***
Город был маленьким, почти безлюдным, в нем мало ездило машин, был один большой и один маленький супермаркет и еще что-то на подобии площади с усталым фонтаном в центре. Было бы у него желание, он за час смог бы обойти все «достопримечательности» без особого напряга. Делать здесь было, в общем-то, нечего, за исключением Джона Леннона, который, вроде как, тоже находился в этой глуши, и коротких съемок, в которых ему нужно было принять участие после обещания, данного Фредди Меркьюри. Он уже не раз успел пожалеть о том, что вообще согласился на всю эту авантюру, расценивая себя, как музыканта, и только, но обещания он нарушать не любил, так что Роджер, печально вздохнув, отнес свой небольшой чемоданчик в номер и спустился вниз, в ресторан, где должен был ждать его Меркьюри. Сегодня отмечалась первая неделя съемок и важно отснятых кадров, и Фредди пророчил ему просто потрясающий банкет по этому поводу. Ничего удивительного в том, чтобы бухать из-за окончания первой недели в случае с Фредди, не было, поэтому Тейлор, быстро приняв душ и переодевшись, решил немного передохнуть. Конечно же, Роджер рассчитывал на то, что на этом банкете будут и остальные члены каста, а точнее, один определенный член. Тейлор никогда в жизни не пробовал сблизиться с парнями, и он был почти уверен, что все эти пидорские обжималки не для него, и он до сих пор не мог даже мысленно назвать себя бисексуалом, хотя после последнего происшествия натуралом он тоже, кажется, не был. Все эти мысли отлично занимали его время по ночам, а те самые «пидорские обжималки» с Джоном Ленноном не выходили у него из головы. А еще ему до жути хотелось все это повторить, и от осознания того, что он понятия не имел, что при этом творилось в голове у самого Леннона, в нем только подогревался интерес и желание увидеть Джона. Роджер отворил дверь в кафе, что находилось через дорогу от мотеля, удивленно подмечая, что все было не так уж и плохо: в заведении было около двадцати квадратных столиков, приятный охотничий интерьер с головами убитых животных и приличный на вид бар, с различными видами крепкого алкоголя в красивых бутылках, что украшали стойку позади бармена. Он облегченно выдохнул, за одним из столиков увидев Фредди, который увлеченно рассматривал пену на бурлящем шампанском, и Дэвида, который сидел по левую сторону от него, о чем-то беседуя с приятной девушкой в красивом пушистом платье. — Всем привет, — поприветствовал их Роджер, пересекая расстояние от дверей к столику и сел на один из свободных резных стульев с высокой спинкой и длинными подлокотниками. Он пожал всем присутствующим мужчинам руки, слушая извинения Фредди о том, что тот его не встретил, и мягко поцеловав руку девушки, искрясь от радости. — Дорогуша! Так быстро ты доехал, а должен был добраться только к ночи! Как дорога? Устал? — вскрикнул Фредди, тут же наливая вошедшему стакан виски и пододвигая ему мясные и рыбные закуски, грубо нарезанные овощи и тарелки с фруктами. — Да нет, не устал, — отмахнулся Роджер, усмехнувшись родительской заботе Фредди, которая была очень кстати. Он стал накладывать все подряд на свою собственную тарелку, быстрым взглядом окидывая небольшое пространство в кафе, пытаясь найти в нем Джона. — Но выпить бы не отказался, — он улыбнулся Фредди. — И как вы только со скуки в Шотландии не подохли? — спросил он у Меркьюри, подкуривая сигарету. Джон затянулся, бурно обсуждая нынешнюю власть с Мартином, персонажем второго плана, и, конечно же, находя тысячу отрицательных моментов той самой власти. Дэвиду крайне повезло, что сидел он за другим столиком, потому что настроение у Джона было очень саркастичным, и он иногда поглядывал на Боуи, надеясь остаться с ним вдвоем и «обсудить» ту ночь. Взгляд Джона снова остановился на столике, за которым сидел Боуи и Меркьюри, и он, удивленно приподняв брови, заметил за ним еще и фигуру Тейлора. Сощурив глаза, он присмотрелся к лицу Роджера, чтобы убедиться, точно