Следующие тринадцать лет

Здание Венской оперы отметило в этом году тридцать три года. Нумерологи бились в восторге, выстрачивая тексты для новостных колонок о счастливом числе, удачном расположении театра и по три раза упоминая, что день рождения архитектора Августа Зикарда фон Зикардсбурга приходился на шестое декабря, что есть результат сложения двух троек. — ...И вчерашнее закрытие месяца празднований оперой «Дон Жуан» было самым грандиозным с того самого первого представления! — Из-за того, что шесть это три плюс три? — Разумеет, Геллерт, мой милый мальчик. Нумерология наука весьма точная. Госпожа Генриетта фон Фестрель резко захлопнула веер и почесала им кончик носа, безжалостно стирая рыхлую пудру. Среди ее знаменитых родственников тоже значились архитекторы, а титул баронессы позволял греть свою стареющую задницу в Венском Совете Волшебников последние полвека. Юному Гриндевальду она благоволила, как когда-то его знаменитой бабке, люто ненавидела Гретхен и от всей души презирала Отто. Геллерта она забавляла, и так случилось, что сегодня он был зажат в обитом красным бархатом кресле между баронессой и своим отцом. Венская опера была спроектирована с учетом сенсационной для своего времени технологии: управляемого масштабирования пятого измерения. Гриндевальд как-то рассказывал Альбусу, что при закладке фундамента заклинаний лилось больше, чем цемента. Дамблдор хохотал до слез над этим глупым сравнением, а потом признался, что ни черта не смыслит в архитектуре. С этой фразы Геллерт смеялся еще громче. — А вы сегодня планируете воссиять, мой хороший? Генриетта чуть склонила на бок голову, безумно вдруг похожая на размалеванную индюшку, и Гриндевальд почтительно кивнул, не желая даже начинать с малообразованной аристократкой разговор о своем предстоящем выступлении, дурацкой Нумерологии или чём-то еще. Он обвел взглядом огромный зал, бегущие амфитеатром ряды кресел, установленную по центру сцены огромную трибуну. Геллерт знал, как выглядит этот же зал для магглов, и в очередной раз поразился, как точно количество материалов рассчитал фон Зикардсбург. Он чуть повернул голову, окидывая взглядом Отто, отметил его кислую мину, с которой тот вчитывался в розданную всем повестку дня, фыркнул, фривольно вытягивая вперед ноги и за следующие десять минут поймал на себе с десяток заинтересованных взглядов. Бранимир сидел за пятнадцать рядов от него, окруженный Геллертовыми приятелями юности. Все они окончили Дурмстранг и вернулись в Вену на заранее заготовленные родителями государственные должности. Сын известного мастера волшебных палочек пользовался успехом, но скудное образование и деревенское воспитание не играли ему на руку. Бран хмурил густые черные брови и нетерпеливо ёрзал на месте. Геллерт вдруг подумал, что ему бы следовало почувствовать к мальчишке жалость. Ну или как минимум — искреннее участие. Но ни на то, ни на другое сил у Гриндевальда не нашлось. Корвин вернулся десять дней назад, но не из Шотландии и даже не из Лондона. Ворон принес весть из Парижа, и теперь внутренний карман Геллерта грело короткое, но преинтересное послание от школьной подруги — Клементина Лестрейндж выходила замуж и звала на свадьбу. Крайне несвоевременно и почему-то вразрез некоторым Геллертовым снам. Это раздражало. — Ты мог бы и постричься, посмотри на своих приятелей… Отто ворчал слишком тихо, и Геллерт с чистой совестью делал вид, что не слышит упреков. Кристоф фон Клесгейм, поймав взгляд Гриндевальда, задорно ему подмигнул и показал ладони с широко растопыренными пальцами. Это означало, что в десять вечера в поместье молодого аристократа начнется попойка. Геллерт идти не собирался, но приличия ради кивнул. Разлившийся под сводами зачарованного потолка гонг заставил его встрепенуться. Он напрягся, обвозя взглядом зал еще раз, делая глубокий вдох, пытаясь