***
Дэвид осторожно шагнул в просторную, пустующую гримерку, на двери которой висели их с Джоном имена. Он включил свет, прошел к невысокому деревянному стулу, глянув на столик, на котором уже аккуратно была расставлена косметика, и, радуясь своему везению, что в этом зале, помимо него, никого еще не было, Дэвид высыпал на стол ровную дорожку кокаина, предварительно достав ее из кармана своего весеннего пальто. Боуи снюхал все, бросая пустой пакетик в мусорное ведро, и облегченно выдохнул: состояние депрессии должно было пройти за считанные секунды, и он мог притвориться, что все в порядке. Время шло — нет, он сказал бы, время бежало, и бежало оно с какой-то сумасшедшей скоростью, и Дэвид, пребывая то в самом лучшем своем состоянии, то в самом худшем, вначале предаваясь приливам радости и уверенности, а потом впадая в глубокую депрессию, не замечал, как сменялись дни календаря, теплело на улице, увеличивалась стопка непрочитанных писем на его столе, горел телефон от бесконечных не принятых звонков, и как его лицо все чаще кричало грустной безнадежностью со всех газет и журналов. Так продолжалось целый месяц.***
Дэвид потушил сигарету, где-то в глубине подсознания слыша жалкий скулеж своего разума. Чувство вины игнорировать было нельзя, оно тяжелым камнем лежало на груди каждый раз, когда он делал то, что обещал себе делать в последний раз. Но приход был быстрым, теплым, спасительным, словно старый-верный друг. А потому слабый, беспомощный голос в подсознании постепенно умолкал, пока не стих, в конце концов, навсегда. Боуи, тело которого вновь стало сильным и легким, аккуратно промокнул кровоточащий нос полотенцем и, криво улыбнувшись своему отражению, вышел в общий коридор, где уже собрались остальные члены съемочной группы. Джон с улыбочкой слушал разговор Фредди, что стоял в стороне от него, и его помощницы Анны, которая, кстати, помимо очевидного таланта в преображении людей благодаря косметики, была еще весьма милой, шутливой и пару раз даже стреляла глазками в Джона, а еще она носила довольно коротенькую юбочку, что при каждом шаге Анны игриво подлетела вверх, имела длинные ноги, и которая очень заинтересованно слушала басни Фредди о всех его мыслимых и немыслимых достижениях, и которая, впрочем, навевала в Джоне желание пригласить ее на чашечку кофе — конечно же, только для того, чтобы выпить этот самый кофе. Впрочем, несмотря на улыбочку на его лице, предвкушение от премьеры, своего выхода и короткой речи, которой он поприветствует зрителей в зале, это предвкушение распирало где-то в районе груди, и несмотря на всеобщий ажиотаж и гордость от того, что их фильм совершенно точно предсказывал бешеную кассу, Джон не мог унять неприятного ощущения где-то в глубине себя. Ему не хотелось бы признавать этого, но правда была таковой: ему, с одной стороны, очень хотелось своими глазами посмотреть на Дэвида и оценить всю ситуацию (а не верить только желтушным газетам, Фредди и сплетням, которые не раз уже звучали в этих стенах), а с другой стороны, ему было бы легче просто избежать этой встречи. Джон не мог объяснить свои чувства, которые совершенно точно сто раз успели поменяться за этот месяц, что они не виделись, и это непонимание и неопределенность заставляла Джона нервно озираться по сторонам, каждый раз думая, что мимо прошел Дэвид. В общем, как-то неприятно разошлись они в прошлый раз, и хер знает, почему Джон до сих пор не забил на это. — Привет, Джон, — Дэвид кивнул Леннону, держа в руках бокал шампанского, пытаясь унять дрожь во всем теле от понимания, что сейчас ему снова придется разговаривать со всеми этими людьми. Просидев в гримерке около десяти минут, он все же вышел в общий коридор. Дэвид, наконец, действительно стоял около него, тонкий, как статуэтка, с высоко поднятым подбородком и ровной спиной, в дорогом строгом коричневом костюме, что сильно сужался в талии, с подкладками в плечах, падая до самых лаковых туфель, у которых были острые кончики, начищенные до блеска. Джон, который почти никак не показывал своих эмоций на лице (за исключением разве что дернувшихся кончиков губ и легкого удивления в глазах), зачем-то чокнулся своим бокалом с Дэвидом и сделал несколько глотков, не сводя глаз с Боуи. — Отлично