Следующие тринадцать лет

Гильермо смотрел на них с Горацием с очевидным, слегка самодовольным снисхождением, с каким обыкновенно смотрит местный житель на утомлённого природой и культурными обычаями иностранца. Как будто бы прозрачные, каре-зелёные глаза щурились из-под густых тёмных бровей, между губ подрагивала аккуратная самокрутка, и весь он, от лохматой потной шевелюры до потрёпанных кожаных ботинок, настолько отличался от самого себя утром на руднике, что Альбус не сразу распознал его в дорожной пыли. Гильермо Рахой был владельцем рудника на юге долины Уко. Ещё до того, как Рахои перебрались из Испании в Аргентину, его дед изобрёл какой-то особенный сплав для резки горной породы, и хотя изобретение среди археологов не прижилось, скромный доклад на одном из научных съездов познакомил его с Николасом. Позже приятельские отношения с алхимиком поддерживал отец, теперь — сын. За тринадцать лет, на протяжении которых шло Завоевание пустыни, рудник заработал им чуть меньше двадцати трёх миллионов, и к началу двадцатого века капитал вырос почти вдвое. В середине февраля Гильермо встретил их в порту Буэнос-Айреса. Непривычно загорелые после полуторамесячного путешествия по Египту, они всё равно выделялись на фоне галдящих аргентинцев и только поэтому не потерялись — спустившаяся с парома толпа магглов теснила их к зоне досмотра, и, если бы не спохватившийся Рахой, пришлось бы здорово пошуметь у пропускного пункта. Приехали они уставшие и раздражённые: на раскопках в Египте свинцовой руды было много, но из-за совершенно варварского способа добычи для их с Горацием целей она оказалась абсолютно не годна. Оно и понятно: египетские алхимики извлекали из свинцовой руды серебро, куда более терпимое к посторонним магическим аурам, но сам факт надругательства здорово потрепал им нервы. Слагхорн едва не потерял сознание, увидев, как те швыряют в шахту одно заклятие за другим. Альбус переругался со всей экспедицией, выслушал в ответ от Самира Хегази, бывшего в президиуме той самой конференции в Каире два года назад, много нового и нелестного, и в конечном итоге сам спустился в карьер. Снял подаренный Габриэль на Рождество пижонский пиджак, закатал рукава сатиновой рубашки и схватился за верёвочную лестницу. Убийственно спокойно объяснил, почему конкретно Бомбарда — наихудший выбор возле гудящих от ценной магии камней и научил-таки притихнувших от изумления студентов Хегази пользоваться киркой. Но как только компромисс был достигнут, оказалось, что и нужного оборудования для переработки у них тоже нет. Убив почти месяц на рафинирование бесполезного чернового свинца, Дамблдор гордо оставил египтянам несколько фунтов выдохшегося мягкого металла и, злой и уставший, принялся паковать чемоданы. Гораций ныл и ворчал: те наверняка слепят из результата их месячного труда вещевой сундук, а через несколько десятков лет обвинят их с Альбусом в чёрных волдырях на коже. Дамблдор писал Фламелю и всю дорогу до Греции, где их ждал портал до Португалии, был нетипично молчалив. Успокоились они только через неделю в Аргентине, и сейчас, утомлённые затянувшимся путешествием, но довольные и соскучившиеся по дому, они сидели напротив смывшего с себя весь дневной лоск Гильермо и впервые за две недели пили не слегка протухшую на жаре воду из огромной бочки на раскопках, а холодный сидр. — И всё это ради того, чтобы доказать, что цианирование не химический процесс? — с недоверием спросил Рахой. — Что ты предпочтёшь: сто часов стоять над котлом или один раз взмахнуть палочкой? — задал встречный вопрос Альбус. — Схожу за зельем в аптекарскую лавку, — белозубо улыбнулся тот. — Алхимики столетиями умирали над котлами, а у тебя ушло всего две недели на то, чтобы опровергнуть по меньшей мере три главных постулата Зельеварения. — Гораций принюхался к стопке с тёмно-коричневым напитком. — Вот поэтому тебя и не любят. Выпил залпом и поморщился. — Я как будто бодроперцовое проглотил. Что это за дрянь? — Фернет, — сочувственно улыбнулся Дамблдор. — Ромашка, шафран, кардамон и алоэ. И я не говорю, что цианирование не химический процесс. Я говорю, что трансфигурация — это не только форма и внешний вид. Это связи между элементами. Ведь по сути трансфигурация позволяет работать с твёрдыми телами, как с смектическими жидкими кристаллами. Толщина смектического слоя определяется длиной молекул, однако вязкость смектиков значительно… — Притормози, — угрюмо перебил его Гораций. Альбус закатил глаза и перефразировал: — На первом курсе мы превращали спичку в иголку, но сколько из нас попытались пришить ею пуговицу? — Ты же понимаешь, что только ты. — Нет, ещё Ханна О'Коннор. Правда, — Альбус нахмурился, — она вывела неправильную формулу, и иголка сломалась. — Что возвращает нас к тому, что… — Моя иголка не гнулась и не ломалась, Гораций. — Твоя иголка, а ты так себе пример среднестатистического волшебника. Альбус раздражённо выдохнул. — Мы же не об умении пользоваться палочкой говорим. — О, мы говорим о дилетанте Голпалотте? — парировал Слагхорн. Дамблдор, не выдержав, негромко рассмеялся и блестящими не то от усталости, не то от уже ополовиненного стакана сидра глазами посмотрел на скромные подмостки. — В любом случае, коллегия зельеваров от тебя так просто не отстанет, — остался при своём Слагхорн. — Они