очистить воспаленный всегда разум, и — не ощутил, по сути, ничего особенного. Он не придет. Очевидный вывод почему-то принес облегчение. Гриндевальд тихо рассмеялся, внезапно такой свободный, будто сбросивший сжимавшие грудь оковы. — Эгоистичный ты сукин сын! — Геллерт пробормотал это в прижатый ко рту кулак, не до конца понимая, к кому из них двоих — к Альбусу или к себе самому — обращается. Второй гонг заставил его откинуться назад, вжимаясь острыми лопатками в спинку кресла, зачесать набок волосы резким движением и лучезарно улыбнуться обернувшемуся к нему герцогу, имя которого он и вспомнил-то не сразу. Как только Канцлер, разгладив пышные усы, открыл рот, начиная свою занудную речь, Геллерт весь будто обратился во слух. Отто с удивлением покосился на сына, не понимая, как молодого парня вообще может интересовать политика. Хотя манифест Отто видел. То ли дурной шутки ради, то ли пытаясь отвлечь внимание от вновь разодранной спины матери, дал почитать за семейным ужином. Чтиво занятное, но глупостям юнца он значения не придал. Теперь же, почувствовав пробирающийся под кожу колючий холодок, вдруг совершенно иначе взглянул на сидящего рядом отпрыска. Бесконечно далекий во взглядах на жизнь и мечтах, с бабкиным пронзительным взглядом и её же острым языком — он словно больше не был его сыном. Хрусталь огромной люстры над их головами тихонько звенел, мерцая отражениями плавающих в воздухе малиновых свечей. На зачарованном потолке пухлощекие купидончики ныряли в пушистые облачка, а укутанная в тогу богиня лениво перебирала пальцами крупные виноградины. Поговаривали, что идею архитектор почерпнул после посещения Хогвартса, хоть в своих мемуарах он это и отрицал. На историю Отто было плевать, он бы хотел по обыкновению любоваться меняющимися над его головой античными сюжетами, но сегодня творящееся в зале, совсем рядом, интересовало его куда больше. А Канцлер меж тем все говорил и говорил: об успехах Империи на Балканах, о прогнозах аннексии части территорий, об укреплении галлеона к маггловкой валюте, о повышении налога для землевладельцев, об изменениях в законе о домашнем образовании. Еще ни одно заседание Совета не казалось Отто настолько бесконечным. Он вспотел, необъяснимо возбужденный, испуганный даже, не понимающий откуда весь этот ворох эмоций, что это за ледяная магия мерцает вокруг. Прошло два с половиной часа. Геллерт улыбался все шире и шире, а цвет его глаз ко времени выступления показался отцу ледяным, как лучшая немецкая сталь. — …от фракции «Юных Шишуг» [1] поприветствуем эдле фон [2] Геллерта Гриндевальда! Отто крупно вздрогнул, провожая взглядом сына, который не без грации, коей раньше тот в нем не замечал, шествовал к трибуне. Геллерт поклонился Канцлеру недостаточно низко и с откровенно лукавой улыбкой на тонких губах. «Говорят, у него много поклонниц», — подумалось вдруг Отто, — «Ни материнской красоты, ни приятного нрава, лишь бескостный язык, так отчего же...» — Герцоги и герцогини, бароны и баронессы, рыцари! — начал Гриндевальд, нарочно звонко выговаривая дворянские титулы, — …И все остальные многоуважаемые члены Венского Совета Волшебников, здравствуйте. Геллерт щелкнул пальцами, и в воздухе перед ним возник лист пергамента, он подхватил его и высоко вскинул вверх руку. Слышались смешки, прикрываемые перчатками и веерами, слышались шуточки и неодобрительное стариковское кряхтение. Выступления молодых на закрытии Совета давно стало нелюбимой, обсуждаемой и осуждаемой, но оттого еще более ожидаемой традицией. — Я знаю, чего вы ждете, — усмехнулся молодой волшебник, — знаю, чего хотите. Призыва, страсти, чтения Манифеста! — Геллерт шутливо помахал пергаментом, и его звонкий, отраженный эхом от потолка голос заставил нескольких степенных сенаторов умолкнуть, податься вперед и нахмурить седеющие брови. — Вы хотите представления. Вы