ли это был он. — Категорично ты судишь, Джон, — изрек Мартин, помешивая ложечкой лед в стакане с алкоголем, — я думаю, не всему виной Вильсон, несмотря на то, что экономика с каждым годом ухудшается. Джон не сдержал широкой улыбки, которая появилась на его лице, когда их взгляды с Роджером пересеклись, и последний еле заметно помахал Джону рукой, делая глоток крепкого алкоголя. Леннон, уже вполуха слушавший Мартина, отметил то, что Роджер выглядел чертовски привлекательно в этих обтягивающих штанах и широкой рубашке на размер больше. — Я сейчас вернусь, — коротко бросил он Мартину и уже через секунду приземлился на свободный стул около Роджера, улыбнувшись всем присутствующим и сказав: — Приветствую. Не ожидал тебя здесь увидеть, — Джон протянул руку для рукопожатия, останавливая долгий заинтересованный взгляд на голубых сверкающих глазах Роджера.***
Как странно бы это ни было, они отлично просидели первые полчаса за общим столом, обсуждая всевозможные темы и с аппетитом кушая блюда, что стояли перед ними. Джон, который вообще почему-то забыл, что в одной из сцен должен был принимать участие Роджер, почти что светился от счастья, вдруг несказанно обрадовавшийся тому факту, что на площадке появился человек, с которым он комфортно себя чувствовал и с которым можно будет интересно провести время. Когда Фредди завел тему какого-то то там костюма, что нужно было перешить для Дэвида, который — как отметил Джон — постоянно с интересом поглядывал на него с Роджером, Тейлор, который давно потерял нить этого разговора, медленно опустил руку под стол, нащупывая ею колено Джона; их ноги соприкасались все время, что они сидели за столом, так что его пальцы начали осторожно, аккуратно поглаживать Джона. — Фред, а какого числа мы едем в Лондон? — спросил Леннон, посмотрев на уже хорошо пьяного Меркьюри, присевшего на уши костюмерши. Его губы дрогнули и поползли вверх, когда он почувствовал руку Роджера на своей ноге; он бросил короткий игривый взгляд на Тейлора, который говорил о том, чтобы тот не останавливался. Следующую часть, совсем маленькую, они отснимут в столице королевства, и мысль о том, что совсем скоро он снова сможет увидеть Лондон, по которому успел соскучиться (а точнее, по темпу жизни, что там был), настолько согревала ему душу, что Джон чуть ли не каждое утро с ней просыпался. — Через три недели. Если я не ошибаюсь, — почему-то крикнул ему Фредди, снова налегая на алкоголь и, наконец, отвлекаясь от костюмерши, которая вяло отвечала ему на бесконечный поток одинаковых, повторяющихся вопросов. — Просто я уже изрядно скучаю по пабам, знаешь, — с усмешкой сказал Джон, вернув свое внимание Роджеру. Он потянулся за очередной сигаретой из пачки, что валялась посреди стола и принадлежала непонятно кому, когда пальцы Роджера внезапно стали подниматься выше и сильнее сжимать ткань его штанов, и Джон от неожиданности дернулся. Он вытянул сигарету, скосив глаза на Тейлора, который спокойно сидел, как будто заинтересованно слушая диалог Фредди и Кэролин, и Джон ухмыльнулся, чувствуя прикосновения Роджера. Он совершенно точно видел и чувствовал по Тейлору, что тот соскучился — и плевал он, по чему именно: по самому Джону или сексу с ним, — и эта мысль изрядно ему льстила. Джон подпалил сигарету и, когда Фредди снова увлекся костюмершей, а глаза Дэвида задержались на лице Джона, он наклонился прямо к уху Роджера, взглядами пересекаясь с отстраненным и скучающим Боуи, который отсутствующе покуривал. Джон спросил: — В Лондоне что, так плохо ебут? И затянулся, вернувшись на место. — Ты охренеть, какой проницательный, — шепнул ему Роджер в ответ, поднимая руку выше прежнего, перенося ее с колена на бедро Джона. Тот резко кашлянул, потянувшись к уже пустому стакану с виски. Дэвид холодно на них смотрел, явно борющийся со скукой этим вечером, и выдохнул сигаретный дым, едва удержав на лице безразличное выражение. Теперь почему-то, помимо Джона, который демонстративно