заметно успокаиваются, когда слышат фамилию «Фламель». — Вы собирались праздновать, — упрекнул их Гильермо и протянул Альбусу портсигар. От праведного негодования и искреннего отвращения к стремительно приумножающимся вредным привычкам друга у Горация вытянулось лицо. Зажав сигарету между губ, Дамблдор вызывающе выгнул бровь в ответ на жгучее неодобрение и напоказ щёлкнул пальцами — папиросная бумага вспыхнула красным, и Альбус с облегчением откинулся на спинку скрипучего металлического стула. Табачный дым коснулся нёба, и юркий пацанёнок, едва доросший до столов, тут же принёс ему пепельницу. Они сидели в одном из дешёвых кабаков из гофрированной жести, коих было великое множество в Буэнос-Айресе и всего три в Росарио. В подобные ходили только бедняки: волшебники и магглы, чей заработок позволял разве что с горем пополам вовремя платить за жильё, но Гильермо эти забегаловки любил и очень рекомендовал. Две недели они пропадали на руднике, перебиваясь уличной едой, и за день до отъезда дали себя уговорить. Рахой предупредил, что одеться лучше попроще, и хотя тридцатиградусная жара и так не располагала к особенному политесу, отыскав нужную улочку на окраине города, Альбус тут же пожалел о выбранных ботинках — отходы местные, не стесняясь, сбрасывали прямо на дорогу, и к тому моменту, как они всё же добрались до нужной лачуги, не помогло даже Эванеско — замша под грязью побледнела, и оставалось надеяться только на то, что после ещё одного очищающего они не порвутся при первом же шаге. Сразу пришедшийся не к месту жилет Дамблдор снял, а теперь и вовсе расстегнул две верхние пуговицы рубашки. Этот кабак, без названия и каких-либо опознавательных знаков, принадлежал волшебнице. Под невысоким потолком клубился сигаретный дым, пахло жареным мясом, алкоголем и, к счастью ненавязчиво, потом. Немногочисленные посетители, вопреки обыкновению, переговаривались очень тихо — лишь изредка был слышен звон стаканов и хриплый голос повара с кухни. Немолодой аргентинец наигрывал на гармонике грустную мелодию, а низкий женский голос тянул чужие для слуха Дамблдора слова. — О чём она поёт? — спросил он у Гильермо. — А о чём обычно поют? О нужде, несправедливости жизни, о несчастной любви. — Рахой стряхнул пепел и легко отодвинул заблудившийся графин с водой. — Всё лучше салонной болтовни о коррупции, кумовстве и государственных долгах. — Ты говорил, что всё вроде наладилось. — Это сейчас. Мы каждые десять лет начинаем всё с нуля: кризисы чередуются с военными переворотами. Не нашими, но если денег нет у них, нет и у нас. Нас было слишком мало, чтобы взамен местному песо придумать свой галлеон. — А Министерство? — Как только встанет с колен, — хмуро улыбнулся Гильермо. — До испанцев магов тут не было — выродились задолго до колонизации. Так что либо нас возьмёт под крыло Испания, либо Америка скажет «к ноге». Вздохнул глубоко и сменил тему: — Когда вы к нам снова? — Не в этом году, — с сожалением качнул головой Альбус. — Мы не были дома с прошлой весны, — согласился Гораций. — А в успехе исследования мало смысла, если о нём не рассказать. — Ну, вы знаете к кому обратиться, — добродушно напомнил аргентинец. Заунывный плач гармоники оборвался на особенно тоскливой ноте, и зазвучала вдруг отчего-то знакомая, пронзительно-щемящая мелодия. Звучный контральто надрывно запел о чём-то, что совершенно точно не было ни нуждой, ни несправедливостью жизни, а молчавшая весь вечер пара возле самых музыкантов с первой же нотой вышла из-за стола. — Они… Танцуют? Рахой глубоко затянулся и, только когда густой дым рассеялся, широко улыбнулся. — То, ради чего мы здесь: ваше членство в секте и вхождение в мафиозный клан одновременно. — Альбус переглянулся с Горацием и тот пожал плечами. — Это танго. Ожило скромно стоящее у стены пианино и до конца вечера они больше ни о чём не говорили. Слагхорн думал о том, как утрёт Свупстиксу нос, а Альбус вспоминал, с каким триумфом смотрел вглубь шахты. Бригаду Рахоя свинец интересовал для промышленных целей, но даже те глыбы, что предназначались для торговли с магглами, они выдалбливали без помощи магии. А после того, как «холёный британец» весь вымазался в каменной пыли, объясняя им, как именно нужно снимать слои свинцовой руды, послушно взяли в руки кирки. Неделя в шахтах, неделя в лаборатории, и теперь в квартире в центре Росарио их ждали упакованные чемоданы, два билета на паром и сотни исписанных листов. «Вестник» будет предлагать за право первой публикации двенадцати способов использования крови дракона заоблачные для него пятнадцать галлеонов. Услышав про цианирование как предмет трансфигурации, главный редактор, едва не плача, накинет сверху ещё десять. «Трансфигурация сегодня» выкупит всё вместе за сотню и процент с продажи и предложит вести колонку. После доклада на майском заседании совета Департамента Образования, коллегия зельеваров назовёт его «гриффиндорской выскочкой», а их с Николасом пригласят на три конференции в Европе и одну в Америке. Профессор Делука набьёт трубку табаком и с азартной ухмылкой на морщинистом лице предостережёт, что с такой публикацией от его защиты через три года будут ждать по меньшей мере второго философского камня. Получше прежнего. ...Ну а сначала Альбус приехал домой. Едва ли Аберфорт был рад его видеть.