🌳
Вся следующая неделя, проведённая под одной крышей с новыми гостями, для Чимина проходит как в тумане, окутывающем берег моря по утрам. Сонливо, мрачно и безумно холодно — даже шерстяные носки не спасают. Нет, он всё прекрасно помнит, каждую мелочь, связанную с Юнги и Чонгуком, просто большую часть времени он угрюмо сидит у себя в комнате (несколько дней из-за плохого самочувствия, а все остальные — просто потому что может) или на пляже, в своём укромном месте, туда он ходит либо ранним утром, либо поздним вечером. Пересекаться с парнями не хотелось, потому что Чимин… Оказывается вдруг слишком романтичным и напуганным. Ему с большим трудом удаётся вспомнить события того дня на пляже, и все те моменты их случайных касаний (которых можно было сосчитать по пальцам одной руки), взглядов и редких разговоров. Всё это сейчас кажется сценами из дешёвой мелодрамы. Пак любит мелодрамы, а ещё больше он любит плакать над ними. И он прекрасно понимает, что не герой на этой сцене. Это вовсе не его фильм. Чимин смеётся, ведь максимум, кем он действительно мог бы быть, так это бревном на заднем фоне. Он всё это очень хорошо знает и никогда не забывает — спасибо расшатанной самооценке. Однако принимать своё положение никак не хочет. Эти парни же так ярко сверкают, словно выброшенные на берег ракушки, манят и влюбляют в себя. Смотря из своего маленького окошка на них все это время, юноша незаметно для себя начинает надеяться. А что есть хуже, чем пустая, необоснованная надежда для человека? У него ведь ни единого шанса нет. Он же всё видит прекрасно. Может, Чимин и наивный, но точно не тупой. Если первые несколько дней он ещё искренне верил, что перед ним двое лучших друзей, которые просто слишком хорошо друг друга знают и буквально говорят без слов между собой, то сейчас, под конец недели, Чимин не уверен ни в чем. Чонгук и Юнги явно с трепетом смотрят друг на друга (а ещё иногда на бедного Чимина в окне, но тот ничего не замечает). Чон, этот смешной парень, похожий на кролика, смотрит на своего друга влюблёнными глазами, демонстративно касается, буквально расплывается рядом с ним. И Юнги заботится о Чонгуке больше, чем о себе самом, постоянно держит его за руку, наверняка холодную, и улыбается по-особенному. Всё это происходит почти незаметно, как-будто это нечто обыденное и правильное — вот так просто дарить прикосновение кому-то во время разговора и смотреть так откровенно. Чимин не деревенщина и уж тем более не ханжа. Он понимает, что эти двое любят друг друга, это не заметит разве что… Да кто угодно. Или же все специально закрывают глаза. Один Чимин не в силах отвести взгляд от чужих улыбок. Его который день грызёт вопрос, на который он, если честно, не хотел бы знать ответа. Скажем, его мучают не один десяток таких вопросов, он до сих пор просыпается в холодном поту из-за своих странных снов, в которых всё чаще фигурируют парни этажом ниже. И у Пака к ним действительно много накопилось вопросов, но один из них выделяется больше всего. Почему они ни разу не приходили к нему? Настолько он теперь им противен? Если бы Паку давали по доллару за каждый запуск его способности рушить всё к чертям, он бы был первым в списке Форбс. Ему смешно и плакать хочется. Чимин немного обижен, хотя и понимает прекрасно, что после того случая на пляже сам он ни разу не подошёл к ним ближе, чем на пять метров. Ему же это прощается, так ведь? Больным людям всегда делают поблажки. Но сейчас ему впервые не сделали. Пак вжимается в окно лицом и наблюдает за тем, как двое парней о чем-то увлечённо разговаривают в беседке во дворе, млеет от едва слышимого смеха Чонгука и понимает… Он чертовски боится утонуть в этом. И в то же время немного завидует их отношениям. Перейдя он черту, эту невидимую и бессмысленную границу, он не может быть уверенным в том, что будет готов узнать себя лучше, что справится с этим. Что не разобьётся о свои же чувства, что не погрязнет в чужих. Что мир вокруг не изменится. Но сильнее всего его ужасает лишь одна возможность того, что Чонгук и Юнги могут не нуждаться в нём, что они не поверят. Он не знает их настоящих, не знает, где заканчивается их искренность и начинается лицемерие. Чимин скользит с противным звуком щекой по стеклу, ему так хочется получше расслышать чужие голоса! Не выдерживает, приоткрывает аккуратно