зарезу нужного. — Ты сказал, что у нас теперь общая жизнь, и значит, все ее тяготы мы делим на двоих. Не лишай меня возможности помочь, — Криденс сжал его горячую влажную ладонь в своей. — Поговори с Саркрамом. — Поговорю, — Грейвс уронил голову на плечо любовника. *** Крышу американского посольства охраняли. Шесть духов кружили над ней, изгибая змеистые тела из не застывшего колдовского стекла. Когда на крыше раскрылся портал, один из стражей устремился к гостям и замер перед ними. День с каждым часом все больше хмурился, тем не менее вытянутая морда, окруженная косматой гривой, блестела и переливалась. Это вспыхивали вплавленные в стекло чары, держа духа взаперти. Рта и ноздрей у псевдодракона не было, две круглые вмятины обозначали глазницы. Возможно, их сделали для того, чтобы создать у визитеров ощущение, что за ними пристально наблюдают. Во время их последнего разговора Саркрам вскользь бросил, что, почуяв угрозу, страж раскаляет свое тело и обвивается вокруг нарушителя, ломая кости. Чуткий к подтекстам Бэрбоун уловил в этих словах желание померится приблудами, типичное для американских колдунов. Более скромные британцы снисходительно посмеивались над заокеанскими союзниками, и на фронте во множестве вариаций ходила едкая присказка: "эти янки не успокоятся, пока не увешают себя и свои дома кучей артефактов, которую не всякий дракон сможет унести ". За ними и правда наблюдали. На зеленой жести пологого ската проступили царапины, сложившиеся в грубый рисунок крупного глаза. Волшебное здание изучало гостей, не таясь, и без деликатности. Ладонь Грейвса легла между лопаток. Персиваль успокаивал обскура и одновременно показывал дому, что тот здесь с ним. Бэрбоун немного расслабил спину. Всю эту неделю они часто занимались любовью, но физическая близость не приносила того удовлетворения, после которого засыпаешь с улыбкой. Она лишь обостряла страх. Несмотря на неудачу, они снова и снова тянулись друг к другу. Сейчас прикосновение Персиваля впервые за долгое время придало уверенности в будущем. Открылась дверь небольшого вытянутого сооружения под полукруглой крышей. Про себя Бэрбоун назвал его предбанником. Просторечное слово плохо подходило изящным легким линиям. Джереми Саркрам ответил на приветствие скупым кивком. Страж скользнул за парапет, а Грейвс, чуть помедлив, убрал ладонь. Время нежностей закончилось. — Все готово, — видимо начальник американских авроров не забыл те времена, когда Грейвс был на его месте. Во всяком случае что-то вынудило его продолжить. — Защитные контуры подвала полностью активированы. Охранникам приказано оставаться на главном посту, гражданских в здании нет. Слуга сивиллы подготовил ее для ритуала. Можно начинать. Получился краткий отчет подчиненного своему наставнику. Осколок разбитого прошлого. — Значит начнем, — Грейвс ухмыльнулся краем рта, не Саркраму, а себе прежнему, отраженному в этом осколке. Колдун направился вниз один. Криденс отпускал его с тяжелым сердцем, но спорить было глупо. Они несколько дней обсуждали и продумывали каждую деталь, пока не сошлись на таком плане действий. Персиваль вместе с предсказательницей будут рвать заклятие судьбы, навороженное Гриндевальдом. Обскур и Саркрам останутся на крыше страховать. Магия не должна вырваться наружу. Колдуны считали сохранение тайны главным приоритетом. У Бэрбоуна же была своя цель: вытащить Персиваля Грейвса целым и невредимым. Во что бы то ни стало. Он положил руки на кованные перила, пальцы оказались за пределами защитного поля. Кожи коснулась прохладная апрельская морось. Магический барьер отсекал звуки, и город походил на немой фильм о самом себе. — Как думаете, Гриндевальд на самом деле вышел из игры? Криденс скосил глаза на аврора. Оранжевая окантовка на рукавах и воротнике напоминала об огне, который служил колдуну. Желтое осунувшееся лицо наводило на мысли о болезни или о долго подавляемой усталости, а так же о фанатизме. — Даже если да, он все еще в достаточной степени Геллерт Гриндевальд, чтобы напоследок подложить свинью. Саркрам задумчиво улыбнулся. Его взгляд блуждал по панораме онемевшего города, изучая оставленные войной шрамы. — Он всегда называл любовь слабостью. Фраза была сказана с подначивающей издевкой, и Криденс понял, что речь идет уже не о темном маге, а о Персивале Грейвсе. Аврор проверял собеседника, за служителями закона водится такая привычка. Криденсу полагалось бы готовить ответную ловушку. Когда