***
Урод. Отброс. Кусок дерьма. Сколько раз он слышал это? Не сосчитать. Ха-ха-ха. Мать родила их, близнецов, непохожих друг на друга, когда ей минуло семнадцать. Зачем они понадобились ей, Калла никогда не понимал. Очевидно, залетела и не убила, просто потому что испугалась… но чего? Совершить грех и разгневать бога, которому молилась? Как бы не так. Если бы действительно существовал такой, мать была бы худшей грешницей. Казалось, её призвание — совсем не в материнстве. Она не интересовалась ни воспитанием детей, ни даже маломальской о них заботой. Мать словно задумывалась природой, чтобы ублажать мужчин. Большегрудая, широкобёдрая, с пышными длинными волосами и лицом таким, на какое мужчинам особенно нравится кончать, — она выглядела как лучшая шлюха и сама таковой являлась. Имея в предках икатийских троллей, живших бок о бок с обычными людьми, она унаследовала от обеих рас лучшие черты — человеческую красоту и троллиные размеры. Калла не сомневался: в Рунтерре не нашёлся бы такой мужчина, который не захотел бы поразвлекаться с трёхметровой сучкой. Сначала Калла лишь предполагал, а позже и вовсе убедился: матери приносило неподдельное и извращённое наслаждение то, что все мужчины поселения принадлежат ей. Они поклонялись ей как богине. Временами, только завидев её, они запускали руки в штаны. Когда Калла узнал зачем, ему стало мерзко и противно, но вскоре он привык и перестал обращать внимание. Местные законы не запрещали иметь мужчине много женщин. А вот чтобы одна пизда повелевала десятком херов, Калла о подобном пока не слышал. Мать любила всех и каждого, кроме собственных сыновей. Интересно, была ли она шлюхой до того, как встретила отца? Быть может, в плотских утехах она находила облегчение? Что случилось с ней, отчего она стала одержимой? А однажды Калла подслушал дедов разговор с отцом, из которого узнал, что мать рожала ещё раз спустя три года. Однако он никогда не видел этого, третьего, ребёнка и лишь гадал, что стало с тем. Возможно, за этим и скрывалась тайна? Калла почти не помнил детства… но кое-что очень хорошо засело в памяти. Как-то раз он проснулся от странных звуков. Стояла глубокая ночь. Лунное сияние едва-едва проникало в комнату и серебрило оконную раму. Калла прислушался: тишину нарушало лишь мерное дыхание Магнолия. Показалось? Калла обратно опустил голову, закрыл глаза и придвинулся к брату. Как обычно, тот был очень-очень тёплым. От волос, не по-мальчишески длинных, приятно пахло травами и туриным молоком. Пригревшись, Калла почти заснул, когда звук, похожий на глухой вскрик, повторился. Он явно исходил не из соседних помещений. Пускай снаружи дом выглядел неприметно и сливался со скалами, но внутри был настолько большим, что даже предположить, откуда шёл звук, казалось делом непростым. — Калла, ты спишь? — очень тихо прошептал Магнолий. — Нет. — Ты тоже это слышал? — Ага. — Мне страшно, — слезливо сказал он. — А вдруг это создания Бездны? Что, если м-м-мы недостаточно жертв им принесли… и теперь они пришли за нами? За папой? За мамой? — Его голос надломился от ужаса. — Вот глупый, — хихикнул Калла и наигранно обиженно заметил: — А ещё смеялся надо мной и дедом… Разве не ты мне говорил, что не веришь в эти сказки? Магнолий помедлил. — Да, но… Позавчера умер Ганиш, а вчера — Бабар. Они были глухими стариками, кожа да кости. Бездна получила обоих мертвецов. А что, если этого мало? Или эти жертвы настолько незначительны, что Бездна даже не приняла их? Как вообще понять, чего Она хочет? Вдруг мы рассердили Её? Калла задумался. Случалось, что они месяцами не кормили Бездну. В такие времена сбрасывали в пропасть что угодно: от всякого тряпья до отходов, обрезков волос и ногтей. Вряд ли это стало бы причиной Её гнева. Однако люди верили. Надеялись, что их обойдёт стороной. Ходило поверье, что рядом, под горами ли, а, быть может, под песками у подножья, устроила кладку Хозяйка глубин. Шуримцы