форточку, впуская свежий воздух в лёгкие и топя в себе крики и нужные слова. У Чимина внутри целое море персикового цвета и чёрная бездна невысказанных слов — всё лишь для них. Последние дни ему необъяснимо хочется долго и мучительно истерить, разрывая горло и глотая слёзы, хотя серьёзных поводов для этого по сути и нет. Возможно, ему просто уютно в собственной драме. Сидя у окна своей комнаты и внимательно следя за каждым их действием, он пытается убедить себя, что это банальное любопытство, а может и вовсе желание попробовать что-то новое. Когда на город опускается очередной нежно-розовый закат, а солнце окрашивает дома в персиковый оттенок, Чим, давно отлипший от окна, лежит на смятом одеяле и рыдает. В глотке застрял ядерный привкус персиков, от которого уже тошно. Он никогда даже не задумывался, почему этот аромат преследует его и впитан в стены его комнаты, почему забивается в нос и саднит кожу. Как долго? Он хмурит брови и думает, что это абсолютно неважно, переключается на драму более актуальную сейчас. Смотрит в потолок, старается не издавать громких всхлипов или вздохов, знает, как хорошо слышен каждый шорох в этом доме. Ему ведь просто стоит с ними заговорить, ничего страшного не случится. Не во второй раз. Чимин кивает сам себе и немного успокаивается, залезая в соцсети. Это отвлекает, но не надолго — первый же случайный пост о любви и Чимина выносит очередной волной. «Попробовать что-то новое», так он думал? Убожество. Чимин скрипит зубами, сжимает до боли футболку в районе груди и тихо хнычет. Он не понимает, что, ради всего святого, с ним творится. Будто чувства не его, будто они проходят через тело и оставляют шрамы, насквозь дырявя сердце. И так до поздней ночи его пробирало до дрожи от отвращения и презрения к самому себе, от чрезмерной нежности и любви к незнакомцам, от переполняющих его противоречий и чужих чувств. Чимин разбит и очень жаждет узнать правду, почему сейчас он в таком состоянии. Хочет узнать, действительно ли у него появились чувства к двум незнакомым парням? Или это всё очередной грёбаный сон? Слишком долго предаваться унынию и размышлениям ему не позволили. Была уже поздняя ночь, когда в дверь тихо постучались. Чим дёргается, тут же вскидывая голову и проверяя, что дверь ещё закрыта. Будь это родители, уже зашли бы. Он шумно сглатывает и наспех вытирает слёзы с лица. Сердце стучит так сильно, что вот-вот выскочит. Здесь всего три варианта: за дверью либо Юнги, либо Чонгук, либо вор. И ему совершенно не сложно признать, что был бы рад сейчас именно третьему. Парень шелестит своему гостю «заходи», после чего на пороге комнаты появляется Чонгук с двумя стаканами лимонада в руках. Розововолосый хлопает ошарашенно глазками, открыто пялясь на вставшего как вкопанный парня. Он правда не понимает, почему незнакомый человек сейчас стоит здесь, на его территории, ещё и так поздно. Чон смотрит в чужие красные, заплаканные глаза и решается зайти наконец, закрывая за собой дверь. Юноша весь подбирается, ещё раз протирает лицо ладонями и заворачивается в одеяло, словно пугливый котёнок. Гук-и (он услышал это милое прозвище из уст Юнги пару дней назад, а потом осмелился тоже так называть его, хоть и мысленно) ставит один стакан на тумбу, а второй протягивает ему. Коротко взглянув на Чона и немного поспорив с самим собой, не выгнать ли его отсюда прямо сейчас, Чимин терпит поражение (или же победу) и шумно выдыхает. Приходится вынырнуть из своего укрытия и всё же принять лимонад из чужих рук. — Спасибо… — тихо произносит он и отпивает немного, продолжая незаметно косится на него снизу вверх. Кисло. — Слушай, я… — Чонгук старательно пытается подобрать правильные слова, замечая на чужих щеках алые следы от недавней истерики. — Если тебе нужно выговориться, ты можешь… — Всё нормально, — вдруг отнекивается он, словно оправдываясь. — В смысле, мне нечего сказать. Ой, то есть… Прости за тот день, я не знаю, что на меня нашло… Боже… Волной, что размером с цунами, накатывает огромное желание провалиться под землю. Чимин стыдливо опускает голову и упирается взглядом в свои дрожащие пальцы, а Чон, несмотря на слабое освещение в комнате, отчетливо видит пылающие красным уши и думает, что тот выглядит сейчас совершенно милым и очаровательным. — Не извиняйся, Чимин-и, — неожиданно ласково и заботливо