***
Остальные две недели съемочного процесса пролетели незаметно быстро, и когда Фредди со слезами на глазах и с распростертыми объятиями стал обниматься с каждым членом каста, подмечая то, какую огромную работу они проделали, Джона одолела большая гордость за себя и, в тоже самое время, большая тоска. Каким бы бесчувственным его ни считали, Леннон успел привыкнуть к ежедневным съемкам, обязанностям, ранним подъемам, этим ссорам, которые и веселили, и раздражали его, привык к людям на съемочной площадке; и хотя Джон понимал, что после выхода этого фильма его ждала прекрасная карьера и еще множество других проектов, это никак не отнимало того факта, что он привык к царящей здесь атмосфере. Распрощавшись со всеми значимыми для него фигурами, Джон ненадолго задержался около Дэвида, что с теплотой обнимался с кучей людей и каждому отдельно что-то нашептывал, пока не увидел косой взгляд Леннона на себе и его легкий кивок в сторону, как бы намекающий на то, что тот его ждал. — Я тебя слушаю, — отойдя от всей толпы, которая была в общем состоянии ностальгии и чуть ли не рыданий по прекрасно проведенному времени, он остановился около Джона, мимолетно и, скорее для приличия, улыбнувшись. Они стояли в небольшом съемочном павильоне, в котором не один десяток раз прогоняли вместе особо тяжелые морально сцены здесь, в Лондоне, и никогда прежде это место не было так наполнено людьми. Оно буквально утонуло в громких голосах, смехе, всеобщих воспоминаниях и словах о том, что это был их лучший опыт работы. Несмотря на всю эту какофонию звуков, Джон абсолютно серьезно протянул руку Дэвиду, намереваясь сказать ему (по его собственному мнению) кое-что очень важное вдали от всех. — Может быть, прозвучит странно, — начал он, когда Боуи, не скрывая насмешливого удивления от этой внезапной формальности, пожал своему компаньону руку в ответ, — но я просто хотел сказать «спасибо». Я в курсе, что человек я так себе, поэтому хотя бы за твою выдержку тебе можно сказать «спасибо». — Да ладно? — удивленно поинтересовался Дэвид, еле сдерживая себя, чтобы не издать ехидный смешок. — Ушам своим поверить не могу. Сам Леннон да еще и «спасибо»? — и хотя вся эта ситуация выглядела комичной, и видеть Джона в таком амплуа было крайне необычно, мягкая улыбка расползлась по лицу Боуи. — А если серьезно, то тебе тоже — спасибо. Работать с тобой… не всегда легко… — Ты хотел сказать: «Ужасно»? — исправил его Джон, тоже в ответ улыбнувшись и убрав руку. — …не всегда легко, но это был хороший опыт. И Джон пошел в свою новую квартиру, которая щедро была отдана ему Фредди. Ну, как отдана: Джону по скидке сдали это помещение, но все же платить за него нужно было, причем довольно приличную сумму, и Леннон решил, что побудет в ней до тех пор, пока не найдет что-то подешевле, пусть и не такого качества и вдали от центра. Он неспешным шагом шел вдоль одинаковых дорогих домов, что были расположены в самых главных точках Лондона, и ценник за такие апартаменты обычно переваливал за все мыслимые и немыслимые грани. Джон медленно рассматривал маленькие горящие окна в этих домах, в некоторых из которых можно было увидеть людей, сквозь мелкий дождь вглядываясь в детали интерьера и мебели тех квартир, что располагались на первом этаже, и думал о том, что когда-нибудь заработает на такое вот помещение и сможет переехать в один из этих элитных комплексов, в котором жили либо высокооплачиваемые звезды, либо бизнесмены, адвокаты и врачи. Он знал, что квартира Боуи была где-то неподалеку, и Джон, сетуя на то, что подпалить сигарету из-за такой погоды не выйдет, устремился быстрее в свой пусть и не самый дорогой, но все же уютный и довольно богатый дом.***