называли её Рек’Сай, но икатийцы относились к ней уважительно и поклонялись как богине плодородия. Эта женская особь, вырвавшаяся из Бездны тысячелетия назад, не просто выжила. Она отожралась на близлежащих поселениях и караванах, что раньше держали путь через Сай Калик, расплодилась, а теперь — изнывала от голода в пустыне, ведь шуримцы больше не решались встречаться с ней. Поэтому со временем икатийцы привыкли к частым подземным толчкам и камнепадам, научились быстро расчищать завалы на горных тропах и в реке. В целом, Хозяйка глубин не доставляла больших неприятностей, что нельзя сказать про её потомство. Калла полагал, что люди приносили жертвы вовсе не Бездне, а именно этим мелким существам, войдлингам. Те жили недолго, зачастую становились кормом для их ненасытной матери, но успевали изрядно досадить. Днём и ночью, что бы ни происходило, они долбили ходы в горе. Почему и зачем — хорошие вопросы, на которые не находилось никаких ответов. Мерное постукивание звучало из стен, и если на высоте оно почти не отличалось от рёва реки и ударов воды о камни, то в норах ниже уровнем, где жили, в основном, бедняки, слышалось довольно громко. Потому нередко случалось так, что люди сходили с ума, с пеной у рта набрасывались друг на друга, кидались в пропасть… Бежать было некуда. На юге расстилались земля, непригодная для жизни, и сернистое море. На западе — вечно голодная Хозяйка глубин, недружелюбные пески, шуримцы, просить крова и пищи у которых низко и позорно, да и чем бы те поделились, когда им самим бы выжить? На востоке — непроходимые джунгли, опасные племена вастайев, ядовитые заросли Зайры. А выше в гору только небо. Меньшим из зол виделось оставаться на прежнем месте. Иногда Калла думал: а что, если дед и другие старшие наивно полагали, что жертвами отвлекают войдлингов? Что, если ими давно кишит гора, и они ждут часа, чтобы прорваться?.. Поэтому страх Магнолия был вполне оправдан. — Ну что? — Брат вывел из раздумий. Он лежал развернувшись к Калле и смотрел широко раскрытыми блестящими глазами. — Что ты думаешь? Что нам делать? — Я… я не знаю, — честно ответил Калла. Они в скверном положении, если Магнолий прав. Вряд ли два слабых ребёнка хоть чем-то помогут против существ из другого мира. Снова раздался звук, ещё и ещё. Это были удары и стон. Кому принадлежал последний, у Каллы не вышло понять. — Если… — Магнолий громко сглотнул, — если мы не поспешим, то случится что-то плохое. — Ладно, пойдём и посмотрим. — Калла уселся на кровати и сунул руку под подушку. — Ты уверен, что стоит настолько рисковать? Может, нам лучше спрятаться где-нибудь… — неуверенно сказал Магнолий и округлил рот, когда Калла достал охотничий нож, который сверкнул при свете луны. — Итак, слушай. — Калла серьёзно глянул на него. — Сходим и проверим, что там. Смотри внимательно под ноги и по сторонам. Если заметишь что-то странное или необычное, дай мне знак. Так же, как и всегда, только веди себя тихо. И не геройствуй! Если мы придём, а войдлинги там уже вовсю пируют, выяснять, кто сильнее, бессмысленно. Нам придётся бежать на север и выживать самостоятельно. Пока мы не доберёмся до безопасного места, нам нужно чем-то питаться, чтобы не упасть без сил. В горах мало еды, а завалить даже одного тура у нас вряд ли получится. Будем отрезать друг от друга по кусочку, можно начать с рук. Они нам не нужны, чтобы бежать. Ну а дальше, — Калла почесал голову, — ну а дальше посмотрим. Так далеко я не продумывал. Магнолий облегчённо выдохнул, и на его губах появилась робкая улыбка. — Ты такой умный, брат, — сказал он с придыханием и тоже сел. — Я бы до такого не додумался. Они быстро выбрались из-под одеяла. Ступая медленно и тихо, вышли из спальни и повернули влево. В ночной тьме почти ничего не было видно. Только очерчивалась редкая домашняя утварь по обеим сторонам длинного коридора, что заканчивался поворотом. Калла прислушался. Вроде