на кону огромный магический дар, доверять нельзя никому. Слишком велик соблазн наложить лапу на бесхозное могущество. Встать вровень с солнцем и звездами. Получить руки, которым под силу сделать мир мягким, как глина, и лепить из него все что вздумается. Грейвс рассчитывал на то, что его бывший ученик склонен к умеренности и не захочет начинать еще одну мировую бойню. Если это так, если все пойдет по плану, то гриндевальдова сила растворится на изнанке реальности и не достанется никому. Саркрам снова смотрел на него. Господин начальник был из тех людей, по которым никогда не скажешь, какой глаз у них живой, а какой стеклянный. Должно быть кого-то это пугало. Криденса — нет. Тот, чьи глаза способны скрыться за белой пеленой, а тело — рассыпаться черным пеплом, перестает бояться многих вещей. «Мой мальчик, ты почти готов перестать лгать себе, — голос Гриндевальда заставил умолкнуть все остальные мысли. — Ну же сделай последний шаг… Просто скажи… Ты скорее сдохнешь обскуром, чем вернешься к жизни обычного человека. Жалкой жизни. Тусклой жизни… Если бы ты мог так жить, если бы на самом деле хотел, то тьма давно бы тебя сожрала... Она твоя. Вы дополняете друг друга. Продолжаете друг друга. Вы живете друг другом… Признай…» Обскури общалось с хозяином, как шантажист, оно вырезало из воспоминаний куски, будто буквы из газет, и лепило из них свои требования. Признай… Криденс вдохнул, воздух свободно наполнил легкие. Паразит не позволил себя ощутить. Это был ультиматум. Признай… Благодаря своей тьме он на равных разговаривает с Саркрамом, Дамблдором, Гриндевальдом и... с Персивалем. Без нее он не способен защитить ни любимого ни себя. Без нее он никчемен, бесполезен, беспомощен. «Ты мне нужна», — Криденс оторвал правду от себя и швырнул обскури. Тварь сожрала. — Почему вы молчите, мистер Бэрбоун? — Я не силен в околофилософских разговорах, — пальцы сжали холодный метал парапета. — Зато вы сильны в противоестественной магии. — Да. Появилось желание повернуться и перегнуться через перила, лечь спиной на пустоту, раскинув руки. Выдвинуть собственный ультиматум. Отбросить страх перед небытием. Криденс закрыл глаза. «Ты — большая, — шепнул он своей тьме. — Ты больше этого города. Но не меня. Я не принадлежу тебе». Обскури великодушно согласилось. Оно не мешало жить другим, если те не мешали ему брать свое. Саркрам прислушивался. Многое ли ему удалось уловить из их внутренних разборок? Да, по шарабану. Персиваль уже там в подвале, стоит в малом защитном круге. Спокойный четкий голос произносит заклинание, первое звено в плотно спаянной цепочке. Криденс представил тонкую фигуру предсказательницы, белые волосы заплетены в тугие косы, руки сложены на плоской груди, ноги скрещены. Первый круг начерчен черным, на нем стоят семь плошек, наполненных кровью. Второй — белый, укреплен семью красными свечами. Магические слова будят предсказательницу. Ее косы ползут, как щупальца, и опускаются в плошки с кровью. Волосы напитываются красным. Рот распахивается, и вверх лезут ростки. Они цветные, яркие и полотно из них выходит пестрое. Оно висит в воздухе ковром-самолетом, одновременно маленькое и бесконечное, невесомое и тяжелое. Руки предсказательницы тянутся вверх, истончаясь, погружаются… Дом тряхнуло. Видение распалось, а следом распался и сам Бэрбоун. Обскури черными струйками потекло вниз в густое варево лихорадки. Дом бредил. В его сознание вползали химеры и кошмары. Они давили друг по друга, пожирали друг друга: эти бесформенные тени и черные пасти-воронки и красное бурое нечто похожее на мясной фарш. Паутина растворялась, лопались янтарные волдыри с воспоминаниями. Прошлое сношалось с безумием: лица кружились, как сорванные листья, и потерянно шелестели голоса, и текла кровь. Обскури стало неуклюжим, его хваленая стремительность погрязла в липком бреду. Паразит испугался и выбросил хозяина посреди длинного коридора. Пол прогнулся, будто живая мембрана. Покачнувшись, Криденс встал. Зашагал подгоняемый видением, что неподвижного его поглотят и растворят в подливе, бурлящей внутри стен, уже совсем ненадежных на вид. Вспученных, обезображенных рисунками почерневших глаз. Выгоревшие изнутри радужки. Выкипевшая боль. Затаившийся, как зверь страх. Рука заползла под мантию, смяла на груди рубашку. Криденс уговаривал обскури, насильно впихивал корм, принуждал вылезти. Или так или сдохнуть. Сердце бухало, как взбесившееся, а тьма молчала. Коридор