Итак, несмотря на то, что последние недели съемок закончились так быстро, словно прошел всего один день, довольно много событий успело произойти. Во-первых, они отыграли вторую сцену с поцелуем вместе с Дэвидом, его собственный персонаж дорисовал портрет героя Боуи, успел получить, как говорилось, «нож в спину» от человека со своего собственного рисунка, когда тот признался, что не может быть с Адольфо; в последствии общественность узнала о их близкой связи, это вызвало массу проблем, и в общем-то, фильм заканчивался тем, что персонаж Боуи уехал в Америку, надеясь начать там новую счастливую жизнь, в которой не будет клейма гея, а герой Леннона… герой Леннона, собственно, остался в Англии, в своем родном городе, несмотря на окружающее презрение и недопонимание, умер в пустой квартире никому ненужным художником, с исписанными полотнами и тетрадками. Хер знает, почему, но у Джона даже спустя неделю после окончания создания фильма, временами держалось грустное настроение, и Тейлор, который никак не мог растормошить Леннона, сделал вывод, что тот просто слишком сильно вжился в роль. — Тебе нужно время, вот и все, — говорил он с соседнего кресла зеленого цвета, которое мозолило Джону глаза и на которое он сам никогда не садился. — Это признак отличной работы, — ободряюще проговорил Роджер, похлопав Джона по плечу, на что получил вялый кивок и не особо искреннюю улыбку. Леннон знал, что дело было не в роли. Вернее было бы сказать, дело было не только в роли. Леннон, который отличался умением размусоливать одну и ту же ситуацию по кругу в своей голове и при этом не приходя к логическому выводу, сам толком не мог понять, чем было вызвано это нежелание и отвращение почти ко всему, начиная от работы и заканчивая людьми. И все же, причина, наверное, была в том, что после таких трудных месяцев, в течение которых он старательно работал над созданием и воплощением в реальность своего героя, ему либо нужен был полный покой и отдых, чтобы сделать перезагрузку, либо, наоборот, нужно было себя чем-то занять и начать новый проект. Так как ни в какие проекты Джона пока не звали, за исключением нескольких интервью, которые должны были состояться в течение последующего месяца, и на которых он неизменно должен появляться либо с Дэвидом и еще парочкой второстепенных актеров, либо просто с Дэвидом; так вот, так как пока что никаких приглашений он не получил, Леннон в который раз задумался над тем, чтобы более серьезно подойди к вопросу о создании собственной группы. Ему все еще нужны были участники в эту самую группу, нужны были профессионалы, знающие толк в своем деле, нужно было его стремление взяться за эту затею. Однако… — Каковы шансы того, что я пробьюсь сольником? Роджер, подпаливший сигарету и затянувшийся, несколько секунд раздумывал над ответом, постукивая пальцами по подлокотнику. — Ну… группы сейчас пользуются особой популярностью, да и менеджеры охотнее идут на контакт с ними, так что, вообще-то, я считаю, что сольная карьера — такой себе вариант. Нет, конечно, шанс есть, — добавил Роджер, заметив переменившееся выражение лица Джона, — но тебе нужно будет делать все самому: искать менеджера, ресурсы, создавать что-то особенное, свое. Сейчас музыкантов, как мух нерезаных. Но ты становишься узнаваемой фигурой в узких кругах, так что, может, и выстрелишь, — подытожил Роджер, стряхивая пепел в пепельницу, что стояла на небольшом стеклянном столике. Шанс того, что Леннон смог бы пробиться в высшие круги как музыкант, и обрести популярность среди обычного народа, был «такой себе», но шанс того, что Леннон прислушался бы к Тейлору, был еще меньше, чем «такой себе», так что Джон, у которого в заготовке было около десятка написаных песен, четыре из которых были уже готовы к тому, чтобы войти в альбом, плотно занялся поиском агента, денег и написанием остальных песен, которые, как выразился Роджер, стали бы особенными. Как уже ранее говорилось, Джона стали раздражать и люди в том числе. У него было то самое ощущение, когда возвращаешься с