* * *
У почтового ящика лежала горка отсыревших газет, и если бы не прилично обветшавший дом, Дамблдор погрешил бы на дурную игру воображения. Толкнув скрипучую калитку, он мужественно поборол навязчивый порыв тут же убрать весь беспорядок, на ходу высушил промокшую одежду и, через ступеньку поднявшись на крыльцо, открыл дверь. Повесил шляпу на крючок, потянулся к свежему выпуску «Пророка» на комоде и застыл — из столовой на него смотрел Аберфорт. Одной рукой продолжал механически помешивать сахар в чае, а во второй держал палочку. — И тебе здравствуй. Альбус перевёл взгляд с палочки обратно на брата и тот, пожав плечами, спрятал её в порядком растянутый карман жилета. — Было бы иначе, предупреди ты о своём возвращении. — Правда? — дёрнул уголком губ Альбус. — Теперь ты открыл рот, и я уже не уверен. Они не виделись с похорон. Аберфорт вырос и ещё больше раздался в плечах. На щеках и подбородке заметна была плешивая юношеская щетина, и хотя лицо его по-прежнему сохраняло детскую пухлость, он всё больше и больше походил на отца. Даже в сердито сведённых бровях было что-то от добродушного отцовского прищура. Ярко-голубые, как у самого Альбуса, глаза смотрели угрюмо, исподлобья, но и вполовину не так зло, как полтора года назад. Взгляд бегал от чайника со свежезаваренным чаем к серванту с посудой, и если в поезде Дамблдор был полон решимости первым делом помыться и урвать хотя бы несколько часов нормального сна, то теперь просто отставил в сторону чемодан и, пройдя к столу, сам достал себе чашку. Аберфорта его уверенность отчего-то позабавила. — Самонадеянно. — Палочку ты убрал. Младший Дамблдор скривился, словно от зубной боли, и с ревностным осуждением посмотрел на подорвавшийся с места чайник. Потоптался на месте, раздумывая, должно быть, не выпить ли ему свой чай на заднем дворе, и в конце концов сел напротив. Повисшую между ними тишину можно было резать столовым ножом. Чайник из любимого сервиза Кендры нетерпеливо задрожал, и они оба послушно отпили из тонких фарфоровых чашек. — Как всегда чудесно, спасибо, — поблагодарил Альбус зардевшуюся от смущения кухонную утварь и нерешительно продолжил: — Не думал, что ты… — Что? — перебил Аберфорт. — Живу здесь? Это и мой дом тоже. — И всегда им будет, но, когда я приезжал прошлой зимой, тебя здесь не было. — Такой был план. — Аберфорт покрутил чашку между ладоней и отвёл взгляд. — Я живу в трактире. Прихожу раз в неделю, чтобы мамины портьеры на втором этаже не пугали почтальона. — Они всё ещё бросаются на прохожих? — Нет, если чистить их от пикси. Хотя те твари, что завелись в них на прошлой неделе, явно оказались там не сами. — Возможно, стоит с ними переговорить. — Сами успокоятся, если ты надолго. — Аберфорт осёкся, осознав, как именно прозвучали сказанные слова, и хмуро потупился. — Не то чтобы мне было интересно. Альбус спрятал несмелую улыбку за чашкой и кивнул. — Я всё закончил. Если получится, следующие три года проведу в Хогвартсе. Не думаю, что с каминной сетью будут проблемы. — Можно будет… — Аберфорт прокашлялся. — Можно будет поделить выходные. — Да, это будет разумно, — покорно согласился Альбус и не удержал тихого смеха, когда младший Дамблдор бросил на него недовольный взгляд. — Кроме того, за это мне заплатят намного больше, чем за предыдущие статьи. — У меня есть деньги, — тут же отбрыкнулся Аберфорт. — Я знаю. Альбус замолчал, с некоторым удовольствием наблюдая сложное выражение на лице брата, и, наконец, был вознаграждён. — И всё? — с сомнением спросил тот. — И всё. — Аберфорт недоумённо моргнул, и Дамблдор продолжил: — Я по-прежнему не в восторге, но… — Мерлин, Ал, ты… Громкий стук по