произносит парень, улыбаясь так тепло и искренне, что сердце Чимина ухает куда-то в ноги. Он еле сдерживается, чтобы не запищать от восторга. Чонгука вдруг осеняет. — Ах, извини, ты сам не представился, мы от твоей мамы узнали. Если тебя это смущает, мы можем познакомиться как полагается, — в мыслях остаётся не озвученное «снова». — Нет, всё нормально, — мотает головой в стороны и дует губы, а Гук ничего милее в жизни, кажется, не видел. Чимин молчит долго, пьёт тихо лимонад и поглядывает на парня, сидящего прямо на полу. Его гость тоже не говорит ни слова, но и на Пака не смотрит больше. Он бегло осматривает чужую комнату. Тусклый, но очень тёплый жёлтый свет лампы, что стоит на маленьком письменном столе, выглядит так же уютно и немного грустно, как и сам Чимин. Стены его комнаты увешаны странными безделушками и его собственными картинами. На них написаны чужие сны: отрывки чьих-то силуэтов, густые хвойные леса, кристально-чистые реки, а в самом дальнем углу висит изображение поля боя и войны. Чимин не любит эту картину, никогда на неё не смотрит, если только случайно задевая взглядом иногда. Зато Чонгук с интересом и какой-то нежностью любуется этими отрывками памяти, наконец замечает на полке рядом две красивые статуэтки, над которыми Чимин успел поработать и освежить краску. Почему-то Чон закрывает глаза и грустно вздыхает, отмечая про себя, что в этой комнате потрясающе пахнет персиками. — Ты сам нарисовал их? — указывает взглядом на картины, потянувшись за своим стаканом и тут же отпивая из него немного. Забавно хмурится от кислятины, на что Чимин тихо хихикает. — Да, только не смейся. — Шутишь? Они потрясающие, — Чонгук чувствует искреннее желание открыть парню глаза на свой дар. Пак сбит с толку и смущён такой реакцией, поэтому неловко кивает в ответ и присасывается к лимонаду, с силой жмуря глаза. Если так продолжится и дальше, если Чон будет делать комплименты и давать надежду на что-то, Чим просто не сможет собрать себя по кускам после отказа. А ведь ему непременно откажут. Конечно, это будет целиком и полностью его вина — позволить себе надеяться. Да господи, о чём он вообще думает! Он же никогда в жизни не сможет признаться, а значит и отказа как такового не последует. — Что за фигурки? — спустя пару минут молчания спрашивает Чонгук, смотря парню в глаза. — Не знаю, нашёл недавно, мама с чердака притащила. Наверно, это эльфы. Как из сказок, знаешь… — Я думаю, это не эльфы, — тихо произносит Чонгук, вновь вдыхая сладкий аромат фруктов. — Правда? Тогда кто? — удивлённо поднимает глаза Чимин и краснеет от чужого тёплого взгляда в ответ. — Нимфы. Знаешь что-нибудь о таких? — на задумчивый вид Чон лишь слегка поджимает губы, думает, пахнет ли сам Чимин персиками так же сильно? Ему безумно хочется проверить это. — Нимфы считаются наполовину божествами. Обычно это духи леса, гор или рек. А эльфы — это просто одна из множества рас. — Ты говоришь так, будто они реально существуют, — Гук на это ничего не отвечает, загадочно улыбаясь. Чимин никогда не слышал о них, об этих мистических созданиях, но где-то внутри возникает чувство, что всё это правда, что его новый знакомый прекрасно знает и понимает, о чём говорит. Пак решает поверить ему, настолько глубоко, что почти искрится от радости и восторга. Хотя бы на эту ночь, хоть немного, но ему нужна эта вера в мистическое и необъяснимое. И Чимин знает, что он может ему это дать. Может доказать, что эльфы, магия и любовь и правда существуют. — Не эльфы. Нимфы, — неожиданно поправляют его, из-за чего Пак на мгновение подвисает. Он что, сказал это вслух? Удивлённый юноша смотрит в глаза гостю, не может правильно задать вопрос, словно все слова закончились. Панику Чонгука заметить непросто, он старательно делает вид, что так и надо, что ничего странного сейчас не произошло и вообще это его собеседник глухой и невнимательный. Однако, у него получилось. — На твоём лице всё написано и так, — парень пытается оправдаться, но Чимин слишком наивен и романтичен, поэтому… — Ты умеешь читать мысли! — вдруг вырывается у него. Чонгук молча сидит в шоке, потому что, о чёрт, его раскрыли. — Мне не нужно читать мысли, чтобы понять, о чём ты думаешь, Чимин. Ты как открытая книга. — Ты меня не убедил, — хихикает он, а Чон вслед за ним открывает свою новую, совершенно