***
Азирафаэль сидел за столом в своем кабинете. Он пребывал без движения уже несколько часов, предварительно закрыв магазин, чтобы никто не побеспокоил. В голове было стерильно чисто — все возможные мысли он уже передумал и по нескольку раз. Ему не было дела до весны. До этого праздника жизни за окном. Само его существование сейчас было ему глубоко ненавистно. Смысл? Он позволил Кроули пойти на риск, в очередной раз. Господи, сколько можно? Почему просто нельзя спокойно жить, радоваться тому, что есть, а не пропадать, решая вроде бы важные вопросы, чтобы потом не появляться долгое, долгое время? Да и вообще теперь не ясно, вернется бывший некромант или нет. Надежды на это было немного, да и верить этой надежде было опасно. Азирафаэль вообще не знал, во что теперь верить. Бесполезным. Он чувствовал себя никчемным, бесполезным. Это так глупо, но за все те бесчисленные годы его существования в разных эпохах, жизнях, рядом всегда был человек. Которого теперь нет. Сколько им еще должно вести, сколько еще натыкаться друг на друга? Ведь по факту, сколько бы не сходились, отскакивают, словно два одинаково заряженных полюса. Весна прошила насквозь, а затем застыла, холодным взглядом смотря на душу, в агонии корчащуюся в глубине голубых глаз. Игнорировать боль, не пускать в сердце — этот метод действенен, но не панацея. Боль никуда не уходить, лишь притупляется ненадолго, чтобы нагрянуть с новой силой. Сколько можно? Ангел так устал надеяться. Он жил надеждой последние месяцы, которая то угасала, то снова разгоралась. Он ненавидел себя за безотчетное желание, чтобы все сложилось так, как хочется ему. И начал отлучаться на небеса. Сначала он возвращался на день, максимум на два. Затем, сроки дошли и до недели. На небесах был покой, он заражал, проникал под кожу. Ты словно принимал очень хорошее успокоительное. Да, тормозилось и мышление, но быстрота реакции не требовалось, для того, чтобы прогуливаться по улицам древнего города, в котором и жили ангелы. Вы же не думали, что там одни сады? Каждый раз, улицы менялись, перетекали одна в другую. Тут смешались различные города, страны, эпохи, но ангелов это не особо впечатляло. Да, все так и должно быть, пожалуйста, не останавливайтесь посреди улицы и прикройте удивленный рот. Да, это именно Эйфелева башня, прямо напротив площади Святого Марко (да-да, которая в Венеции). И все же, пока что ангел еще возвращался на Землю, хоть и периоды его пребывания среди людей нещадно сокращались. Он не хотел до скончания века ждать Кроули, которого может быть давно и нет среди живых. Но еще хуже, если Кроули специально не выходит на связь. Тогда получается, что Азирафаэль изводит себя зря. Что все его терзания не имеют смысла, просто смешны. Медленно, он встал из-за стола, подошел к окну. Тот кусок улицы, на который открыл ему вид, поднял в его душе странное волнение. Не только природа с весной оживает, оживают люди. Их лица словно светятся внутренним светом, они просыпаются ото сна и с удивлением смотрят на мир вокруг. Азирафаэль ведь тоже когда-то был человеком, он тоже смотрел на мир вокруг, а не только внутрь себя. Так откуда столько эгоизма, жалости к себе? Почему он не ценит тот дар, который достался ему, счастливый билет. Он вернулся к людям, он вернулся в настоящую жизнь. Да, настоящая жизнь, среди людей — это не Рай. Но при этом, она многообразна, она своенравна и очаровательна. Нельзя считать, что кто-то придет и подарит тебе смысл. Потому что смысл у каждого свой. И ты должен найти его самостоятельно. Идти вперед, ошибаться, падать, разбиваться, но подниматься. С ним все в порядке, с Азирафаэлем. И будет с ним в любом случае, независимо от того, что будет дальше. На губах у ангела заиграла улыбка. Он почувствовал себя хорошо.Глава 27. И в конце ты увидишь свет
16 октября 2019 г. в 08:36
Весна пришла в город размашистой и уверенной походкой, расплескивая лужи, сверкая улыбкой в каждую витрину, отражаясь во всей своей красе в сердцах горожан. Она не обещала ничего прямо, но словно намекала этим теплым солнечным светом, что случится чудо, обязательно.