стеклу заставил их обоих вздрогнуть. — Сколько раз говорил, не долбить по окну, безмозглая ты птаха, — заворчал Аберфорт поднимаясь, и в следующее мгновение произошло сразу несколько вещей. Альбус выронил фарфоровую чашку, та в дребезги разбилась о деревянный пол, а Аберфорт отворил скрипящее окно. Иссиня-чёрный ворон послушно перепрыгнул младшему Дамблдору на предплечье и внимательными чёрными глазами уставился на Альбуса. Горестное верещание чайника над разбитой чашкой вдруг показалось очень громким. Альбус рассеянно уставился на осколки у себя под ногами и медленно встал из-за стола. — Ну, — странным голосом проговорил Аберфорт, и Дамблдор снова посмотрел на младшего брата. — Я и не думал, что вы с ним незнакомы. В глазах у него тлело непривычное любопытство и отчего-то горечь, а Корвин, потеряв всякий интерес к разворачивающейся у него на глазах драме, спикировал на стол и принялся с хрустом грызть овсяное печенье. — Что он здесь делает? Аберфорт закрыл окно и отряхнул ладони. — Очевидно, ты не оставил адреса. Я бы ему подсказал, но адреса не было и у меня. — Альбус ещё раз посмотрел на птицу, дабы убедиться, что письма при нём не было. — Последнее он принёс в конце февраля и остался тут. Вероятно, ему велели ждать ответ. Корвин проглотил последнее печенье и принялся крутить чёрной головой в поисках ещё какой-нибудь еды. — Морил голодом? — охрипшим голосом ляпнул Дамблдор. — Птица-то тут причём? — удивился Аберфорт, и едва потеплевший тон их разговора вновь опустился до абсолютного нуля. Звон в ушах Альбуса по громкости не уступал охранным чарам в Запретной секции, и хотя он прекрасно понимал, что спрашивать не следует, слова слетели с губ раньше, чем он успел себя остановить: — А письма? Вот теперь Аберфорт смотрел на него с жалостью. Подхватил со стула потрёпанное пальто и продел руки в рукава. — У тебя в комнате. Спросишь, не читал ли я их, и получишь по лицу ещё раз. Чайник с визгом прыгнул прочь от тяжёлых ботинок, когда Аберфорт шагнул к выходу из дома, и Альбус бы остановил его, но внезапная усталость, только-только покинувшая его в вагоне поезда, каменным грузом навалилась на плечи. Стук подошв в коридоре всё удалялся и удалялся, грохнула входная дверь, а затем раздался громкий хлопок аппарации — Аберфорт даже не вышел за забор. Стопка писем действительно лежала у него в комнате на письменном столе, а сытый Корвин, чувствовавший себя как дома, чистил перья на комоде. Альбус достал палочку. Он даже произнёс заклинание. Но, вероятно, магии всегда было мало слов — ни одна искра не коснулась бумаги. Трещины на восстановленной чашке у него убрать, впрочем, тоже не вышло. Сон, как он не вертелся на подушке, к нему так и шёл.* * *
К вечеру снова пошёл дождь. Альбус разобрал все вещи, рассортировал прочие письма, просмотрел несколько последних выпусков «Пророка» и, чувствуя себя крайне нелепо, провёл со старыми портьерами воспитательную беседу. Те были рады его видеть: лезли обниматься, точно оголодавшие Дьявольские силки, и слушали так внимательно, будто действительно обладали собственным разумом, а вовсе не хранили в себе слабый отпечаток магии когда-то выткавшей их волшебницы. В складках плотной ткани не обнаружилось ни одной пикси, и когда чистка была завершена, портьеры, издав что-то наподобие блаженного вдоха, покорно повисли на карнизе. Пройдя по дому, Дамблдор мысленно отметил, что из вещей было необходимо отремонтировать или вовсе заменить, потратил несколько минут на счета (тех было немного: судя по квитанциям, Аберфорт игнорировал поступающие на его счёт деньги и платил за дом сам) и в итоге сел в библиотеке, надеясь уговорить себя на сон с