игнорировал его после той ночи, Дэвида начал бесить еще и Роджер, и ему как никогда хотелось либо пойти к себе в номер и лечь спать, либо выдворить этих двоих за дверь. — Кстати говоря, в Лондоне вас всех ожидает сюрприз! — Фредди радостно улыбнулся, а Дэвид едва ли не застонал от какого-то тупого раздражения. За это время бесконечная болтовня Меркьюри начала действовать на нервы, его нескончаемый запас энергии и планов, от которых Боуи просто не успевал отдохнуть, заставляли Дэвида сдерживать в себе порывы злости. Вчера вечером Фредди добрый час распинался о том, какую огромную вечеринку он закатит в Лондоне и сколько там будет известных, мать его, гостей, и чем эта вечеринка будет так кардинально отличаться от всех предыдущих. Да заебало его это все. А еще заебало его то, что вчера он снова спал с Меркьюри, и что сегодня, судя по настроению Фредди, тот непременно позовет его к себе в номер опять. — За хорошую работу нужно хорошо отрываться, не так ли, дорогуши? — Твоя правда, Фред, — ответил Дэвид, выдавив из себя улыбку и, наконец отрывая взгляд от Джона на почти пустую тарелку фруктов. Рука Роджера, до этого поглаживающая его ногу, уже несколько секунд старательно массировала ему вырастающий бугорок в штанах, и Дэвид, который, кстати, выглядел в крайней степени удручающе, залпом выпил алкоголь, и Джон, внизу штанов у которого постепенно теплело, был в крайней степени доволен. На нем были плотные теплые джинсы, сквозь которые прикосновения Роджера делились надвое и не были столь уж ощутимыми, однако фантазией Джон обладал хорошей, и ему не доставило труда вспомнить их вечер и нарисовать в голове новый, еще более бурный. — Сюрприз? Не представляю, как еще можно нас удивить, — сказал Джон с легкой улыбкой, тонко намекая на те условия, в которых они жили из-за не безграничного бюджета. Он не смотрел в сторону Роджера, но, обращаясь к Фредди, думал о том, хватит ли им места для траха в новой узкой комнате. — Загнал ты что-то нашу звезду, — сказал Джон, со смехом в глазах смотря на умирающего от всего сразу Дэвида, — Боуи вон даже сюрпризу обрадоваться не может. — Да, Дэвид немного замотался, — Фредди сделал глоток шампанского и облизнул губы, бросив короткий взгляд на Боуи, подумывая примерно о том же, что и Джон, только касательно Дэвида. — Но все ваши мучения будут окуплены, Джон, дорогуша, это я гарантирую! Нам даже место на Каннском фестивале выделили, а это уже о чем-то да говорит, — он долил себе еще напитка из близстоящий бутылки и облизнул губы. — Мы отлично поработаем и отлично погуляем! Давайте за это выпьем! — За работу! — сказал Дэвид с большим энтузиазмом, чем требовалось, успев колко посмотреть на Джона, присутствие которого, надо сказать, сегодня не особо и радовало. Роджер поднял бокал вверх, одновременно сжимая рукой член Леннона через плотную ткань джинсов. Он собирался добить этот сраный коктейль и тут же выйти «покурить» с Джоном под руку. За работу Джону «выпилось» с особой охотой и через какой-то час он, оставляя влажные следы на губах Роджера, скрылся с ним в своем номере.***
Они стояли в длинном холодном съемочном павильоне, что был в двадцати минутах ходьбы от их мотеля, в тридцати минутах ходьбы до ближайшего супермаркета и всего в пяти минутах до небольшого парка с голыми сухими деревьями, высушенным прудом и заваленными ветками тропинками. Джон курил третью подряд сигарету и допивал вторую чашку крепкого кофе, пытаясь хоть как-то растормошить себя. Сегодня пришлось вставать около четырех часов утра, потому что Фредди, видите ли, считал, что в этом кадре им нужен был именно утренний свет от слабого солнца, восход которого должна запечатлеть камера, так что уже к двум часам дня Джона стало клонить ко сну, и единственное, о чем он мечтал, был короткий отдых между дублями, когда он смог бы поспать хотя бы двадцать минут, скрутившись на кресле. Дэвид негромко о чем-то переговаривался со своим дублером, изрядно