выглядишь, — Дэвид сделал глоток алкоголя, замечая, как чудно подходил Джону его темный костюм с закосом под старину, включавший в себя двубортный пиджак и нагрудный карман, из которого торчал бежевого цвета платочек, узкие брюки и темно-синего цвета галстук. Дэвид развернулся профилем, стараясь скрыть свое волнение и эту глупую, наигранную улыбку, которая больше походила на улыбку психопата. Тупая версия Джокера. Джон кашлянул, вытерев рукавом пиджака свои сладкие от шампанского губы, замечая, что разговор Фредди и Анны оборвался, и что они оба смотрели то на него, то на Дэвида. — Спасибо, Боуи, — ответил Джон и посмотрел на Фредди, как бы ожидая от него реакции по поводу того, что пришел Дэвид. Реакция последовала незамедлительно, и Фредди с распростертыми руками пошел обнимать Дэвида, рассказывая о том, какой прекрасный сегодня день, как он рад, что все сегодня пришли, какой у Дэвида сегодня чудный костюмчик, и что «сегодня» — вообще какой-то по-особенному особенный день. Джон же думал, что у Фредди точно зря пропадал актерский талант, потому что так искренне делать вид, что не замечаешь, что Дэвида стало в полтора раза меньше, что у Дэвида впалые щеки, что сквозь кожу лица уже скоро зубы пролезут и что весь Дэвид, в общем-то, выглядел отвратительно, это нужно было уметь. Джон с какой-то жалостью и, в тоже время, неприязнью смотрел на Дэвида, мысленно соглашаясь с тем, что писали в желтушных газетах, которые он обычно презирал и предпочитал не читать. Очевидно: Дэвид весь месяц сидел на жестких наркотиках, и об этом говорил не только его внешний вид, а еще то, что он совершенно не появлялся на людях, не пробовался на новые роли, не выпускал песни — да и вообще, ничего. Дэвид Боуи пропал на целый месяц, и только эти долбанные журналисты иногда успевали запечатлеть его на камеру, наживаясь на этой громкой теме. — Ну, как жизнь? — сухо поинтересовался Джон, когда Фредди отлип от Дэвида, и теперь у последнего красовался мокрый след от губ Фредди на щеке. — Ну, — Дэвид прочистил горло, чувствуя почти параноидальное желание куда-то убежать и спрятаться от всех этих осуждающих, внимательных, заинтересованных, безразличных и надоедающих взглядов, что как будто железными цепями приклеились к нему, — жизнь как жизнь, она никогда сахаром не была. Но так, все путем, — он выдавил из себя очередную пластмассовую улыбку, и закончив свой напиток, поставил его на стол. Дэвид платком промокнул лоб, так как ему вдруг стало непомерно жарко, и облизнул пересохшие губы, надеясь где-нибудь найти воду. — А ты что? Весь в работе? — Ага, — проговорил Леннон, закусив нижнюю губу. Его взгляд без лишних угрызений совести прямо-таки жадно бегал по лицу Дэвида, подмечая все изменения, которые произошли с ним за этот месяц, в то время, как глаза Боуи старательно избегали любого контакта. — Он такой трудяга, оказывается! Записал уже целый альбом самостоятельно, он выходит, кстати, в следующий понедельник, — тараторил Фредди, захлебываясь красным вином, которое он уже методично вливал в себя, — только вот правда группу себе так и не нашел, хотя ему, может, это и вовсе не нужно. Вы, ребята, кстати, были бы классной группой, — сказал он, похлопав Джона, который стоял, прислонившись к стенке плечом, со сверкающими глазами, которые внимательно следили за реакцией Дэвида. — Так, все, вам через пятнадцать минут в гримерку! Встретимся позже, — и растворился. — Классной группой, — Дэвид нервно засмеялся, резко схватив стакан с новым напитком, как только заметил около себя столик, заполненный стаканами с цветным алкоголем. — А то, — процедил он себе под нос, осушая, как оказалось, белый джин, который Боуи, кстати, на дух не переносил. — И кто разливает эту дрянь? — пробурчал он, на секунду даже забыв о присутствии Джона. Джон хмыкнул, посмотрев на скривленного от невкусного напитка Дэвида. Он еле удержался от едкой шутки по поводу «наркотики, наверное, куда вкуснее», но промолчал, закусив язык и бросив скользкий, быстрый взгляд на Анну, что до сих пор стояла около него, услужливо дожидаясь, когда они пойдут в гримерку. — Быстро ты альбом закончил, — Дэвид окинул стакан презрительным взглядом, прежде чем тот был унесен прочь от глаз Боуи вежливым официантом обратно на