Для каждого весна — пора новой жизни. Может тебе кажется, что коварная обманщица. Возможно. То поманит солнышком, но тут же наотмашь — холодным ветром. Прольется неожиданным ливнем, но затем, игриво покажет кусочек радуги над парком.
Твое сердце разбито, его осколки прочно и глубоко вошли в легкие. И зудят, не разрешая забыться. В мыслях фигура, которая молчит, только смотрит. Можешь без особого труда вспомнить смех, даже запах. А вот лицо… Тут придется призвать память, скрупулезно восстанавливая фрагмент за фрагментом. И вдруг, неожиданно, перед глазами уже как живое — любимое-ненавистное. И чувство вины, затопляющее сознание полноводной рекой.
Весной надежда, которая, казалось, умерла в муках, замерзла во льдах безразличия и тишины, неожиданно оживает. Надежда вообще живучая гадина, поверьте мне. Если сомнения еще можно разбить железными фактами и стройной логикой, то с надеждой все не так однозначно. Она иррациональна, не поддается никаким правилам, слепа и глуха к доводам разума. Надежда — это проклятье и благословение, ведь что еще доставляет столько боли, но при этом, дарит силы видеть свет где-то впереди?
Сколько можно оказываться в положении просителя у Судьбы? Где тот путь, который приведет к счастью? Что такое счастье, в конце концов?
Извините, я задумался. Я так задумался. Пора бы давно бросить это занятие, но проще сказать, чем сделать. Привычка, что и говорить.
Передо мной сейчас открывается новая дверь. Она ведет к чему-то пугающему и манящему. Яркий свет дразнит, но грозит и спалить тебя, если не выкажешь должного почтения. А с почтением у меня всегда обстояли дела неважно. Свет гаснет, словно его и не было. Вероятно, мне только казалось, что он был.
Мое сознание раздвоилось. Одна его часть рвалась вверх, к свежему воздуху, без примесей серы и вони сгоревшей человеческой кожи. Эта часть видела весну в большом городе, она рвалась, скучала, тянулась. Она была почти свободная, если бы не веревка, накинутая на шею. Она то отпускалась немного, то снова натягивалась.
Вторая моя часть была тут, в длинном и темном коридоре. Стены были грязными, в копоти и крови, насколько я могу различить в скудном освещении. Откуда шел свет — не имею понятия, может быть даже от меня. Бесконечный коридор, а света в конце не было. Как и выбора, идти или не идти.
Я знал, что выбраться из Ада — сложная задачка, даже если это вполне санкционированная начальством процедура. Меня предупредили, что в первый раз это чертовски трудно, но я представить не мог насколько. А ведь со мной бывало множество чудовищных трансформаций, а в итоге пугает какой-то коридор.
Я иду по нему, ускоряю шаг, почти бегу. Да, уже точно бегу, изо всех сил. В горле пересохло, легкие обожгло огнем, но я не сдаюсь, продолжаю бежать. Поскальзываюсь на темно-красной луже, лечу вперед, обдираю ладони и колени о неровный пол.
К черту колени! Встаю, снова иду вперед, слегка прихрамывая. Откуда-то сзади слышу приглушенный смех. Это смешно? Да, это смешно. Начинаю смеяться, сначала негромко, но затем уже раскатисто, с удовольствием. Да, я тоже могу посмеяться. Несмотря на затруднительное положение, в котором оказался, я буду смеяться столько, сколько захочу. Я выберусь из Ада, я буду на солнышке, радоваться весне. У меня будет в руке мороженное, в голове — ветер, а из радиоприемника на окне цветочной лавки будет играть что-нибудь из классики. Буду идти по городу, и к черту всю эту кровь.
Вся история моего существования — это путь к свету. Это свет такой яркий, манящий, нежный. У него голубые глаза, курносый нос и нежный румянец на щеках. Он где-то там, наверху, и он точно меня дождется.