недельного загула или с прекрасного отдыха, или с удивительного романтического приключения, в пустую, Богом забытую квартиру, и остаешься совершенно один в этом мрачном долбанном мире, со своими тупыми мыслями. У него было это треклятое, зияющее ощущение того, что ему чего-то сильно после съемок не хватало, и он не мог восполнить это ни сигаретами, ни травой, ни, тем более, дрянным вином. Дело было не в Роджере, но и Роджер ему надоел. Вот просто взял и надоел. Они не жили вместе, в глубоко романтических отношениях не состояли, спокойно могли ходить налево и вообще не ебали друг другу мозги, но ему и это надоело. Их разговоры не были ему интересны, компания Тейлора не вызывала никаких эмоций, кроме плохо скрываемого раздражения, и даже их ебля ему осточертела. Он сидел, сжимая бокал хуевого вина в руках, с совершенно постным лицом, словно по нему трактором проехались, и думал о том, как же интересно менялась жизнь. Еще полгода назад он и мечтать не мог о том, чтобы в живую увидеть Тейлора, а потом… потом, спустя всего еще одну неделю, как раз перед первой записью песни, он наспех объяснил Роджеру, что пора всю эту затею с «отношениями» заканчивать, и что «как-нибудь еще свидимся».***
Сегодняшний апрельский вечер был промозглым и туманным, Дэвид сидел в парке вот уже тридцать минут, старательно игнорируя тот факт, что его пальцы, сжимающие сигарету, покраснели и пекли, а зубы ударялись друг о друга. Никого здесь, помимо него, не было, и Боуи, одиночество которого все сильнее проникало в его жизнь, не мог сказать, что наслаждался этой прогулкой. Дни после съемок были пустыми и скучными, они сменялись один за другим с такой стремительной скоростью, что порой Боуи, решивший посмотреть на календарь, удивленно разглядывал эти цифры, не понимая, как успел он потратить столько времени впустую. Дэвид, больше всего на свете любивший рассматривать и наблюдать за людьми, немного оживился, когда на лавочку напротив сел человек в черном укороченном пальто, с коротко подстриженными волосами и массивными круглыми очками, что, как влитые, сидели на остром носу их обладателя. Человек его не замечал, а Дэвид продолжал курить сигарету, не спеша вставать с лавочки и поздороваться. Мужчина достал из кармана пачку и тоже закурил, не заметив то, как его шляпа слетела с головы; во второй руке у него был нераскрытый плотный конверт, и Дэвид усмехнулся тому факту, что Леннон почти всегда держал в руках или носил в сумке подобные письма, с неизменным постоянством читая весточки от тети и всегда отвечая ей. Он затянулся, открывая конверт, и потуже закутался в теплое шерстяное пальто, подходящее ему по цвету под прекрасные туфли, что Джон вчера купил на сбереженные деньги. Ему от чего-то казалось, что если на интервью он придет именно в этих туфлях, впечатление о нем сложится куда лучше обычного; а еще ему просто было приятно от того факта, что он скупился в одном из дорогих магазинов Англии. Прочитав первые строки письма, посланного ему тетей, он поднял взгляд поверх бумаги, почувствовав на себе чей-то пристальный и, как ему казалось, довольно долгий взгляд. Джон, в голове у которого еще крутились первые слова Мими, которая снова чем-то была недовольна, сощурил глаза, пытаясь рассмотреть человека, что сидел напротив него в этом пустом унылом парке. Зрение у Леннона было, конечно, скверным, но не было сомнений в том, что этим сумрачным призраком в тумане был Боуи. Он хмыкнул, почему-то вовсе не удивившись тому факту, что в такую погоду и в таком месте он встретил именно Дэвида. Ухмылочка поползла у него по лицу, и Джон, сложив письмо вдвое и запихнув его в карман пальто, медленным шагом пересек расстояние между ними и, не глянув на Боуи, сел около того в полнейшей тишине. Позади них копошилось какое-то мелкое животное в низкой пушистой траве. — Я вас где-то видел раньше, нет? — ровным