кухню. — Мне было бы любопытно послушать твою работу, кстати говоря, — Дэвид глубоко вздохнул и, наконец, взглянул на Леннона, ощущая это ебучее, странное, приятно-мучительное чувство в животе, которое просто из себя выводило и было бесконтрольно. Джон лишь коротко кивнул и сделал еще один глоток шампанского. — Если ты не против, — добавил Боуи и тут же подавил в себе желание завыть от досады. У Дэвида на лице сразу же отразился испуг, но затем он снова приобрел дружелюбно-смертельный вид и как-то вяло посмотрел на Джона. Он искренне не понимал, зачем снова влезал в эти разговоры вместе с Джоном, который итак прекрасно дал понять в прошлый раз, что ничего между ними быть не могло. Это звучало настолько унизительно и мерзко, вот это вот «ничего между ними быть не могло», что Дэвиду выблевать хотелось эту фразу и все воспоминания, связанные с тем провальным днем. И ради всего святого, Дэвид в душе не греб, как это все можно было пережить, не упав окончательно в глазах Джона, учитывая то, что изо дня в день его, скажем так, интерес к Леннону лишь увеличивался с геометрической прогрессией и, видимо, совершенно не зависел от поведения и решений самого Джона. — Не против, — пожав плечами, бросил Джон. Он отставил бокал на поднос и устало потер рукой затылок. — Залетай в дом, как время будет. Предупреди только заранее, — он подмигнул Дэвиду и пошел в сторону гримерки, потому что до премьеры оставалось всего полтора часа.***
Дэвид облегченно выдохнул, оказавшись снова в гримерке. Он потерял счет тому, сколько раз за этот вечер ему задали одни и те же идиотские вопросы, сколько раз журналисты пытались вывести его из себя своей бестактностью, спрашивая про личные отношения Дэвида, про его ориентацию, про страшную наркозависимость и так далее. Пару раз он-таки сорвался, о чем позже, конечно же, пожалел, так как любая незначительная история завтра будет раздута в настоящую эпопею. А еще ему просто до ужаса было некомфортно от того, что все это время, пока он отвечал на вопросы, рядом с ним были многие члены со съемочной площадки и сто процентов слышали все, что говорил он, и что говорили в ответ ему. Джона же журналисты доставали меньше, большая доля людского идиотизма приходилась на Боуи, так как вокруг него летало порядком больше грязных слухов. — Прямо-таки сгораю от восторга, думая о предстоящем месяце, — прошипел он, складывая свои вещи в сумку. — Сколько раз они спросили, не педик ли я? Десять? Двадцать? Я считать устал. Чертовы журналисты. Действие кокаина подошло к концу еще часа полтора назад, и Дэвид, сцепив зубы, боролся с внезапно нагрянувшей яростью на все и всех вокруг. Джон устало сел в кресло, закинув ногу на ногу. Он достал железную зажигалку, купленную им в одном милом местечке, и подкурил сигарету. Он внимательно слушал психи Дэвида и, хмыкнув, затянулся. — Может, тебе сигаретку? Расслабишься, — насмешливо поинтересовался он, протянув Дэвиду полную пачку белых толстых сигарет. — А если серьезно, — добавил он, смотря на перекошенное от злости и разочарования лицо Дэвида, — то что ты ожидал? Вопрос о том, наркоман ли ты и ебешься ли ты в задницу с другими педиками, интересует всех, — заговорщически проговорил Джон, еле сдерживая смех. — Ты мне истину решил открыть? — фыркнул Дэвид, решив вытянуть предложенную ему сигарету, чтобы хоть как-то унять беспокойство внутри. — Я понимаю, как все работает. Бесит меня это, вот и все, — Дэвид вздохнул, пытаясь успокоиться, и нащупав зажигалку в кармане, поджог сигарету. — Взвинченный ты какой-то сегодня, — ответил Джон, как будто специально лениво протягивая каждое слово, только раздражая своим спокойствием и равнодушием еще больше, — не кипятись. Бесит — перебесит, — Джон отложил пачку сигарет, когда Дэвид достал одну из них, и расслабленно откинулся на стуле, закинув ноги на стол. Он прикрыл глаза и, вздохнув, продолжил: — Все равно они о тебе когда-нибудь забудут. Хотя я бы посоветовал тебе, — Джон приоткрыл глаза, — выпустить какой-то альбом. Или дать интервью. Интерес возрастет еще больше, а ты кучу бабок срубишь. — Звучит заманчиво, — сказал он, судорожно вдыхая сигаретный дым, и взглянул на Джона. — Я написал пару песен за последний месяц, еще пять, и можно будет выпускать