уставший и тоже явно мечтающий о коротком перерыве. — Дэвид! — раздался громкий вскрик откуда-то из коридора, пока Дэвид, вяло смеясь, утвердительно кивал дублеру; они втроем, дернувшись, обернулись на крик и увидели Фредди, который быстрым шагом направлялся к ним с каменным выражением лица и размахивая руками. — Иди к трубке, быстро! Тебя срочно вызывают. Фредди вмиг оказался около них, подгоняя Дэвида, который удивленно и непонимающе уставился на него, потушив сигарету о стену и бросив ее на пол. Боуи, совершенно не понимая, о чем шла речь, и кто мог звонить ему во время съемок, взволнованно переглянулся с Ленноном, который обратил внимание на дрожащие руки Фредди и его срывающийся голос, и эти огромные расширившиеся глаза, которыми он жалостливо смотрел на Дэвида. — Что случилось-то? — спросил Боуи нервно, чувствуя, как сильно забилось его сердце от неприятно скребущего ощущения того, что произошло что-то плохое. Фредди бросил короткое: — Иди, Боуи, — и толкнул его к коридору, нервно переминаясь с ноги на ногу. — Сигарету, — обратился он к Джону, когда Дэвид, бросив последний короткий напуганный взгляд на Фредди, пошел в гримерку, где находилось несколько телефонов, чуть ли не переходя на бег. Леннон вытащил сигарету из своей пачки, подпалил ее для Меркьюри зажигалкой, проследив за худой фигурой Дэвида, которая скрылась в лабиринте коридоров, и выждав несколько секунд, пока Фредди переведет дыхание, спросил: — Что случилось, Фред? Белый, как стена, Фредди нервозно закурил, теребя кофту пальцами, и, боязно глянув на Джона и каскадера, объяснил: — Это его мама звонила. В срочном порядке попросила его к трубке, — протяжно вздохнув и потупив взгляд, он продолжил: — Я спросил, все ли у нее в порядке, голос был такой грустный, я сразу подумал, что что-то произошло. Она сказала, что… что кто-то заболел раком, и что это последняя стадия, и что счет идет на дни. Я так понимаю… я думаю, это кто-то очень близкий Дэвиду, — добавил он тише, подняв печальные влажные глаза на Джона. Взгляд Джона метнулся к коридору, из которого уже давно скрылся Дэвид, и он молча потушил сигарету, бросив ее на пол. Прижав ее носком лаковых туфель, Леннон почувствовал нарастающее беспокойство непонятно за кого конкретно, и он, зарывшись рукой в волосы, сильнее сжал чашку с недопитым кофе. Он посмотрел на Фредди, который стал ходить из стороны в сторону с совершенно потерянным видом, и спросил: — Мы продолжим съемки сейчас? Фредди бросил на него долгий печальный взгляд и отрицательно покачал головой. — Я не знаю, с кем это произошло, но… я думаю, я думаю, Дэвиду нужно навестить этого человека, так что, наверное… я думаю, я отпущу его на день-другой в Лондон. На этой фразе, кивнув головой, он пошел следом за Дэвидом по темному длинному холлу, делая десяток быстрых затяжек в минуту. Даже издалека Джон видел, как подрагивал Фредди, и как от него исходило маленькое облако дыма. — Ужас. Врагу не пожелаешь, — сказал дублер Дэвида, и Джон не нашел слов, чтобы ответить ему.***
В семь часов вечера, когда солнце уже село, небо затянулось темными грозовыми тучами, которые вот-вот должны были обрушить дождевые капли на длинные сплетающиеся улицы, он вышел из машины в своем дорогом черном костюме с золотыми запонками, галстуком и туфлями с острыми носками, оглянулся по сторонам, держа в руках зонт-трость и, бросив водителю короткое: «Спасибо», закрыл дверь маленькой машины. Он предварительно договорился о том, что водитель заберет его в час ночи по местному времени из дома, чтобы доставить обратно в Бейквелл. Костюм этот, кстати, был еще со съемок. Увидев надпись The Royal Marsden Hospital, первой клиники в мире, которая стала изучать заболевания рака, он, вдохнув поглубже холодный воздух родного Лондона, прошел по узкой ровной тропинке к высокому красному зданию, которое открывало свои двери для больных людей, что с надеждой переступали его порог. Конечно, кто-то переступал, а кого-то туда