голосом поинтересовался Джон, устроившись поудобнее на скамейке и скосив глаза на курящего Дэвида. — Лицо у вас больно знакомое. — Все возможно, — Дэвид пожал плечами и, с тихим свистом выдохнув дым, потушил сигарету о край лавки. — Я же актер, — уголки его губ приподнялись вверх, и он, пробежавшись по лицу Джона блуждающим взглядом, снова отвернулся в сторону уже пустующей лавочки напротив. — Актер? Не припоминаю фильмов с вами, я ужасная невежда, — прокомментировал Джон, криво улыбнувшись тому, как по-киношному проговорил это Боуи. — Вы шляпу забыли, — сказал Дэвид, хмыкнув и проигнорировав предыдущее высказывание, — знаете, у меня похожая была, но один ублюдок имел что-то против нее и, видимо, сглазил. Она потерялась, что за неудача, — Боуи драматично развел руками и склонил голову набок, смотря на черный головной убор, который уже готовился взлететь в воздух под мощными и резкими порывами ветра. — Надеюсь, с вашей шляпой такого несчастья не произойдет. Мне она по вкусу. — И существуют же такие люди, — отозвался Джон, недоверчиво покачав головой. Он поднялся с места, забрав свою шляпу уже с земли, потому что она подлетела вверх и свалилась вниз, вознамерившись отправиться в воздушное путешествие. Джон снова присел на лавочку, вплотную нацепив шляпу на голову, чтобы она не слетела оттуда вновь. — С моей шляпой такого не произойдет, — отрицательно покачав головой, продолжил Джон, снова доставая пачку сигарет. — Угощайтесь, — приободрил он Дэвида, протягивая ему сигареты. — Со мной такого не произойдет, вряд ли… вряд ли. Голос Леннона был серьезным, но веселый огонек застыл в его глазах, и Джону хотелось бы скрыть тот факт, что ему, на удивление, было радостно видеть Дэвида, и как-то, что ли, приятно. Пусть с того времени, как они в последний раз расстались еще на съемках, и прошло всего две недели, или около того, но человек из приятного прошлого не мог вызвать негативных эмоций. Джон отклонился на скамейке, скрестив ноги и подпалив очередную сигарету, он пытливым взглядом изучил Дэвида, перебирая в руке зажигалку. До него уже дошли слухи о том, что Боуи, скорее всего, вернулся к прежним привычкам, а точнее было бы сказать, к кокаину, и сейчас ему на собственные глаза хотелось убедиться в том, было ли это правдой. Он, пренебрегая любыми приличиями, вглядывался во впалые скулы Дэвида, в широкие бегающие глаза и резкие угловатые движения. Он сделал вывод, что Боуи, хотя тот и был в верхней одежде, и нельзя было хорошо его рассмотреть, заметно похудел, что было следствием либо стресса, либо кокаина в его случае. — И что же вас сподвигло выйти на вечернюю прогулку в такую-то погоду? Неужто вы сумасшедший? — Должно быть, как и вы, — ответил Дэвид, подкурив от зажигалки Джона. — Раз нас тут двое. Леннон, казалось, находился в отличном расположении духа, что не могло не обрадовать Дэвида. Когда Джон впадал в это приподнятое настроение, Дэвиду даже могло показаться, что не таким уж и плохим человеком он был. Лицо Леннона было гладким, на щеках проявился легкий румянец, а губы были растянуты в улыбке, что отражалась на Дэвиде также, словно отзеркалившись. Боуи подумал, что на фоне Леннона он сам выглядел ужасно помятым и уставшим. — Так вы ничего не смыслите в кинематографе? — спросил он после недолгого молчания. — Я ужасно знаменит, — Дэвид как бы случайно провел рукой по волосам и театрально вздохнул. — Вы еще и, для ужасно знаменитой персоны, очень скромны, — отвесил ему комплимент Джон, развернувшись к тому в полуоборота, чтобы получше рассмотреть. — Да, мне уже говорили. — Боюсь спросить ваше имя и только убедиться в своей глупости, что не смог распознать мировую звезду. Представлюсь первым, хотя моя фамилия вам ничего не скажет, — Джон протянул руку, — Джон Леннон. — Фредди Меркьюри, — Дэвид ответил на рукопожатие, стараясь сымитировать широченную улыбку