альбом. Но не знаю, в последнее время мне не хочется всей этой шумихи, — он стряхнул пепел в недопитую чашку из-под кофе. — Если бы не премьера, знаешь, я бы уехал куда-нибудь. Может, в Стэнфорд. — А что тебе мешает сделать это? По сути, ты что месяц до премьеры мог, что хоть весь месяц после нее можешь ехать, куда хочешь. Хоть в Стэнфорд, хоть куда. Джон прокашлялся горьким кашлем и, быстрым взглядом осмотрев дверь, что была по прежнему закрыта, а голосов за ней слышно не было, спросил: — Но, впрочем, ладно, меня не особо интересуют планы начинающего путешественника. Лучше скажи, как тебя в это дерьмо угораздило? — В какое именно дерьмо? — бесстрастным тоном спросил Дэвид, чувствуя, как сжималось сердце при мысли о том, что ему, скорее всего, предстояло поговорить с Джоном о том, как глупо и жалко он проебывал свое здоровье и жизнь. Еще пару месяцев назад Дэвид полагал, что если захочет, то сможет остановиться — по крайней мере, ограничить прием наркотиков. Но теперь его физически ломало по кокаину, он просыпался и засыпал с мыслью о нем, а все остальное отошло на задний план. Он был наркоманом, и все вокруг это видели. Джон посмотрел на горку пепла, в которую он кинул свою сигарету, и прохладно глянул на Дэвида, тяжело вздохнув. — А какое именно дерьмо сдерживает тебя от того, чтобы записать альбом и поехать в Стэнфорд? — ровным голосом спросил он. — Ты про кокаин, экстази, занакс и прочую хрень, на которой я сижу последние полгода? — на одном дыхании поинтересовался Дэвид, старательно скрывая свой глубоко запрятанный стыд и злость. — Не уверен, что ты горишь желанием слушать мою личную драму, Джон. Джон легко улыбнулся, неспешно покачиваясь в кресле. Несмотря на то, что между ними было довольно большое расстояние, и Дэвид любыми способами пытался отвернуться и «отгородиться» от Джона, последнему все равно было видно каждую морщинку на его лице, каждое нервное подергивание губ и неровное дыхание. Леннон сделал жест рукой, как бы говоря Дэвиду, чтобы тот продолжил, но перед этим сказал: — Не уверен, что в твоей жизни случилась какая-то огромная «драма», так что я выдержу эти две минуты рассказа. — Слушай, я не хочу искать себе оправданий, — Дэвид взглянул на небольшое окно, за которым скрывались яркие огни города, надеясь перестать чувствовать на себе взгляд Джона. Он прочистил горло и выдохнул. — Всегда будут люди, которым хуже, чем мне, но чувствовал я себя отвратно. Боуи нервно постукивал пальцами по столу, его будто бы насильно запихнули в кабинет психолога и теперь заставляли говорить все эти личные вещи, которые он предпочел бы не рассказывать никому. Не похер ли Джону было на то, что у него там произошло, в конце концов? — Раньше я это контролировал, но после того, как девушка, которую я любил — а люблю я мало кого, как ты мог заметить, — умерла, — Дэвид потушил сигарету и устремил тусклый взгляд на Леннона, — после того, как она умерла, я сорвался. И потом было все тяжелее перестать употреблять. Когда я чист, мне жить нахуй не хочется, понимаешь? Он достал еще одну сигарету и затянулся, продолжая свой нервный монолог. — Да блять. Моя вина, Джон. Я не хочу сидеть и ныть о том, какой я несчастный, тебе все равно похуй, да и я в этом не нуждаюсь. Что будет, то будет. Но спасибо, что спросил, — дежурно закончил он, вдруг перестав стучать пальцами по столу и глянув на Джона. Джон в ответ кашлянул. Переплел пальцы рук. Осмотрел Дэвида. И спокойно, но серьезно проговорил: — Не мне говорить тебе о вреде кокса и прочей херни, что ты употребляешь, и не мне читать тебе лекции, но будь осторожен, Дэвид. Сколько ты уже сидишь? Два месяца, больше? Джон не сводил глаз с Дэвида, что чувствовал напор, с которым почему-то стал говорить Джон, но ничего не отвечал. Он рассматривал стену напротив, пытаясь побороть всю ту гамму эмоций, что съедала его сейчас изнутри. Что, черт возьми, могло быть хуже, чем раскрываться о таком перед человеком вроде Джона? — У меня много знакомых, которые употребляют, и что скрывать, я тоже не раз пробовал вещества, но, Боуи, — у него вырвался колкий смешок, и Джон поддался вперед, опустив ноги на землю, — я не наркоман. — Ну, в первый год моего успеха я тоже наркоманом не был, — Дэвид грустно улыбнулся, вспоминая