хотите молодой крови. Горящих сердец, сорванного в праведном гневе голоса. Вы жаждете — скандала. Но я не уверен, что смогу удовлетворить ваши аппетиты. Пальцы Геллерта сгребли плотный пергамент, сминая его в неаккуратный ком, острыми краями царапавший до алой крови ладонь. Ту самую, на которой белел клятвенный шрам. — Какого Вельзевула он творит? — пробормотал себе под нос юный барон Клесгейм, и сидящий рядом с ним Бранимир Грегорович поспешил спрятать торжествующую улыбку. Гриндевальд резким движением выбросил скомканный Манифест, и тот, не успев коснуться пола, истлел в пепел, охваченный пламенем. В зале, где все время заседания слышался легкий гул, словно в огромной улье, стало очень тихо. — Вы не готовы говорить со мной на моем языке, — продолжил Геллерт, и теперь он не улыбался, в его чертах не читалось ни намека на хитрость или лесть, или презрение. — Пока еще не готовы. И поэтому сегодня я буду говорить с вами — на вашем. Он хлопнул дважды в ладоши, и рядом с ним развернулась карта Европы. Геллерт лениво достал палочку и коснулся ею уголка карты, заставляя засветится некоторые области красным цветом. — Заводы магглов в Каринтии, Богемии и Штирии льют железо в три смены. Их печи сожгли уже столько угля, что наши австрийские деревушки вскоре уподобятся Лондону — густой смог и через одного болезнь легких. Но ведь это проблемы магглов, при чем тут мы, волшебники? При том, что из железа изготавливается оружие. Гриндевальд мановением руки заставил забегать по карте красные стрелочки, те, словно змейки, перекатывались вдоль нарисованных дорог, горных вершин и городов. — Досточтимые сыновья герцога Тешинского продали государству сотню гектар своих земель. Земель волшебников, смею заметить, с двумя деревушками общим населением двести тринадцать человек. Магов среди этих людей ровно половина. Треть из них так или иначе заняты в благородном деле — куют для Империи оружие… — Что нам за дело до этих железных дудок? — воскликнул первый советник Канцлера, гневно взирая на юнца у карты. — Вы решили рассказать нам об экспансии магглов или о сталелитейном производстве? Молодой человек, тот цирк, что вы устро… Бах! Никто и не понял, откуда в руках Геллерта оказался пистолет. Старый барон лишь ошалело хлопал губешками на манер вытащенной на берег селедки. В дюйме от его головы дымилась дырка от пули, застрявшей теперь где-то в пружинах обитого бархатом кресла. — В цирке показывают фокусы, — Гриндевальд опустил оружие, сдувая с дула сизый дымок. — Я же демонстрирую то, что весь наш Совет дружно поощряет. Повышение налога и проценты от сделки с Императором принесут в казну волшебного сообщества треть требуемого годового бюджета, но магглы выиграют куда больше. Геллерт спрыгнул с трибуны, прошелся вдоль первого ряда замминистров и с грохотом положил пистолет на стол перед главой комиссии по связям с простецами. — Любовник вашей жены, насколько мне известно, сын весьма толкового инженера, господин Кельн, — проговорил Гриндевальд. — Рекомендую пригласить его провести экспертизу этой новой модификации револьвера. Основан на модели Brownign M1900. Ставлю сотню галлеонов, что обычное Протего он пробьет с легкостью. Если волшебник, конечно, успеет поставить блок. На этих словах молодой человек обернулся через плечо и подмигнул все еще отдувающемуся от испуга барону. — К слову о бюджете! — взмахнул руками Геллерт и снова устремился к трибуне, на сей раз карта мерцала зелеными кляксами. — За прошедшие три года наш уважаемый Совет прикрыл четыре церковно-приходские школы для волшебников, не достигших возраста поступления в Дурмстранг или в любую другую школу магии. Разумеется, сэкономленные деньги пришлись весьма кстати при наведении новых сверхсильных чар на Венскую оперу и Шенбруннский парк. И, само собой, это так хорошо — Венский Гринготтс заключил двадцать