Фредди и его необычные дерганые движения. — Очень рад встречи, дорогуша, — закивал Боуи, виртуозно тряся руку Джона, который смотрел на него с приподнятыми бровями и кривой ухмылкой. — Фредди Меркьюри? — удивленно протянул Джон, не сдержав смешок. — Я, конечно, мало смыслю в кино и музыке, однако… однако, сдается мне, он выглядит как-то по-другому. Или я ошибаюсь? — Вы же сами сказали, что мало смыслите в этой области искусства, — Дэвид загадочно улыбнулся. — Полагаю, ошибаетесь. — И вы решили прибегнуть ко лжи, зная, что я в творчестве, уж так получилось, ничего не понимаю? — проговорил Джон, игриво поглядывая на Дэвида. — Так уж и быть, поверю вам на слово, Фредди. Дэвид в ответ лишь мягко улыбнулся. Погода царила ужасно неприятная, и Дэвид, который еще до этого длительное время сидел на лавочке, уже почти к ней примерз, так что было решено совершить небольшую прогулку, дабы разогнать кровь, а дальше уже решить, что делать. Джон, не имевший никаких особых планов на вечер и желавший абстрагироваться от постоянной работы над созданием первого альбома, был очень даже не против проветрить голову. Дэвид, из планов у которого было только вечернее «принятие кокаина», как он недавно окрестил эту привычку, почти что воодушевился внезапно подвернувшейся перспективе отвлечь себя от тех мыслей, что постоянно портили ему настроение и только подтверждали то, что он медленно, но уверенно катился по кривой дорожке вниз. А вообще, нельзя было сказать, что Джон решил продолжить эту неожиданную встречу только из-за того, что заняться ему сегодня было не чем; вообще-то, ему была приятна компания Боуи, и Леннон давно забыл, что когда-то психовал и тратил свои нервы из-за того, что не он любимчик Меркьюри, и из-за того, что главная роль досталась Боуи не совсем честно. Как бы там ни было, он убедился, и ему даже пришлось согласиться, что Дэвид был профессиональным актером, и что ему самому еще требовалось набраться опыта, чтобы играть на таком же уровне. Да и вообще, с того момента, как Джон сконцентрировался на том, чтобы вжиться в роль, с того момента, как он увлекся созданием своего альбома, ему почему-то стало совершенно плевать на то, кто, как и куда попал, так что сейчас, убрав всю эту «стену» каких-то глупых, почти что детских обид, Джон вдруг увидел в Дэвиде весьма интересного собеседника. — Красиво, — прокомментировал Дэвид, останавливаясь около большого дерева и устремив свой взгляд на толстую кору, внимательно изучая что-то. По стволу необъятного дуба ползла длинная зеленая гусеница, шевеля всем своим тельцем. — Красиво что? — спросил Джон, тупо глядя на дерево. — Червяк этот? — Да, Леннон, этот червяк, — тихо проговорил Дэвид со слабой улыбкой, — видимо, ты не только в искусстве нихрена не смыслишь, — он насмешливо посмотрел на Джона, который скептически покосился на Дэвида после этих слов; его шляпа, снова не сумев противостоять силе ветра, взлетела в воздух, и Дэвид быстро отреагировал, подавшись вперед и замахнувшись рукой над головой Джона. В последний момент он схватил головной убор. — Осторожнее с ней, — проговорил он, сделав маленький шаг в сторону Леннона и протянув ему чудом уцелевшую вещь. — Спасибо. Дэвид кивнул и аккуратно посадил шляпу на голову Джону, задержавшись взглядом на выразительных темных, как сам черт, глазах. — И ты прав, — добавил обладатель этих глаз, — я вообще мало в чем смыслю. Он оглянулся по сторонам, отвернувшись от дерева и задумчивого Дэвида, который после этого некоторое время почему-то молчал, и снова ступил на извилистую дорожку, кое-где заваленную мелкими ветками, что также не выдерживали бушующую погоду. Он опустил холодные руки в карманы короткого плаща, подмечая то, что людей в парке так и не появилось, а тучи над головой становились все темнее и уже почти полностью затянули небо. Пробирающий ветер заставил Джона поежиться, и