помощью изученной вдоль и поперёк «Истории Хогвартса». Уснуть всё равно не получилось, и когда Альбус уже почти сдался и собрался было заглянуть в «Голову сарацина» — поздороваться со старым Джимом, кто-то постучал в дверь. — Аберфорт, милый, я испекла пирог с патокой, ты… — Батильда осеклась и едва не выронила блюдо. — Здравствуйте, Батильда, — поздоровался Дамблдор и, поборов секундный порыв закрыть перед лицом женщины дверь, отступил в сторону. — Проходите. Бэгшот, круглыми от изумления глазами смотря на него, перешагнула через порог. Поставила пирог на комод и с внезапно прыснувшими из глаз слезами бросилась к Альбусу. — Мальчик мой!.. По мнению Альбуса, для кого-то настолько хрупкой комплекции, Батильда имела слишком сильные руки — неловко похлопав ее по спине, Дамблдор смущённо отстранился и, почесав затылок, растянул губы в неубедительной улыбке. — Когда ты вернулся? — суетливо зашарив руками по его лицу и одежде, спросила Бэгшот. — Сегодня, — мучительно краснея, ответил Альбус. — Я как раз разбирал вещи. Отвесив, наконец, все необходимые реверансы, они с Батильдой дошли до столовой. Пришедший в себя чайник с готовностью приземлился на стол, а когда Дамблдор потянулся к двум целым чашкам, решив оставить в покое повреждённую, та упрямо толкнулась ему в ладонь. Понадеявшись, что чай из той не выльется на скатерть, Альбус поставил чашки на стол, достал блюдца и столовые приборы и протянул Батильде нож. — Ты загорел, — заметила Бэгшот. — В Аргентине сейчас лето. Батильда спросила его об итогах работы, и, несмотря на очевидное напряжение, разговор стал легче. Альбус рассказал о Париже, о Слагхорне, о долгом путешествии по Италии и неудаче в Палестине. Посетовал на каирских археологов и туманно изложил суть работы в Росарио. Впрочем, как бы он не темнил, Батильда всегда отличалась острым умом — описанное им преобразование привело Бэгшот в абсолютный восторг и следующие полчаса они провели за рассуждениями об использовании трансфигурации в смежных дисциплинах. — Ты понравишься Кристине. Делука всегда была неравнодушна к смелым и умным студентам. Затем Батильда поведала ему об Ирландии и своей школьной подруге, которая занималась разведением гиппогрифов, и, как раз когда они оба, утомлённые волнением от встречи, едой и тёплым чаем, ненадолго притихли, в столовую спустился Корвин. Огромный чёрный ворон на фоне белой скатерти казался ужасно неуместным, но Бэгшот, меж тем, не выказала ни малейшего удивления. — Вы знали, — подталкивая тарелку с коркой от пирога птице, заметил Альбус. Батильда смущённо и как будто бы грустно улыбнулась. — Аберфорт… Скажем, он был не слишком доволен, когда он прилетел впервые. Корвин недовольно поклевал тесто и с укором посмотрел на Дамблдора. — Прости, больше ничего нет, — пожал плечами тот. — Принесу ему завтра индейки, — предложила Батильда. — Он любит вяленую говядину, — брякнул Альбус и тут же осёкся. Взгляду Батильды не доставало такта. Устало потерев лоб, Дамблдор отвлёкся на бьющие по подоконнику капли, и несколько очень долгих минут они оба молчали. Недовольный ужином Корвин мрачно клевал пирог, пытаясь, судя по звуку, в отместку разбить мощным клювом тарелку, а Бэгшот стучала длинными ногтями по столу. — Вы не сказали ему, на какой адрес писать, — подал голос Альбус. — Я люблю Геллерта, но и вы с Аберфортом мне не чужие, — пожала плечами Батильда. — Уверена, если ты сам не захотел дать ему знать, причины на то были. Дамблдор невесело рассмеялся, и Бэгшот покачала головой. — Альбус, я прекрасно знаю, каким Геллерт может быть… — Нет, не знаете. Батильда снова замолчала. Захотелось прогнать волшебницу прочь, дабы та не