качался, и ковер неприятно проминался. "Нельзя падать, - твердил себе Бэрбоун. - нельзя ничего касаться. Нельзя поддаваться. Нужно успеть". И снова звал тьму: иди ко мне, ты мне нужна, я не отступлюсь, без него мы отсюда не уйдем". В стену уткнулась согнутая спина, обтянутая черным. Человек сидел, ноги тонули в полу, шея терялась в стене. Криденс остановился. Это один из охранников? Что с другими? Можно ли ему помочь? Нужно ли? Выбор был прост, но стоил дорого. Обскури разбухло, вбирая вину: старую и новую. «Ну, давай же», — потребовал Бэрбоун и оно, наконец, подчинилось. Тело посыпалось черным песком. В этот раз им помогли, потянув путеводную нить. Они оседлали тонкую золотистую магию. Тьма спрессовалась и заскользила вниз, будто капля воды, но даже так они все равно цепляли отголоски чужих ужасов. Спасала цель, что гнала вперед, запрещая оглядываться. Они нашли колдуна на полу подвала, скрюченного болью, но живого. Криденс опустился на колени, приподнял голову Персиваля. Действовал неуклюже, после обратного превращения накатила слабость, тело слушалось плохо. Злился на себя, ругался, но это оттого, что душа отходила от страха и мрака. Живой. Грейвс — живой. Вот и глаза открыл. Только из носа кровь течет. Немного. Улыбнулся. Сел удобнее, цепляясь за плечи Криденса. Сказал хрипло: — Со мной все нормально, а с домом нет. Бэрбоун загнал душу в лед, где она не чувствовала, не плакала, не паниковала. Сейчас не время. Потом. Все будет потом. — Давай выбираться. — Не получится… — Персиваль вытер кровь и посмотрел вверх, — и нельзя. Криденс проследил за его взглядом. Серебристый свет угасал. Защитные контуры таяли, уступая дорогу безумию. Его облик — белесые тонкие корни не был ни сильно отвратен ни сильно уродлив, просто так совпало, что в тот момент включилось обоняние, и запах крови шибанул в нос. Бэрбоуна затошнило, пришлось задержать дыхание. — Сивилла умерла грязно, но быстро, — Грейвс правильно понял, почему любовник судорожно сглотнул и застыл. — Кто-то внедрил в здание спору с чарами безумия. Наша ворожба дала ей импульс, и началось заражение. Теперь весь дом болен. Колдун торопился, сбивался, но было ясно, к чему он ведет. Криденс не стал смотреть назад, он и так знал, как выглядит растерзанный труп. Обскури ворочалось, словно пес, который старался устроиться в слишком тесной конуре. Оно не хотело пробираться в сознание спятившего здания. «По другому не получится. Если попрем напролом, то все эти воронки, тени, весь этот бредовый фарш рухнут на нас и раздавят», — Криденс протолкнул эти слова сквозь шум и шуршание. Обскури замерло. — Я уничтожу нервный центр. Это убьет дом, потом я вернусь за тобой, — голос Бэрбоуна звучал твердо, превращая почти безнадежный план в обещание. «Я вернусь за тобой». Только бы балки выдержали, и подвал не завалило. — За меня не бойся, я справлюсь, — сказал Грейвс, но в его глазах было что-то еще. Пальцы коснулись скулы Криденса. Обскур прильнул, задержался на секунду,впитывая тепло, а потом упал в темноту. Обскури явилось как темные брызги, полетевшие в разные стороны, потом оно собралось и взвилось в вверх. Дом трясло, как котел под тяжелой крышкой, не дающей выхода пару. И все же Криденс уловил разницу, химеры больше не толклись бесцельно, они устремились вниз. Это было не спроста. Грейвс сделал то же, что и в их первый визит сюда, отвлек внимание на себя. Только в этот раз вокруг его разума будут виться не тонкие нити, а жирные голодные щупальца. Криденс дернулся назад. Ответ обскури был в движении: в быстрых скачках, в стремительных поворотах. Оно неслось, извиваясь между чужими призраками, как один из тех стеклянных драконов, которым скоро нечего будет охранять. Его скорость говорила: мы успеем. Мы убьем дом раньше, чем твой маг сойдет с ума. Хозяину не оставалось ничего другого кроме как верить и мчаться вперед, сжигая в этой гонке страх, вину, боль и злость. Стены трескались, полы проваливались, дерево размякало будто глина, опоры ломались, летели обломки, осколки и пыль. Магия бесновалась, материя не выдерживала. Обскури веселилось, оно нырнуло в свою стихию. Жар нарастал. Вот он — нервный узел, нечто до смешного похожее на желток, скворчащий на раскаленной сковородке. Тьма, окончательно избавившись от сомнений, вонзилась в него. В сущности, какая разница человека убивать или магию? Да, никакой. Тьма поглощает свет. Холод вытесняет жар. Беспокойный гомон сменяет тишина.