он обернулся к Дэвиду, который пружинистой походкой шел около него, также кутаясь в теплую одежду. — Что будем делать? Вопрос был подходящим. Он не имел ни малейшего понятия, чем они с Дэвидом, Господи прости, вообще могли заняться. Несмотря на то, что обсуждать гусениц, было весьма… необычно, у Джона не было никакого желания оставаться в этом безлюдном холодном месте и продолжать эту прогулочку. — Я знаю отличное кафе неподалеку, — предложил Дэвид через желто-коричневый шарф, которым обмотал шею и закрыл половину лица. Джон нахмурился, пытаясь расслышать то, что он говорил. — Или можем домой ко мне пойти, я горячее что-то приготовлю, — вдруг ляпнул он, улыбаясь в этот самый шарфик при мысли о том, что Джон, видимо, не собирался заканчивать эту встречу и сам думал о продолжении вечера. Еще он, конечно, параллельно думал о том, убрал ли он со стола кокс и что именно горячее он собрался готовить из пустого холодильника. — Горячее? — лукавая ухмылка отразился на лице Джона. — Тогда пошли домой. У Дэвида даже глаза расширились после этого ответа и ускорилась ходьба. Черт возьми, это был первый день после съемок, когда у него было приподнятое настроение, и когда, по всей видимости, его мысли были бы заняты чем-то еще, кроме кокаина и планов о том, как выйти из этого порочного круга. Невозможно было объяснить то, почему и как такое теплое чувство растеклось у него внутри от того, что Джон принял его предложение, и от того, что они вообще о чем-то беседовали, не ссорясь, как это было обычно, и не соревнуясь в том, кто кого уколет острее. Дэвид не хотел думать сейчас о том, почему ему приходилось скрывать рвущуюся наружу улыбку, и почему именно компания Джона заставляла его чуть ли не бежать вместе с ним домой. — Я хочу показать тебе кое-что перед этим, — сказал он, остановившись у знакомого места, где не росли деревья, спиленные кем-то еще пару лет назад. — Это не займет много времени. Это место было ограждено желтой лентой с надписью «Входа нет», которая никогда его не останавливала от того, чтобы входа не было, а, скорее, только подстрекала к тому, чтобы посмотреть, что же там такое было. На резком спуске вниз, в котором до этого было вообще непонятно что, но вроде бы, пруд, который высох, была вертикальная старая лестница, ведущая вниз, к тому месту, где, вроде бы, когда-то был пруд, который высох. Прежде, чем замерзший и думающий о горячем Джон успел что-либо сказать, Дэвид шмыгнул вниз, ловко цепляясь руками за ступеньки лестницы, и через секунду Джон уже смотрел на его довольное лицо сверху, в этой темноте видя только два горящих глаза и широкую улыбку. — Тебе приключений мало? — поинтересовался тот, руками пощупав предупреждающую влажную от дождя ленту и проползая под ней, недоверчиво пытаясь осмотреть ту зону, где стоял Дэвид, потому что увидеть то, что было за спиной Боуи, оказалось невозможно. Когда внизу Дэвид закопошился, пока Джон снял шляпу и закусил ее зубами, чтобы та не слетела снова, пока он будет лезть к этому энтузиасту в непонятную пропасть, ему в глаза ударил яркий свет. Леннон взял шляпу рукой. — Что за нахрен, Боуи? — прошипел тот, судорожно прикрывая лицо под громкий смех Дэвида. — Ты еще и фонарь с собой, что ли, носишь? — бубнил тот, недовольный также тем, что его новые туфли с каждым последующим шагом, отдалявшим его от асфальтированный дорожки, все глубже погружались в грязь, пренеприятнейшим образом чавкая. — Ага! — радостно отозвался Дэвид, направляя луч света на лестницу, чтобы Джону было легче спуститься. — Давай уже. Отрицательно покачав головой, Джон повернулся спиной к Дэвиду и сказал: — Ты там на зад мой не пялься. И, снова зажав этот несчастный головной убор зубами, стал карабкаться по ступенькам вниз, которые были скользкими, и его каблуки еле цеплялись за эти древние выступы. — Ты думаешь, моя жизнь крутится вокруг твоего