тихо; ни посторонних шорохов, ни постукиваний, ни стрекота или шелеста крыл. Калла несколько раз легонько ткнул Магнолия в плечо, затем нажал сильнее, нарисовал пальцем спираль. Магнолий долго думал, а потом переспросил. Калла повторил, и наконец брат ответил, что тоже ничего не слышит. Держась за руки, Калла впереди, Магнолий позади, они прошли уборную, жилые спальни, лекарскую комнату отца, от которой оглушающе несло травами. Калла остановился возле неё и приложил ухо к двери. Ничего такого, оттуда еле-еле доносился храп отца. Те звуки точно издавал не он. Калла натыкал этот вывод Магнолию и сделал шаг вперёд, но брат не сдвинулся с места. «Может, нам разбудить его?» — он медленно вывел символы. «Нет. Он очень разозлится, если разбудим его по пустяку. Сначала сами выясним». Они продолжили идти и миновали обеденный зал, откуда ещё исходил запах жареного мяса. Донёсшийся стон прозвучал ближе и громче. Женский. Материнский. Калла замедлил шаг. Во рту вдруг стало кисло, и Калла еле сглотнул. «Почему мы остановились?» — уже чертил Магнолий. Наивный. «Потому что я не уверен, что нам следует это видеть», — эту мысль Калла оставил при себе. Знал, что увидит, а вот Магнолий — нет, уверенный в том, что маму пожирают войдлинги. Быть может, да ну это всё к демону, просто вернуться в кровать и лечь спать? Да, точно… И забыть, не думать, что там дальше? Однако любопытство одержало верх. Для Каллы вовсе не было тайной, чем обычно занимаются мужчина и женщина, когда никто не видит, но ещё ни разу он не наблюдал это действие воочию. Собравшись с духом, Калла потянул Магнолия за собой. Они завернули за угол, за которым тянулся ещё коридор, но менее длинный и полностью пустой. Ближе к концу, из молельни, сквозь приоткрытую дверь сочился красный свет. Стоны стали отчётливей, и теперь Калла различал сбивчивое мужское дыхание. Магнолий до боли сжал руку, так что Калла чуть не вскрикнул, и с усилием потащил вперёд. Калла зажмурился и открыл глаза только тогда, когда очутился напротив двери. Забыв, как дышать, он заглянул в комнату. В свете красных свеч мать имело двое мужчин. В одном Калла узнал деда. Лица второго за копной сальных волос не видел, но телосложение выдавало в том Раджипа, одного из охотников. Втроём они уместились на большом багрово-жёлтом ковре перед самодельным каменным алтарём. Выгнувшись и расставив согнутые ноги, мать сидела на коленях деда, а спереди в неё вколачивался быстрыми толчками Раджип. Из глаз матери текли слёзы, она улыбалась самой мечтательной и счастливой улыбкой, что Калла когда-либо видел на её губах. — М-мама, не-е-ет… П-почему они с ней это делают? — едва слышно прошептал Магнолий, и Калла закрыл ему рот рукой, прежде чем тот закричал бы. Калла наблюдал. Дед то и дело приподнимал краешек губ в самодовольной ухмылке, уложенные назад чёрные волосы выбились и у лба явно намокли от пота. Он обнимал мать и, обхватив рукой одну из грудей, то сжимал, то разжимал. Вторая рука с множеством перстней на длинных корявых пальцах лежала на округлом бедре и помогала матери приподниматься и опускаться. Вверх-вниз, вверх-вниз… Калла сглотнул и натянул завязки рубахи до упора, открывая грудь. Становилось жарко. По телу раскатывалось ноющее чувство, а внизу натянулась кожа. Руки так и жаждали прикоснуться к паху. Это было чувство новое, раньше незнакомое. Что оно такое? Желание? Но почему? Калла ощущал, как под ладонью Магнолий кривил рот. Как по его щекам лились слёзы и скатывались по пальцам. Всё, что происходило, так неправильно, но Калла не мог отвести глаз. Раджип ускорился и прижался к телу матери. Обнял её, прильнул уродливыми, исполосованными шрамами губами к шее. Мать раздвинула дрожавшие ноги шире. Затем подалась назад, прижалась к груди деда, чтобы Раджип проник глубже. Тот громко выдохнул носом, и поцелуи, какими одаривал её, превратились в укусы. Мать сильнее выгнулась и застонала. Три потных