вносили, вкатывали под оглушительные крики, и Дэвид, который за весь путь из Бейквелла в Лондон ни проронил ни слова, уже не раз представил, как переносили сюда ее на носилках, такую слабую, бледную, холодную и изморенную. Он несколько минут постоял перед входом в больницу, пока удивленно-упрекающий взгляд проходящей мимо медсестры не заставил его, наконец, сдвинуться с места и переступить порог из обычного жизнерадостного мира в тусклые стены боли и страданий. Дэвид был довольно смелым человеком и всегда противостоял трудностям, не сворачивал с заданного пути и добивался своих целей, но сейчас ему как будто бы прицепили два булыжника к ногам, связали руки и сжали сердце цепкой хваткой: Дэвид еле волочил ноги. Он вяло поинтересовался, в какой палате лежала Марта Бейкер, вяло прошел по длинному темному коридору, вяло поднялся на второй этаж, считая каждую ступеньку, вяло свернул влево и внезапно оказался перед дверью с цифрой двадцать пять. Наверное, прошло минут пять, пока он сжимал дверную ручку, не решаясь переступить порог ее палаты, считая уже удары своего сердца; все его тело как будто бы замерло немой статуей, и только это долбаное сердце колотило в грудной клетке, как обезумевшее, и ему пришлось приложить немало усилий для того, чтобы все-таки отворить дверь и сделать первый шаг в ее палату. Марта лежала в маленькой душной комнате, на большой, белыми простынями застеленной кровати, с широкой подушкой под головой и теплым одеялом сверху; возле кровати стояло несколько аппаратов, один из которых измерял ритм сердца, а из другого вылезали длинные прозрачные трубки, тянущиеся через всю кровать и залезающие Марте в нос; из ее руки торчала капельница, из которой маленькими, нерво раздирающими каплями вытекало лекарство, и Дэвид, который первые секунды рассматривал все это, вдыхая тухлый запах, еле подавил в себе дикое желание сорваться с места и убежать отсюда, как можно дальше. Но его глаза коснулись лица Марты, и он, почти роняя зонт на пол, ринулся к ней, огибая все тумбочки и аппараты, что окружили ее хрупкое тело, словно монстры; он опустился на стул, что одиноко стоял около нее, будто специально приготовленный для его прихода, и свободной рукой накрыл ее маленькую ладошку, и оставил на коже легкий мокрый поцелуй. — Марта… — звал он не один раз, чувствуя, как с каждой секундой дышать становилось труднее, и это не имело ничего общего с запахом, что царил в комнате. Его длинные пальцы гладили ее бледные впалые, почти прилипшие к зубам щеки; его дрожащие пальцы гладили ее по сухим, почти полностью выпавшим волосам, нежно держали за руку, заботливо поправляли одеяло и сжимали ее пальцы, словно от этого их обладательница могла проснуться. Всегда красивая живая веселая Марта, с розовыми щечками, улыбкой во весь рот, блестящими от радости глазами, с ее задорным смехом, ее громким голосом, который, казалось, отражался от стен и не раз заставлял Дэвида просить говорить ее потише в общественных местах, воодушевленная, легкая Марта лежала сейчас на этой кровати, прикованная, еле дышащая, с бледной жесткой на ощупь кожей, потускневшими волосами и покусанными губами, на краях которых виднелись белые следы от слюны и пены. Всегда заботливая, игривая, имеющая тысячу друзей и миллион знакомых Марта лежала сейчас в этой прогнившей временем палате, в которой мучилось сотни людей и умерло с пару десятков, выпуская короткие рваные порывы воздуха, не дыша по двадцать секунд, словно даже вздох давался ей с большим трудом. Всеми любимая Марта, но отвергнутая Дэвидом Марта, лежала сейчас перед ним, совершенно голая, с этим теплым одеялом поверх груди, и не имела возможности даже слова ему сказать. Всегда любящая его Марта, но так и не получившая ответной любви взамен Марта, не имела сейчас шанса узнать то, что Дэвид навестил ее, что он примчался из другого города, что бросил съемки и что сидел сейчас, сжимая ее руку и прижимаясь теплыми губами к ее коже. Кстати, медсестра