девять сделок по предоставлению кредитов на образование. И тридцать пять запросов отклонил. Гриндевальд подул на карту, и зеленые кляксы разбежались по разным углам Австро-Венгрии, замерцали черными точками в городах и деревнях. — Тридцать пять магов. Столько вы — мы — потеряли. Эти недоучки… — Рассуждения мальчишки, не нюхавшего Бомбарды! И еще один барон, глава финансового кабинета, гневно раздувал ноздри, грозя Геллерту шишковатым пальцем. — Я знаю, чего вы затребуете дальше, юноша. — Старик поднялся со своего места и подошел к Гриндевальду так близко, что тот явственно улавливал ароматы виски, табака и настойки чертополоха. — «Юные Шишуги» с вашей подачи еще в позапрошлом году выдвинули Совету требования открыть свою школу волшебства. И все это на фоне проблем дефицита бюджета и обострения отношений с французами. Надо же – школу! Школу! В Альпах! Под самым носом у магглов, не говоря уже о том, сколько бы нашей стране обошлось строительство… — Сербы и боснийцы нарушают Статут. Геллерт произнес это спокойно, даже тихо, но каким-то образом короткое предложение услышали все, повторили шепотом, проговорили трижды про себя. — Сан-Стефанский мирный договор всего лишь бумажка, — горько улыбнулся Гриндевальд, — и не пройдет и десятилетия, как земли Боснии станут австрийскими официально. Но сейчас это не так, и Завеса над головами балканских магов трещит по швам. Их дети превращают капусту в камни и обратно на глазах у маггловской ребятни, а повитухи-волшебницы в чести у каждой второй роженицы. Их пастухи разгоняют магическую живность, чтобы не пугала овец, со скучающей миной на лицах, а гром в горах не всегда гремит от грозы или турецких пушек. Геллерт оторвал взгляд от лица старого барона, напоролся на внимательный взгляд Канцлера и заметил, с каким блеском в глазах взирает на него Бранимир. Гриндевальду сделалось так тошно, так горько, что на чертову секунду он пожалел об отсутствии холеного британца напротив. Но Альбус, будь он сейчас здесь, не позволил бы сказать ему и половины из уже произнесенного и ничего из тех мыслей, что сковывали болью виски. — Школа это лишь часть необходимого, — продолжил Геллерт, чувствуя, как весь Совет затаил дыхание. — Укрепите наши границы, заштопайте Завесу, усильте отряды полисменов и авроров и, Бога ради, начните уже изучать маггловское оружие! Потому что, когда над нашими головами начнут взрываться бомбы — их бомбы — нам придется ответить. — Вздор! Канцлер вскочил на ноги, красный от ярости, сжимающий в руках палочку. — Вы спекулируете на статейках в газетах простецов, юноша! Какая война? Опомнитесь! Тройственный союз — это крепкий кулак, разжать который… — Удалось Камилю Барреру и Джулио Принетти [3] аж в тысяча девятисотом. — Геллерт уже едва сдерживал ярость, и мало кто заметил, как все еще висевшая в воздухе карта начала медленно тлеть по краям. — Поговаривали, что шлюхи Римских купален отдыхали после франко-итальянской делегации неделю. Союз уже, считайте, лишился южных тылов, и когда Кайзер Вильгельм поведет своих солдат на Париж… И тут как будто прорвало плотину. Зал взорвался криками, оскорблениями и даже улюлюканием. — Какая вульгарность! — Отвратительно! — Глупый мальчишка! — К чему все эти страшилки? Канцлер с необыкновенной для человека его возраста прытью подбежал к трибуне и ударом в гонг призвал всех к порядку. И когда в зале снова воцарилась тишина, мужчина повернулся к Геллерту и едко спросил: — Вы закончили, эдле фон Гриндевальд? — На сегодня, да, закончил. — Геллерт поклонился главе Совета Волшебников Австрии, повернулся спиной к карте и лениво взмахнул палочкой. — Я его немного скорректировал, специально для вас, господа. Еще увидимся. И, не пряча довольной улыбки, Гриндевальд сошел со сцены, на которой вызванная им карта загорелась, вспыхнула, и из пепла собрался воедино новый Манифест.