тела, словно пришитые друг к другу, мерзко блестели в красном свете. Двигались рвано, даже судорожно. Противно хлюпало, а Раджип неприятно причмокивал, когда отрывался от шеи, и время от времени рычал под стать зверю. Приоткрыв рот и жмурясь, мать протяжно вздохнула и откинула голову набок. Её волосы, не утратившие пышности от пота, красиво легли на плечо. Взгляд медленно проплыл по полу, скользнул по двери и остановился на том месте, откуда наблюдал Калла. Он оцепенел, по телу прошёлся холод. Неужели она увидела? Хотел отшагнуть назад, однако ноги не послушались. Глаза матери смотрели бесконечно тепло, заботливо и любяще. На мгновение Калле показалось, что она правда глядит на него так, как никогда в жизни. И улыбается мягко лишь ему. Но мать смотрела не на него; она давно была не здесь, а где-то далеко, в мечтах. Калла опустил глаза, нахмурил брови, отвернулся и поволок назад Магнолия. Они долго не могли заснуть, лежали не соприкасаясь и просто смотрели друг на друга. Брат выглядел растерянно и подавленно, его будто остекленевшие глаза и влажные щёки поблескивали в лунном свете. Он явно хотел поговорить, но не решался. Калла и сам не представлял, с чего стоило начать. — Калла… я… — наконец сказал Магнолий и помедлил, словно не до конца уверенный. — Я больше ни за что не прикоснусь ни к одной женщине, — произнёс он едва шевеля губами. Калла промолчал. Ему было хорошо знакомо чувство, которое брат испытывал. И хотя оно уже давно стало привычным, живот всё же слегка скрутило. — Ну и не надо трогать этих женщин! Женщины переносят столько ужасных болезней, ты даже не представляешь! — Калла попытался отшутиться, но на лице Магнолия отразился ещё больший ужас. — Да ты не волнуйся так… Просто не суй член куда попало и язык попридержи. Когда брат успокоился и всё-таки задремал, Калла вернулся к молельне. Пусто. Калла убедился, что в комнате точно не осталось никого, и медленно вошёл. О том, что здесь происходило, напоминал смрад пота, смешавшийся с не менее гадким кислым запахом. Калла приблизился к ковру и опустился на колени. Кровь смешалась с семенем. Отвратительное зрелище. Интересно, подумал Калла, прижимая ко рту руку, то ли это, о чём мечтала мать? Что же с ней случилось? А что случилось с ним в тот день?Глава 5. Кровь и семя
7 октября 2022 г. в 20:34
Сбоку послышались быстрые шаги. Женские остановились раньше, а мужские затихли на расстоянии вытянутой руки. Калла дёрнул головой и уставился в темноту, однако рядом никого не оказалось. Лишь сгущался полумрак, отвратительно-реальный, не такой, как во сне. Чужое дыхание коснулось волос, и Калла вжал голову в плечи. Пространство искривилось, уплотнилось, и теперь он не парил, а словно плавал в студенистой массе.
«Тебе пора просыпаться», — сказал Вел’Коз.
Его веки начали смыкаться, погружая мир во мрак. Калла открыл рот, чтобы закричать, но огромная сила ударила в плечо, выталкивая из сна. Воздух тяжелел, давил, пока не отвердел и не пошёл трещинами. Через них реальный мир со всеми чувствами и звуками стал стремительно просачиваться в сон, будто вода, которая нашла щель в преграде. Нет! Ни за что! Калла сконцентрировался, собрав последние силы, и бросил их на то, чтобы выдержать напор. Он не вернётся в этот сраный, убогий мир! Туда, где боль! Туда, где слаб и бесполезен!
Однако сопротивляться Вел’Козу вышло задачей непосильной.
— Прошу… прошу тебя! — взмолился Калла, разодрав губы о твёрдый воздух. Боль тут же обожгла лицо, стало дурно от вкуса крови, которая заполнила рот и потекла по подбородку. Больше не может говорить, но зато Вел’Коз не отнимал возможность думать! — «Тебе по силам забрать меня! Моё тело! Мою душу! В Бездну! Прошу, Вел’Коз…»
«Маленький друг, это абсолютно неприемлемо. Я готов продолжать общение, но не забывай о своём физическом теле. Если ты оголодаешь до такой степени, что начнёшь переваривать самого себя, даже Бездна окажется бессильна».