обворожительную улыбку. Чимин вдруг заканчивается как личность, зависая на чужих пухлых губах, и прячется в себя снова, погружая комнату в неловкую тишину. Этот человек влюбляет в себя невероятно сильно и быстро, что вообще-то незаконно. Он не может сопротивляться этому чувству, и, очевидно, начинает ещё больше себя ненавидеть за это. Чонгук снова делает пару глотков, слегка морщится и допивает полностью, а после встаёт с места и протягивает руку парню, чтобы забрать пустой стакан. Чимин пялится на него, не понимает, что нужно сделать, чего от него хотят. Хлопает ресничками, боится спросить прямо. Чон на это ласково улыбается и взглядом указывает на его руки. Даже не пытаясь скрыть свою панику, он тяжело вздыхает, отдаёт этот несчастный стакан и молится всем богам, чтобы прямо сейчас всё-таки провалиться под землю. Чонгук еле сдерживается, чтобы не затискать сейчас парня до смерти, отходит к противоположной стене, и Чимин слышит стук стекла по деревянному столу, вздрагивает. — Хочешь… М-м, — неловко перебирает пальцы он, пытаясь придумать хоть что-то и задержаться подольше. И вдруг показывает на статуэтки. — Расскажу одну историю. Про нимф. — Д-давай, — Чимин поудобнее закапывается в одеяло и внимательно вслушивается в бархатный голос. — Они живут, всегда привязанные к одному месту. К деревьям, лугам, цветам, рекам. Если уйдут надолго — могут умереть, но живут по человеческим меркам всё равно довольно долго. Но, ты наверное догадываешься, что не бывает закона без исключений, — короткими шагами ходит по комнате, а после останавливается осторожно у самой постели и безмолвно спрашивает разрешения сесть рядом. Пак позволяет, двигаясь чуть в сторону и упираясь спиной в стену. Чон лезет к самому окну и кладет руки на подоконник. Чимин заворожен им, словно своим ночным кошмаром. — В детстве нам с Юнги поведали одну легенду про этих нимф. Она не очень весёлая, но я хочу, чтобы ты услышал её. — Думаешь, что я боюсь? — он хитро щурится, смотрит на него и чувствует приступ слабой боли в сердце. На лице Чонгука рыжие блики от лампы мерцают звёздами и сливаются с лунным светом, и весь этот человек, целиком и полностью кажется сейчас таким недосягаемым и настоящим, самым прекрасным во вселенной, и настолько чарующим, что Пак готов заплакать снова. — Нет, это скорее мне страшно, — шепчет тот едва слышно, а у розововолосого появляется ещё несколько вопросов, на которые он не получит ответов. — Так… Ты продолжишь? — Да, я… Прости, — Чонгук упирается взглядом в потолок, будто вспоминает. На деле же он молится, чтобы забыть хоть немного. — В землях, где я жил, давным-давно была война. Люди о ней лишь шептались и не лезли, страшно было, ведь повздорили боги и их дети — нимфы. Они воевали долго, почти три сотни лет, и так бы враждовали дальше, если бы… — Что? — Чимин нетерпеливо ёрзает и выжидающе глазеет на парня, который вдруг останавливается и наслаждается красотой и любопытством напротив. — Вмешался человек. Так сложилась судьба, он стал началом конца. Ты знаешь, нимфы могут любить только смертных. И это сильно ранит, ведь вы… Мы живём значительно меньше. Нимфы часто следуют за своими погибшими возлюбленными. — Они умирают так же, как и люди? — Не совсем. Их тела превращаются в деревья или становятся частью того места, где они родились. Но сознание остаётся и блуждает где-то рядом, пока не наступает нужное время. — Что это значит? Ты говоришь про перерождение? — он незаметно двигается ближе, словно улитка, но от глаз Чонгука это не ускользает. Недопустимо мило. — Да, можно это так назвать. Тот человек, говорили, был влюблён в двух нимф, что стояли у самых истоков своего народа. Они были правителями всего народа, последними мужского пола. И они так же глубоко и преданно любили человека. — Подожди, как это… Втроём? — Чимин изумляется, таращится огромными глазами на него. Ведь только недавно пришлось принять любовь Чонгука и Юнги как неоспоримую реальность, а сейчас камнем по голове добивают таким заявлением. — А так можно? — То есть тебя смущает только это? — Чонгук тихо смеётся, так добродушно, а бедный юноша в этот момент еле останавливает порыв поцеловать его. — Ты такой невинный, Чимин. Он дуется, отворачивается и что-то бурчит себе под нос, пока Чон продолжает улыбаться. Пак неизбежно размышляет о том, могли бы они с Юнги так