Следующие тринадцать лет

В подвалах Церкви Христа было ужасно душно: не привыкший к такой температуре Альбус расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и, вытерев платком вспотевший лоб, утомлённо надавил на слезящиеся от усталости глаза. Наладить температуру в скромной комнатушке, которую ему выделили для исследования, было секундным делом, рука то и дело тянулась к палочке, но Менахем строго-настрого запретил пользоваться вблизи старых фолиантов магией. Те, говорил он, разваливаются от простого дыхания, куда уж там изменению магического микроклимата. Альбус мог бы с этим поспорить: две опасно накренившиеся стопки из старых пергаментов, книг и глиняных досок дряхлыми не выглядели и специально закрывали свет от масляной лампы — и без того почти выцветшие буквы расплывались перед глазами, отказываясь складываться в слова и предложения, и когда первая капля пота всё же упала на жёлтый лист, Дамблдор вышел из-за стола и устало потянулся. Слагхорна в читальном зале предсказуемо не обнаружил и, подхватив со стула не нужный по такой духоте пиджак (несмотря на всего-то шестнадцать градусов выше нуля), стал подниматься наверх. Проблема была в том, что их с Горацием представления об отдыхе сильно отличались. Они познакомились в феврале этого года, когда Альбус наконец вернулся из Парижа и принялся за обработку собранных у Фламеля материалов к будущей работе. Дело было, на самом деле, за малым, оставалось всего лишь описать сам процесс и полученные результаты — Дамблдор на две недели запер себя в старом отцовском кабинете и ничуть не удивился, когда заглянувший полить цветы Аберфорт даже не заметил его возвращения. На вычитку у Фламеля ушла неделя, ещё неделю Дамблдор работал с оставленными им пометками, и как раз когда Альбус сидел в приёмной Министерства, возле кабинета Департамента Образования с готовым экземпляром своего первого труда, ему на глаза и попался Слагхорн. Кокетливо прислонив к стойке администратора своё узкое, некрупное тельце, Гораций сверкал белозубой улыбкой, то и дело поправлял жидкие белёсые кудри и на весь офис вещал о неземной красоте несчастной девушки-секретаря. Та яростно сжимала и зубы, и палочку, и выглядела так, словно ещё немного и выколет ей проклятому воздыхателю глаз. Так бы оно и случилось, не выскочи из кабинета злой как чёрт Терранс Макмиллан, глава Департамента. Оказалось, что Гораций был аспирантом нынешнего Мастера Зелий в Хогвартсе, профессора Свупстикса, вот уже второй год подряд пытался подать тезисы вовремя и на сей раз, очевидно, был так же близок к провалу, как и в прошлом году. «Легкомысленной дури» в «пустой, как у болтрушайки, башке» было ничуть не меньше, чем таланта, и если он не хотел, чтобы его «сиятельный папаша» снова «тряс за яйца весь Департамент», то ему стоило поднапрячься хотя бы раз в своей «ничтожной жизни». Всё это вопил Макмиллан: брызгал слюной прямо в сияющее каким-то дебильным восторгом лицо Слагхорна, а когда выдохся — залпом выпил почти полный графин воды. Представление бы тем и закончилось, не реши Гораций, откланявшись, усесться возле Альбуса. — Шумный пень, скажи? Пень, к несчастью, услышал. Разобравшись со всем, снова Дамблдор столкнулся со Слагхорном уже на выходе из Министерства. — Так это ты тот выскочка, назвавший Голпалотта дилетантом!.. К тому, что его каирский доклад с каждый годом обрастал всё новыми и новыми подробностями, Дамблдор привык. К своей навязчивой потребности объяснить, как всё на самом деле было, не очень, но с Горацием они тогда разговорились. Альбус даже почти вспомнил его в Хогвартсе: слизеринец, он учился на год старше, и в школьные годы был несколько тише. — Просто ты смотрел выше голов, — необидно отбрил Слагхорн. Так всё и началось. В