как бы невзначай сказала ему, пока он стоял у дверей в палату, что «этой пациентке от силы осталось пару часов». И он не выдержал, и сбежал из ее палаты после пятиминутного разговора с ее матерью, которая так внезапно появилась в палате, и запутался в многочисленных коридорах этой жуткой, пропитанной болью больнице. Он шел, путаясь в ногах, переходя на бег, пытаясь избавиться от полумертвого образа Марты перед своими глазами и теплых пухлых рук ее матери, что с такой силой обвили его худое туловище. «Не уходи», — просила она, прижимаясь белым лицом к его рубашке, даже сквозь толстую ткань одежды оставляя мокрые следы. «Побудь со мной», — просила ее мать, крупными пальцами хватая его за руки, широкими большими глазами, что были пронизаны непереносимым горем, смотря на него с такой мольбой, что Дэвид, цепляясь руками за поручни стульев и ручки дверей, и выходя на полусогнутых ногах, чувствовал, что он предал эту женщину, что он бросил ее наедине с этим горем. Несясь по лестнице больницы, спотыкаясь через каждую ступеньку, он выбежал на улицу, чуть ли не падая на пороге госпиталя, глотая и давясь холодным лондонским воздухом, который становился поперек глотки и не давал свободно вздохнуть. В его ушах стоял собственный оглушающий голос, который «Я не могу…», «Я… мне так жаль», который «Я еще приеду», который «Извините». Он любил Марту когда-то давно, когда не предпочел карьеру, когда еще не был наркоманом, когда еще был человечнее, спокойнее, когда не оставил бы ее мать сидеть там одну, испугавшись этого запаха смерти, который витал в палате, который засасывал его, который проникал под кожу. Он все еще слышал крики других пациентов, которые доносились из разных палат, все еще видел лысого ребенка, что стоял у одной двери, пока Дэвид, напуганный и жалкий, вылетал из больницы в эту свободную жизнь, на эту свежую узкую улицу, пока у этого ребенка не было выбора, и пока его маленькие детские глазки сопровождали его несущуюся вперед фигуру, обладатель которой словно от чумы бежал.***
— Может быть, тебе нужно время? Мы не сильно выбьемся из графика. — Нет, — его голос был грубым, словно наждачная бумага; дрожащие губы сжимали трясущуюся сигарету. — Я вернусь к утру. Завтра можем снимать. В трубке повисло молчание, и Дэвид думал уже положить ее, но оттуда снова раздалась тихая реплика: — Как… как у… — У Марты. — Как у нее самочувствие? Дэвид с силой надавил большим пальцем на глаз, потирая его так до тех пор, пока не стало больно. Он достал бесполезную сигарету изо рта и выбросил ее через открытую форточку своей новой квартиры в центре Лондона, которую он купил на заработанные с прошлого фильма деньги. Он прикрыл глаза, чувствуя, как кололо в сердце. — Фред… — Я понял, — перебил его Меркьюри, тяжело вздохнув. Он снова немного помолчал, а затем осторожно добавил: — Тебе нужна помощь? Боуи широко улыбнулся, смахнув с лица длинные рыжие волосы, он открыл маленький прозрачный мешочек, высыпав белую сахарную пудру, скрутил купюру и бросив: — Все в порядке. Повесил трубку и снюхал весь кокаин, прикрывая глаза и вытирая кончик носа. «Так-то лучше», — подумал он, хотя лучше нихуя не было. под его кожей, под самыми ребрами, где всегда было больнее всего, все еще чувствовалась боль от пережитой трагедии. Три года назад, когда Дэвид только делал нерешительные карьерные шаги, у него был самый близкий и родной друг, скончавшийся в одной из клиник Лондона от воспаления легких в такой же тухлой палате, с таким же запахом смерти, с такой же сухой кожей и криками других пациентов. У него были блеклые глаза, он бредил и брыкался все время, пока не умер, истекая потом и болью, не узнавая своих близких и не помня себя самого. Дэвид помнил. И Дэвид не пережил бы этого еще раз. Дэвид мог только погружаться в особое состояние, откидывая голову назад и раскидывая в стороны руки. Его взгляд скользнул по потолку, и он подумал о том, что Марта, быть может, уже и умерла.