Глаз Вел’Коза полностью закрылся, и Калла остался один. Тьма сомкнулась, похолодало, как в самой глубокой пещере. От Вел’Коза исходило так много энергии и света, что только когда он исчез, Калла ощутил, сколько тот источал тепла — гревшего лучше любого солнца. Теперь о Вел’Козе напоминал лишь слабый приторно-сладкий запах разложения.
Калла вздохнул и зажмурился. Сознание возвращалось в тело, и у него не осталось сил бороться. Губы уже почти не жгло. На лоб точно капнула вода и скатилась к уху. Каллу передёрнуло, он поморщился и махнул рукой. Сверху донёсся голос, громкий, но в то же время приглушённый, неразборчивый. Он явно звал по имени. На плечо легла тяжёлая рука и потрясла. Сначала легко, затем настойчивей. Послышалось яростное женское покашливание. В нос ударил запах рвоты или, вернее… — Калла принюхался — желудочного сока. Да, точно… после ночи не убрал простыню. Должно быть, отвратительный вид, всё в крови. У брата желудок крепкий, а вот Омела… интересно, долго ли она блевала?
От последней мысли у Каллы изрядно поднялось настроение. Он приоткрыл глаза, только чтобы увидеть её перекошенное лицо. Через распахнутое окно солнце проникало в противоположную комнату и золотило гобелены и каменные стены. Воздух извне, свежий и чистый, просачивался даже сюда, в тупик коридора, где Калле частенько приходилось ночевать в неглубокой выемке в стене. Значит, ещё не день и даже не полдень. Прошло не больше пары часов, хотя сон будто длился вечно. Раздвинув широкими плечами края заслонявших свет ковров, брат сидел рядом на коленях. Когда Калла встретился с ним взглядом, его такое же смазливое, как у матери, лицо расслабилось.
— Ужасно выглядишь, — кивнул Магнолий.
— Ага, ты тоже.
Тонкие губы Магнолия тронула улыбка. Омела, стоявшая позади него, хрустнула пальцами и недовольно засопела.
— Мы думали, ты уже того… откинулся. — Магнолий хихикнул и усиленно затеребил заусенец на пальце. Казалось, брат еле сдерживался, чтобы не выдрать его с кровью. — Как хорошо, что ты живой.
Внешне Магнолий выглядел спокойным, но руки слегка подрагивали, а пальцы никак не находили места. С тех пор, как он спас Каллу со дна ямы, его стало так трясти. Да, иногда глубины накладывают сильный отпечаток…
Калла не сомневался: брату бы очень не хотелось как-то поутру обнаружить его прохладный труп, но кое-что тот боялся ещё сильнее. И не только он.
Калла пошевелился. Он лежал на правом боку и прижимал к груди костыль. Затем притронулся к лицу, губам и провёл по ним. Едва тёплые, потрескавшиеся, с коркой запёкшейся крови — не свежей, а той, ночной. Калла опёрся о твёрдую поверхность камня и приподнялся. Магнолий хотел ему помочь, но Калла отмахнулся, ударив того по рукам, и сел самостоятельно. Не хватало ещё дать Омеле новый повод для насмешек!
Зрелище открылось превосходное. На серой простыне почти не осталось места, где бы она сохранила прежний цвет. Казалось, это всего лишь разлилось вино. Алые и красные, багровые и чёрные — пятна крови создавали удивительный узор. Неужели на подобную красоту способно человеческое тело? Конечно, это не те рисуночки, которыми разукрашивает Мальзахар холсты бумаги… но тоже ничего. У Каллы своё виденье искусства.
Затем он перевёл взгляд на стену. На ней красовался длинный и отчётливый отпечаток, каким самое то пугать Омелу. По полу, от кровати до угла следующего проёма, шла цепочка капель. Наконец, Калла обратил внимание на себя. Волосы слиплись, и от них несло блевотой. На чёрном балахоне — очевидно, ни одного развода, но под ним рубаха пропиталась кровью. Как и на губах, на правой руке образовалась корка. Сковырнув её, Калла дёрнулся. От локтя до кончиков пальцев прошла резкая, но приятная боль, которая почти тут же потухла. Калла блаженно улыбнулся.
— Ты ведь… действительно в порядке? — Глаза Магнолия смотрели куда угодно, только бы не встречаться взглядом.
— Да, конечно. Я просто обблевался кровью, а так больше ничего, — загоготал Калла.
Брат поморщился. Шутка ему явно не зашла.