мае они уже вместе ехали в Италию. Разумеется, по делу. И что тогда Альбусу приходилось вытаскивать его из каждой мало-мальски приличной траттории, что сейчас Гораций обнаружился в тени сикомора, позади Церкви. Они с Менахемом лениво перебрасывались в карты. Возле импровизированной столешницы, трансифгурированной, судя по всему, из старого ящика, стояла початая бутылка гранатового вина, и хотя Альбус не был силён в вопросах религиозного культа, пьянствовать за азартной игрой в почитаемом магглами месте казалось неправильным. Тяжело вздохнув, он подошёл к ним, организовал себе относительно устойчивый стул, и, радуясь слабому, но всё-таки ветру, сел. — На дворе двадцать пятое декабря, Дамблдор, — проворчал Слагхорн, сбрасывая шестёрку пик. — Ты проторчал в этом гнилом подвале весь Сочельник и, судя по безумию в глазах, планируешь запороть мне ещё и Рождество. — А по-моему, ты неплохо проводишь время, — пожал плечами Альбус. — Менахем, навскидку, увидь вас сейчас магглы… — Дамблдор красноречиво кивнул на карты и вино. — О, мы с епископом Аддери в хороших отношениях, — улыбнулся невысокий, черноглазый палестинец. На английском он говорил с очевидным, но не грубым акцентом: гортанные «р» и клокочущие «х» мешали правильному произношению, но ни в построении предложений, ни во временах он не путался. — Он хороший петих [1]. — «Петих»? — не понял Гораций. — «Простак», если дословно, — пояснил Дамблдор. — Так они называют магглов. — Ты говоришь на иврите, конечно же, — буркнул Слагхорн и снова уставился в карты. — Весьма сносно. Так почему хороший? — Кто угодно будет хорошим, когда три его предшественника умерли при невыясненных обстоятельствах, — с нездоровым благодушием продолжил Менахем. — Мы были здесь раньше, чем они. Решение построить церковь на месте нашего поселения было принято ими до того, как они поняли, что территория уже занята. Альбус моргнул. — Вы им угрожали? — Угрожали? Нет! — рассмеялся палестинец. — У нас нет Министерства, как у вас, для этого нас слишком мало, и как раз поэтому наш Статут гораздо строже вашего — раскрытие карается смертью. Возмутиться открыто мы не могли. Старейшина предложил нам молча покинуть землю. Но при условии, что никто из нас не станет выходить за Завесу, нам позволили остаться. Гораций громко хохотнул. — Три убитых епископа, конечно, к делу не относятся. — У англиканской церкви врагов и без магов хватает, — мотнул головой Менахем. — Нельзя заподозрить тех, кого не существует. Дамблдор вытянул ноги, скрестив лодыжки, и склонил голову к плечу. — С вами многие не согласятся. — Вы про бунтовщиков на севере? — удивился тот. — Глупцы. Их в конечном итоге зарежут или, что более вероятно, публично казнят, выдав их за евреев, суннитов или христиан, зависеть будет от того, кто их поймает. Если их не убьют петих, то убьём мы — взбунтовавшись, они поставили под удар и нас тоже. — Они используют магию? — Нет, но даже вы не можете быть уверенным, что сможете сдержаться перед лицом смерти. Что говорить об испуганных детях, чьи родители с пелёнок учат их дотла сжигать пелёнки? Выбросы стихийной магии здесь и без того случаются часто. — Менахем отвлёкся на следующий ход и так же ровно продолжил: — Евреи стремятся обратно в Сион, в восемьдесят первом первая волна иммиграции привела почти двадцать тысяч евреев — не все восприняли это хорошо, но мы выдохнули спокойно: у нас одна проблема — петих; у петих их больше. На это Альбус предпочёл не отвечать — абсурдная храбрость Менахема порождала громкие речи, которые, однако, были напрочь лишены агрессии по отношению к захватившим их земли магглам. Поразительное спокойствие для того, кто был вынужден делить свой дом с маггловской церковью, но, если рассуждать так, то в чём-то