думала, что имеет хоть какое-нибудь право давать ему советы или, Мерлин помилуй, учить его жить. Задушенная в то самое Рождество в Париже и похороненная глубоко за сердцем обида вновь подняла уродливую голову, и от поселившейся под кожей злости захотелось снести к чертям собачьим и стены этого проклятого дома, и фундамент. На одно мгновение ему показалось, что он сейчас действительно сорвётся — как когда-то Ариана не могла контролировать гнев, так и он сейчас был близок к позорному стихийному всплеску. Показалось даже, что по стене от камина к потолку пошла трещина, но стоило ему моргнуть, как мираж рассеялся, а Батильда заговорила вновь. — Одиночество — частая плата за гений. — Прочли это на салфетке у Фортескью? — огрызнулся Альбус. — Вы оба хамите, когда злитесь, — не обиделась Батильда, и Дамблдор прикрыл глаза. Вдохнул, выдохнул, тщетно стараясь успокоиться, и вперился невидящим взором в рыжее пламя. — Простите. — Ты не первый неблагодарный мужчина на моей памяти, — тепло улыбнулась Бэгшот. Провела сухой ладонью по скатерти и продолжила: — Я не стану спрашивать, что тогда произошло. Захочешь — расскажешь сам. Но за что бы ты его ни наказывал, не руби с плеча. Не жги мосты, я не большой любитель их заново строить. Пламя в камине выбросило сноп радостных искр. Треснувшая чашка потёрлась о его стиснутый кулак. Батильда ушла ближе к одиннадцати. Соврать о том, что никого он не наказывал, Альбус в себе сил так и не нашёл.* * *
Писем было восемь. Датированные разными числами, одни были написаны карандашом, другие чернилами. На одной бумаге острые буквы прыгали, словно Геллерт писал, прислонив пергамент к пыхтящему паровозу, на другой — жались друг к другу, размашистые, идеально, раздражающе ровные. Адресов на конвертах не было: ни отправителя, ни получателя, но как Альбус ни старался забыть название улицы и номер дома Гриндевальдов в Вене, тот будто выжгли на сетчатке. Сев за письменный стол, он взял самое раннее письмо и поднял взгляд на нахохлившегося Корвина. — Если ты на что-то рассчитываешь, то можешь улетать прямо сейчас. Проклятый ворон лишь громко каркнул, но с места так и не сдвинулся. Вздохнув, Дамблдор развернул свернутый вчетверо пергамент.24.12.1900
Альбус, ты когда-нибудь спускался под землю? Делал усилие — лишь для того, чтобы вдохнуть? Видел ли ты хоть раз, как устроены камни, что мы бездумно топчем ногами изо дня в день? Мерлин, о чём я. Нет, конечно же. Должно быть, прямо сейчас ты меланхолично шлешь к чёрту очередного воздыхателя и разливаешь по бокалам рождественский брют… Цианирование должно быть тебе ближе медных шахт. Весьма увлекательно, но важно не забыть про маску: леденящие кровь кошмары и эфемерная дрянь наяву — развлечение на любителя. Впрочем, кому как. В способах расширения сознания магглы продвинулись куда дальше волшебников, не находишь? Говорят, в Афганистане маковые поля особенно хороши. Ах, да, с Рождеством тебя! И обязательно выпей за мое здоровье сегодня, Г. Задержавшись взглядом на кое-как выведенной карандашом «Г», Альбус ещё раз пробежался по дрожащим строчкам и подушечкой большого пальца коснулся оставленных на уголках бумаги отпечатков — будто бы у Геллерта все ладони были вымазаны в угле. С сомнением покосился на оставшиеся семь писем, сглотнул вязкую от предательского волнения слюну и потянулся за следующим.01.01.1901