зада? — поинтересовался Дэвид, сдержав просящийся наружу смешок. Когда Леннон, наконец, спустился, он посветил фонарем вперед. — Ого, — отозвался Джон, переводя взгляд с лестницы на то место, куда привел его Дэвид. Стояли они перед узким тоннелем, который был метров сто в длину и служил творческим местом для многих любителей уличных рисунков. Джон изучающим взглядом оглядывал всю эту конструкцию и сам проход, конца которого не было видно, а затем медленно, ориентируясь только по свету фонаря, пошел вглубь, чувствуя себя членом экспедиции, разглядывая всевозможные надписи и рисунки, которые растянулись на весь тоннель. — Как ты это нашел? — воодушевленно спросил Джон; он жадно изучал каждое граффити, черпая от этих кривых линий нарастающее вдохновение. — Мы с другом были под кислотой, пошли прогуляться и наткнулись на вот этот милый тоннель, а как именно мы это сделали, я не помню, представь себе. Найти его в трезвом состоянии оказалось труднее, — отозвался сзади Дэвид, медленно переводя луч света с рисунка на рисунок, чтобы Джон мог внимательно их рассмотреть. Он все также улыбался. Так скромно, блаженно, пряча свою радость в шарф, по пятам следуя за Джоном, который так искренне и громко радуясь, комментировал каждый рисунок, который заставлял его о чем-то задуматься, или просто привлекал внимание. Кажется, Леннон пропустил мимо ушей ответ Боуи, но Дэвиду настолько льстила эта детская реакция Джона на тоннель и граффити, которые были скрыты от глаз остальных людей, что он внимательно следил за тем, как тучное лицо Джона с каждой секундой отображало все больше восторга и уже искрилось интересом. Казалось, что тот даже о холоде и ветре забыл. — Мне нравится это место, всегда сюда возвращаюсь, — хрипловатым голосом продолжил Дэвид, чувствуя растекающееся по солнечному сплетению спокойствие и удовлетворение от того, что Джону это место тоже пришлось по душе. — Смотри-ка. Дэвид наставил фонарь на граффити, где огромных размеров Сталин, в своей привычной для СССР одежде, «пожирал» маленького Гитлера, занимавшего всего четверть пространства этого рисунка и выставившего вперед руки, словно в мольбе. — Это у нас фишка с тобой такая, что ли, с Адольфом везде пересекаться? — хохотнул Дэвид, остановившись позади Джона, который со смехом в глазах и с явно повышенным интересом посмотрел на этот рисунок. По правде говоря, Дэвид, хотя и был в этом тоннеле уже раз пять, видел это граффити впервые. — Я, честно, не знаю, — отозвался Джон, отрицательно покачав головой. Игривая ухмылка возникла на его порозовевшем от холода лице, и он повернулся к Дэвиду в полуоборота, шутливо поиграв бровями. — Но стоит признаться, что шутки про Гитлера отвратительны и аморальны. В тоннеле было так тихо, словно его бетонные стены скрывали их от любых звуков; но вся эта гамма цветом и рисунков, что нагло ползли даже по верхней части конструкции, создавали ощущение, что они находилось в центре яркой и живой картины, которая двигалась, которая скакала от эскиза к эскизу, которая меняла бесчисленное количество историй. Внутри было слышно только их тихое дыхание и шуршащие по бетону ноги; также было довольно узко, потому что тоннель был круглообразной формы, напоминающий огромную трубу. Дэвид долго взволнованно смотрел на Джона, что так близко стоял к нему, перед тем, как ответить: — Людям просто надо открыть свои границы, — ответил он про шутки о Гитлере, имея ввиду, на самом деле, не совсем это. — Ну, да, — отозвался Джон, снова посмотрев на рисунок, который выделялся из всех, что были здесь, своими кричащими мазками и гипертрофированным размером героев, что были на нем изображены. — Мне кажется, они скоро двигаться начнут, — заметил Джон, параллельно ощущая неровное дыхание Дэвида на своей шее и то, что он стоял почти впритык к нему. — Но рисунок красивый, — пробормотал он спутанно, как-то на