он был даже прав: не было нужды объяснять воюющим людям, что у них на одного врага больше. Две сотни палестинских магов едва ли могли пойти против тысячных армий, а рассчитывать на поддержку британского Министерства не приходилось — даже зная о разбросанных по миру крохотных поселениях, ни одно крупное Министерство не станет рисковать Статутом. Менее паршиво от понимания на душе, конечно, не делалось, но его мысли на этот счёт в конечном итоге ничего не меняли. — Скользкий палестинец, — заметил Гораций, когда они уже глубокой ночью возвращались в снятую ими крохотную комнату. Слагхорн мог позволить себе жилье и поприличней, но в поселении магов такого просто не было. — Считаешь? — рассеянно спросил Альбус. — Ну, я им даже немного восхищён, — отчего-то вдруг смутился Слагхорн. — Порешить троих епископов и после этого не дать своей ребятне порезать соседей — это дорогого стоит. Если всё так, как он говорит, то мёртвый служитель церкви за кафедрой, должно быть, для них всё равно что красная тряпка для быка. — Пока одни учили детей жечь пелёнки, другие учили детей читать. — Дамблдор повернулся к Слагхорну и, ведомый искренним любопытством, спросил. — А что ты думаешь? Про Статут? Гораций закинул руки за голову и сцепил пальцы на затылке в замок. Улыбнулся как-то по-особенному легко и то ли отмахнулся, то ли на самом деле так думал: — А я считаю, что через пять сотен лет чистокровные вымрут как сербские длинношерстные драконы. И о каких секретах можно будет говорить, когда у каждого второго благоверная под подушкой будет прятать палочку, а карапуз в колыбели — рыгать бабочками? — И что? Без войны? — улыбнулся Дамблдор. — Не знаю, как ты, а я бы на свою благоверную с палочкой не пошёл. — Слагхорн толкнул дверь в пропахшую уличным духом хибару и, как был, завалился на свою койку. — Так что там с твоей рудой? Нашёл что-нибудь? — Мы точно не по адресу, — качнул головой Альбус. — Как это не грустно, придётся мне подпортить тебе ещё и Новый Год. — Ну, я ни разу не был в Каире. И, к слову. — Он вытащил откуда-то из-под матраса потрёпанный конверт. — От Диппета. Сегодня пришло. Дамблдор повертел в руках конверт и приподнял брови. — Оно тебе. — Формально, да. Но ты же знаешь, что старик тебя не выносит. — Гораций подложил под голову тонкую подушку и хитро улыбнулся. — Профессор Делука выставила своего аспиранта вон. Место вакантно. Альбус застыл, так и не опустив взгляд на написанный мелким, не слишком каллиграфичным почерком директора текст, и медленно выдохнул. — Трансфигурация? — Трансфигурация. Не сейчас, конечно, — покачал головой Гораций. — До лета она никого даже слушать не будет, но мне бы хотелось в ответном письме заикнуться, что ты не против. — И с чего ты взял? — С того, что не пудри мне мозги, Дамблдор, — огрызнулся Слагхорн. — И кончай выделываться. Алхимия — это, конечно круто, но не думаешь же ты, что я не помню, как ты стучал по столу, доказывая, что Бабкок вовсе не закон тройного преобразования имел в виду… Слагхорн ещё битый час объяснял Альбусу, почему конкретно Алхимия не его страсть. Потрясал в воздухе розовым кулаком и на фоне белых известняковых стен, прохудившегося матраса и еле горящей лампы выглядел ужасающе чужим — он вообще плохо переносил любые неудобства и антисанитарию, но быстро забывал о дискомфорте, если такая была цена за недурно сваренное новое зелье. Золотой мальчик, отчаянный балагур и повеса — он вовсе не был похож на Геллерта. Так думал тогда Дамблдор. Полная его противоположность, если уж на то пошло, но на самом деле… На самом деле Альбус редко тогда думал о Геллерте. А после Каира, если им повезёт, действительно можно было наведаться в Хогвартс. И, кто знает? Может даже, напроситься к профессору Делука на чай.