Знаешь, Ал, я всегда любил Алгебру и Нумерологию. Нет, серьезно, не смейся. Куда больше, чем Историю магии. Или нет?.. А, не суть важно. Просто поразительно, что девять столетий назад Хабаш аль-Хасиб уже развлекался с полярными координатами, а нынешние европейцы через одного едва умеют считать и писать. Правда, он рассчитывал Киблу для правоверных, но у каждого времени свои потребности. Ты согласен? Мерлин, о чем я говорю, конечно же ты не согласен. Давай, вспомни мне еще все минусы сферической тригонометрии. Кстати, а ты не пробовал применить подобный подход к расчету «дыр» в антитрансгрессионных щитах? Я говорю о подсчёте погрешности при переводе координат. А ты просчитай, тебе понравится, обещаю. За центр координат возьми, скажем, Вену. И прикинь, за сколько прыжков я окажусь на ступенях Пантеона. А знаешь, что самое замечательное? Это то, что я могу сколько угодно раз вращать полярную ось так, чтобы она указывала на меня. Развлечение на полдня, клянусь! И, ради всего святого, покорми Корвина хорошенько. В последнее время он страшно прожорливый. P.S. Ты правда думал, что я дам тебе подсказку? Не так просто, мой дорогой. Г. — Магический эфир и государственные барьеры, — проворчал Дамблдор, открывая следующий пергамент. — О них ты, конечно же, не подумал…06.01.1901
Я не пьян, не валяюсь в обнимку с маковым молоком и мне не переломали пальцы — в этом чертовом поезде трясёт так, словно я скачу верхом на обезумевшем фестрале. Я знаю, о чём говорю: в окрестностях Дурмстранга водилось целое стадо этих диких лошадок. Когда надоедало мерзнуть в каменных спальнях, мы сбегали и долго наблюдали за резвящимися жеребятами в школьном лесу — не то чтобы это было дозволено, но и ты не без греха: Батильда рассказывала мне, как вы с Дожем сбегали в Запретный лес. Ты ведь понимаешь, почему он так называется? Зад от деревянной скамьи, к слову, болит так же сильно… Впрочем, не думаю, что тебе довелось объезжать диких животных, гриффиндорская неженка. От ужравшегося мужика рядом разит дешёвой водкой и дурным табаком, и я склонен с минуту на минуту с ним об этом поговорить, но прежде вот что: я тут выяснил, что обыкновеннейшее Инсендио можно инвертировать. Ты знал? Нет, не думай, льда у тебя не получится, а вот разогнать огонь до тысячи четырёхсот градусов по Цельсию — легко и непринужденно. Как будто глупышку на ярмарке поцеловать, честное слово. Температура плавления кремния. В узком ущелье это просто непередаваемые ощущения. Сомневаюсь, что Фламель позволял тебе такие вольности в его подвале. (Разве что малышка Габриэль?) По-прежнему ни на что не намекаю, Геллерт.17.01.1901
Никогда не спрашивал: как ты относишься к маленьким детям? Сегодня в городе услышал забавное: две маггловские крохи сетовали на то, что им нужно катить сани через два квартала, а они так бы хотели стукнуть ногами и очутиться в деревни у бабули. Мысли материальны? Знали бы они, что для такой точной аппарации необходимо не только учитывать сферическую природу Земли, но и горный ландшафт, разницу высот старта и приземления. И проклятое уравнение Стилла порой. С полученной в итоге кривой траектории прыжка придется вспоминать интегрирование, иначе рискуешь очутиться посреди какой-нибудь скалы — нелепая смерть. (Я вижу, как ты закатываешь глаза, Ал. Никто не любит умников, помнишь?) За расчетами ночи таят быстро, даже зимние. Иногда я забываю подкидывать поленья в камин и понимаю, что замерз, только когда перестают гнуться пальцы. Ты понимаешь, о чем я сейчас говорю. Ну и раз ты даже не пытаешься заставить себя ответить мне, то я просто продолжу марать пергамент. P.S. Аберфорт, если любопытство оказалось сильнее, будь так несказанно любезен, mon chèr, засунь это письмо Альбусу в глотку. Может, хоть так он его заметит. И я разрешаю Корвину выклёвывать глаза. Гриндевальд. Дамблдор дёрнул уголком губ в намёке на улыбку и посмотрел на ворона. — Он ведь даже не представляет, что вы с Абом друзья, да?01.02.1901
Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор. Теперь это моя новая мантра. Запомни: 1. Вытяжка афганского мака (0,3 мл) 2. Шалфей (2 пучка обдать кипятком) 3. Алое (3 капли на 1 литр воды) 4. Щепотка растолченного корня дьявольских силков (0,1525 грамма) Я не спал пятьдесят один час, и выполнил столько расчетов, сколько выполнил ты тогда у озера. За шесть проклятых часов. Блестящий ты сукин сын.09.02.1901
Забыл дописать: запомни, но никогда не пробуй. Рецепт я сбыл интереснейшей мадам преклонных лет. Найти её можно в полнолуние на Мариен плац в Мюнхене, но желательно до того, как она сама примет на душу. Это на заметку. Госпожа Ирма дружила с моей бабушкой Лукрецией, я тебе рассказывал о ней. Заехала намедни погостить, повидаться с моей матушкой. Очаровательная. И знает тебя, отчего-то к моей превеликой гордости. Каирский доклад — её любимый. Ирма Эргберг. Несколько учебников ее авторства даже рекомендованы в Хогвартсе. В Дурмстранге профессор Драгович цитировал выдержки из ее книг, а мы повторяли хором. Однажды я попробовал улучшить рецепт ее Бодрящего зелья. Надо ли говорить, что мои испытуемые провели в медицинском крыле две недели? Зато отец выдал мне денег на сверхточные весы. Не завидуй. И передавай привет Аберфорту. «Кабанья голова» — ему подходит. Г.15.02.1901
Я вывел формулу, Ал. Обошёл уравнение Стилла и его корявый постулат. Месяц без сна и тонны исписанного пергамента того стоили. Намекну: Декарт, высота, время. При прыжке на дальнее расстояние нужно учитывать поворот Земли вокруг своей оси и вокруг Солнца. Соответственно, и расстояние между мной в момент времени t0 и t1 не может быть равно абсолютному расстоянию между этими двумя точками в отдельные моменты времени. Я вылепил трехмерную модель из красной глины. Куб, Альбус, куб! И двойные интегралы, будь они прокляты, черти. Не смейся. А впрочем, смейся. Тебе идёт. Гел.27.02.1901
Знаешь, Ал, ты можешь быть жестоким. Уж лучше бы ты эти письма действительно сжигал. Не хочешь говорить, не нужно, но Алгебре и полярным координатам нет никакого дела до твоего чувства вины и до моих обид. До Аберфорта. До Арианы. До мира вообще. Молчи сколь угодно долго, я это когда-нибудь переживу, но не отказывай мне в понимании: у меня нет ни твоего сердца, ни твоей осточертевшей нам обоим совести, но всех прочих слабостей у меня полно. Я говорил, мне не жаль, что она умерла. Мне жаль, что тебе от этого так больно. Видит Бог, порой я так сильно тебя ненавижу, что пересчитываю координаты тройного прыжка до Годриковой впадины. Всё только для того, чтобы дать тебе в твою холеную, гладковыбритую морду и потом, быть может… Не знаю теперь, это вообще было? Ты восхитителен. Ты знаешь это. И ты тратишь свой талант на тех, кто трясется над Статутом и сажает по тюрьмам несогласных. Они затыкают глотки, заламывают руки и отрезают языки, перемалывая нас в порошок. Ты видел манифест. Ты видел заголовки о митингующих. Ради общего блага. Это ты сказал. А мне не за что извиняться. Геллерт. Дамблдор отложил на стол последний пергамент и медленно, урывками, выдохнул. Сердце гулко стучало возле самой глотки, словно он не написанное резким, как сам Гриндевальд, почерком читал, а сам Геллерт, едва не позабытым за полтора года голосом нашёптывал на ухо ему последние слова. Его немного тошнило, как в первые часы на пароме, было отчего-то страшно и радостно. Пламя свечи дрожало на ветру, что дул из приоткрытого окна, и играло причудливыми тенями на стене и пологе кровати. Корвин смотрел ему прямо в глаза, и, наверное, перо в руке должно было ощущаться как поражение. Но Альбус чувствовал лишь одно — щемящее облегчение.