уровне инстинктов догадываясь, что произойдет дальше, — здесь вообще все… красивое, — прокашлявшись, добавил он и снова вернул свой рассеянный и озадаченный взгляд на Дэвида. — Не то, что тот червяк? — глупо спросил Боуи. И хорошо, что вообще что-то спросил. Колотившееся в грудной клетке сердце пульсировало где-то в виске, и Дэвиду казалось, что этот стук эхом раздавался по всему тоннелю. Его пытливые глаза замечали каждую реакцию и движение Джона, подолгу останавливаясь на бледных губах Джона, которые подрагивали то ли от холода, то ли Бог знает, от чего. И да, Господи, Дэвид еле мог побороть в себе желание поцеловать Джона. Ему стоило титанических усилий продолжать вот так вот в тупую стоять около Леннона, чувствуя, что от волнения у него сейчас ноги нахрен подкосятся, и чувствуя стойкий одеколон Джона, который врезался ему в нос. Взгляд Джона был выжидающим. По крайней мере, Дэвиду так казалось. Взгляд Дэвида был очевидно трепетным, и он, сгорая от страха, и стыда, и желания одновременно, вначале чуть опустил свой шарф, а затем медленно коснулся холодной рукой щеки Джона, большим пальцем плавно и нежно проведя по его гладкой коже, пока внимательные глаза Дэвида неотрывно смотрели в глубокие глаза Леннона, которые не выражали ни единой эмоции. Дэвид, которого трясло от переполнявших его эмоций, не мог остановить порыв собственного тела, которое качнулось к Джону, и его руки мягко обвили спину Джона, пока по его собственной спине пробежало с сотню мурашек. Он крепко сжимал фонарь, словно Боуи был в состоянии думать о нем, и пытливо смотрел на Джона, пытаясь понять хотя бы одну долбанную мысль в его голове, хотя бы одно гребанное ощущение. Длинными пальцами, на которых были большие декоративные кольца, он коснулся шеи Джона, пробираясь в его колючие волосы, и Дэвид, прикрыв глаза, осторожно, боясь нарушить все сразу, коснулся сладких губ Джона, которые по вкусу напоминали ароматный кофе с оттенком меда. Он резко прижал Джона к себе, пытаясь приблизиться к нему как можно скорее, пытаясь получить от него хотя бы какую-то теплоту, пытаясь растормошить того. Запах Джона, его вкус, его присутствие дурманило Дэвида, но губы Леннона были неподатливыми, и Дэвид, который не ощущал на себе его прикосновений, еще несколько раз странно неловко поцеловал того, а потом со страхом в глазах оторвался от Джона. Он опустил руки. И почти не дышал. Просто тупо не дышал и просто тупо стоял с этим фонарем, как идиот, посреди тоннеля, подняв растерянные глаза на лицо Джона. окей. От взгляда Леннона у него образовалась дырка. В буквальном смысле этого слова где-то посреди желудка у него образовалась дырка, и там сейчас скрутило живот, и Дэвида, у которого дернулась щека, и все также не билось сердце, и не моргали глаза, словно оглушило. — Дэвид, — голос у Джона был такой бесстрастный и повелительный, без тени насмешки, что у Дэвида совершенно точно все внутри упало, — давай без этого, ладно? И насчет взгляда. Взгляд у Леннона не был удивленным, или злым, или испепеляющим; взгляд у Леннона был отсутствующим, безразличным, спокойным, как будто все это можно было предвидеть, и как будто все это не имело значения. Он почти что сочувственно глянул на Дэвида, прежде чем добавить: — Я думаю, поход домой отменяется. Давай, — сухо добавил он, — хорошего вечера. Он как-то натянуто улыбнулся, не убирая этой вдруг возникшей жалости в глазах, из-за которой Дэвиду почти что разрыдаться и ударить Джона захотелось, и тот похлопал его по плечу и аккуратно, стараясь не упасть, пошел к выходу из тоннеля, оставляя в этом глухом грязном, совершенно не ярком месте его одного. Дэвид посветил фонарем на Сталина, и ему показалось, что тот полностью съел маленькую фигурку Гитлера. «Чертов социализм», — подумал он и вышел из тоннеля через другой вход, желая словить такси и как можно быстрее оказаться дома.