— Это не смешно. Перед смертью отец страдал так же, ты ведь знаешь…
— Конечно, знаю. Но я не такой слабак, как он. — Калла посерьёзнел. — Я выдержу.
Магнолий вздохнул и опустил голову:
— Ну, как знаешь. Моё дело — убедиться. Скажи, ты ведь не собираешься здесь и сейчас… того… превращаться?
— Магнолий, зачем, нет… — простонала Омела.
Но ничто уже не остановило бы Каллу.
— Прям здесь и сейчас?! — захохотал он и развёл глаза, так что лицо брата, мигом застывшее в гримасе ужаса, раздвоилось.
Внезапная боль стрелой пробила чуть выше живота. Не сумев полностью вдохнуть, Калла застонал и скорчился. Сраный голод! Почему его так приятно утолять, но не чувствовать?
Магнолий сидел не шевелясь и выпучив янтарные глаза. Так он больше походил на шуримца, но с более светлой кожей. Тем не менее хотелось плюнуть ему в лицо за надругательство над благородной внешностью.
Омела подскочила к Магнолию и толкнула его назад. На её чересчур подвижном лице всегда легко угадывались чувства, даже те, которые она пыталась скрыть. И вот теперь, напряжённое, оно мгновенно изменилось. Омела ужасно сильно свела брови, приоткрыла рот и упёрла руки в бока. Длинная, тощая и плоская, она напоминала злую саранчу. Раньше Калла ловил таких, когда бывал в джунглях. Стоило поймать одну, как та сразу же начинала пускать коричневые слюни и беспрерывно сраться. От страха ли, а, быть может, от чего ещё, Калла лишь гадал. Однако, что понимал без всяких размышлений: Омела боялась его сильнее всех.
Особенно того, что с ним творилось.
Это она очутилась не в том месте не в то время, когда отец сбросил человеческую кожу. Калла и сам до конца не понимал, что тогда произошло и почему. Вот отец был человеком, а потом… обратился огромным войдлингом и вскоре сдох.
— Ты… Ты думаешь это смешно, кретин?! Как же вот иногда хочется… как следует, чтоб запомнил… — процедила Омела, сжала кулак и несколько раз ударила по раскрытой ладони, — уебать голову твою об стену! Конченый урод!
— Давай-давай, попробуй, пизда тупая! — выплюнул Калла и обхватил рукой живот. Внутри жгло, пульсировало. Калла поморщился и медленно вдохнул, а затем так же выдохнул. — Или слабо? Лишь на словах такая дерзкая? Конечно, ты же девчонка! Работать ртом только и умеешь.
Магнолий тут же вцепился в руку.
— Ты что такое говоришь, Калла? Это ужасные, отвратительные слова, — зашептал он одними губами. — Ты не в том состоянии, чтобы…
— Заткнись! Пусть ответит. Пусть попробует!
Омела стояла опустив голову и плотно прижав руки к телу. Её била сильная дрожь, а краешки губ так и норовили коснуться подбородка. Сейчас расплачется, подумал Калла и самодовольно приподнял бровь. Девчонки такие слабые, одно слово — и сразу в плач. Да и что он такого сказал? Ну да, грубовато… ну и что? Это же правда!
Однако Омела держалась лучше, чем Калла ожидал. Неужели ей хватит сил и смелости на что-то большее, чем рыдания?
— Почему? — произнесла она ломающимся голосом. — Почему? Почему ты такой гадкий? — Наконец, она перешла на крик: — Почему ты такой гнилой?! Одним своим существованием ты приносишь боль! Брату! Мне! Матери! Всем! Лучше бы ты сдох, а не он! — Омела громко всхлипнула, из её глаз наконец брызнули слёзы. Она быстро утёрла их, отвернулась, шмыгнула пару раз и продолжила низким голосом: — Твой отец был уважаемым человеком. Он сделал столько добра для нас и нашего поселения. Даже вы́ходил тебя, когда ты, малолетний уебан, лежал полумёртвый с переломанными ногами! Если бы не он, если бы… — Омела помедлила. — А ты… Мерзавец. Отброс вонючий… Неужели в тебе нет ни капли уважения? Ты словно не его сын вовсе. Ты вообще не пойми что. Почему ты такой? Тебе всего двенадцать, а ты уже мертвее мёртвого. Что с тобой случилось, Калла? Когда в тебе умер человек?