же принять третьего человека в их отношения, или нет. Но спрашивать такое он не осмеливается, это как минимум бестактно, а как максимум — его удар хватит, если ответят положительно. — Нимфы понимали, что любовь к человеку — их сила, он был причиной, чтобы они вернулись живыми. Но это было и их слабостью. Они скрывали от богов своего возлюбленного, но он… Человеку больно было видеть кровь на руках своих любимых. И он решил принести себя в жертву. — Что?! Почему? Как это помогло бы? — Чимин повышает голос в пределах шёпота, злится сильно, а потом резко тушуется весь, осознавая. — Он знал, что эти нимфы умрут тоже? — Не знал. Но своей смертью он закончил войну. Убивать обычного смертного для всех было строжайшим табу. Когда боги узнали об этом, предложили заключить мирный договор. — Почему? Были выгодные условия? — Да, для нимф и для богов, несомненно, выгода была… — Чонгук вдруг закрывает глаза, будто не хочет, чтобы Чимин увидел его слёзы. — Кто-то должен был понести наказание. Бога, затеявшего войну, отправили на землю в теле смертного без права на перерождение. А правителей нимф и возлюбленного человека прокляли. На этом война закончилась. — Но что случилось с ними? — Чимин уже сам готов расплакаться. — Пожалуйста, скажи, что они живы и до сих пор любят друг друга. — Они любят, очень сильно и даже сейчас, поверь мне, — он смотрит прямо в глаза, и этот взгляд — будто иголками по коже. Чимин на секунду представляет, что ему сейчас признаются в любви, но столько боли в чужом голосе не дают покоя. — Нимфы погибли вслед за ним, в своей следующей жизни стали духами океана, а человек переродился лишь спустя несколько веков. Когда нимфы нашли его, оказалось, что проклятие стёрло все его воспоминания. Это было самое страшное, что могло произойти с нимфами. — Потому что они долго живут, а человек нет? — Они не могли оставить этого человека, не могли его разлюбить даже после смерти, — Чонгук согласно кивает, всё прожигая своими невозможными карими глазами сердце юноши. — А человек мог. Каждую свою жизнь он заново знакомился с нимфами. — И это продолжается до сих пор… — Чимин кусает нервно указательный палец, думает обо всей этой ситуации и вдруг перебирается по кровати, садясь напротив, совсем рядом. — Почему у меня такое ощущение, будто ты не легенду рассказываешь, а свои воспоминания? Ответь честно. — Чимин, ты пересмотрел фэнтезийных фильмов, — парень уходит от ответа, коротко усмехаясь. — Ты снова меня не убедил, — и двигается ещё ближе, смотрит с любопытством, от которого Чонгуку не по себе. — Скажи, вы с Мин Юнги… Вы… Ну… — Да, — выдыхает он, словно исповедью признается в тяжких грехах, а Чимин чувствует кожей его дыхание, в носу щекочет от подступающих слёз. И почему-то в комнате повисает стойкий запах хвои, перебивающий аромат персиков. — Понятно, прости, — плавно качает головой, будто ничего не случилось, отодвигается назад, но не рассчитывает расстояние и чуть не падает с кровати. Чонгук быстро хватает его за плечи и тянет на себя, осторожно прижимая его к груди. Чимин пялится испуганно тому куда-то в плечо и задыхается буквально. — В этот раз успел, — Пак так и лежит на нём, сжимая пальчиками его толстовку, и наконец начинает размеренно дышать, понимая, от кого исходит этот запах леса. Он так не хочет отстраняться, ему действительно нужно было это, настолько сильно, что почти болезненно. Ему сейчас смертельно важно ещё хоть секунду побыть в объятиях Чонгука. И он всё ещё ненавидит себя за эти чувства, хоть теперь и капельку меньше. Чон же сходит с ума, держа в руках самое хрупкое и любимое сокровище. И он Чимина понимает, всё видит, слышит и чувствует. Ведь этого человека не любить — преступление. В воздухе больше не висит неловкость, теперь вокруг витает лишь смущение и ожидание. Оба незаметно наслаждаются ароматами друг друга — Чонгук без ума от сладкого персикового, а Пак тает в ворохе чужой толстовки, пропахшей соснами и пихтами. Они несколько минут молчат, находятся близко, но Чимин не чувствует, что действительно рядом. Чонгук, как и Юнги, далеко. Они где-то не здесь, хоть и живут этажом ниже. Как сказал Чон, — закона не бывает без исключений. Пак позволяет себе допустить мысль, что этим исключением является он сам, ведь эти безобидные объятия для хрупкого и мягкого Чимина оказываются началом конца.🌳