год, когда его первый альбом вышел в топ чарты Америки и Европы. Он был моложе, счастливее, уверенней и имел больше моральных запасов на то, чтобы терпеть людей и самого себя. А потом пришла слава, деньги, наркотики, куча ничего не значащих связей, подлых, но творческих и интересных личностей, которые по началу помогали убивать ему скуку; работа, бесконечные вечеринки… В общем, жизнь его стала бешеным круговоротом событий, а когда новые знакомые и громкие вечеринки надоели, осталось только ядовитое одиночество, наркотики и вечная усталость от всего вокруг. Джон лишь рассмеялся и отклонился обратно на кресле. Он достал еще одну сигарету, подпалил ее и уже безразлично добавил: — Дело не в годах успеха, а в собственном контроле и стержне. Но тебе, звезда местного разлива, конечно, виднее. — Конечно, Джон, — Дэвид раздраженно сверкнул глазами и принялся пристально рассматривать дотлевающую сигарету.— Ты все об этом знаешь. Нахуй мой опыт. В комнате повисла тишина, и все, что слышал Дэвид — это методичное постукивание его ботинка по полу. Он покрасневшими пальцами упирался в стол, сжимая губы, и немигающим взглядом уперся в эту несчастную сигарету. Джон молчал. — Так, ладно, — психанул Дэвид, хватая рукой свою сумку, — я не в настроении спорить. Ты держишь все под контролем? — печальные глаза остановились на лице Джона, который опять еле удержался от смеха. Дэвиду просто взвыть от этого захотелось. — Умница, Леннон. Боуи потушил сигарету и быстрым шагом направился в сторону двери, хотя куда он собирался держать свой путь было не понятно. Но находиться с Джоном он не хотел, это уже было просто невозможно. Когда Дэвид решительным шагом направился в сторону выхода, при этом тяжело пыхтя и явно возмущаясь, как это Джон вообще посмел думать, что знает больше него, Леннон, резким движением руки схватив пустую пластиковую бутылку, запустил ею в Дэвида, попав тому в район затылка. — Ты куда побежал? Там, за углом, кокаин не раздают, возвращайся. — Да не крутится моя жизнь вокруг кокаина! — прошипел Дэвид, явно вкладывая в свой тон больше агрессии, чем задумывалось изначально. Но это фальшивое спокойствие, что он так старательно хранил, рухнуло в течение миллисекунды, и все молнии теперь летели в сторону Леннона. Леннона, о котором он никак не мог перестать думать, который отверг его, который явно смотрел на Дэвида с неприязнью и насмешкой. Он вцепился ногтями в свою сумку, пытаясь совладать со своей агрессией и притушить все то бурлящее внутри себя. Джон, довольно смотрящий на отлетевшую в сторону бутылку, так удачно запущенную им самим, перевел взгляд на Дэвида, лицо которого перекосилось, и он впервые за этот день посмотрел на Джона с настоящей, плохо скрываемой злостью, словно то, что говорил и как поступал Джон, делало Дэвиду очень больно. Джон до этого хотел съязвить, но прикусил себе язык, и следующая гневная речь Дэвида обрушилась на него: — Зачем я тебе здесь? Ты себя героем возомнил, или что? — голос Боуи дрогнул, он уже не кричал, но слова его были пропитаны горечью. — Моим жалким состоянием ты себя развлекаешь в этот скучный вечер? Шоу окончено. — Да я не… — начал было Джон, но так и замолчал, замерев на неприятно скрипнувшем кресле. Он заметил пелену слез, что застыла в разноцветных горящих глазах Дэвида, и вдруг все его негодование и презрение к Дэвиду за его наркозависимость, прикрытое насмешкой и мнимым участием, моментально растворилось. Прежде чем он успел сказать хоть что-то в свое оправдание (хотя Джон понятия не имел, что сказать), за дверью послышались громкие шаги, и через секунду на пороге стояло несколько человек с их съемочной группы, шумно вваливаясь в комнату. Эти люди двинулись к Джону, в который раз поздравляя его со всем подряд, дыша на него алкогольной стеной, успев накидаться уже всем подряд по пути. Джон, кивая на каждую фразу, обращенную к нему, выследил то, что Дэвид скрылся из гримерки, и, через пару секунд высвободившись из толпы и всеобщей радости, устремился вслед за Дэвидом. Нагнал он того на улице, удачно предугадав, что тот выйдет через черный вход. Он резко схватился за его плечо и повернул Дэвида к себе. Длинный палец Джона грубо уперся Дэвиду в плащ, и Леннон прорычал: — Что за херню ты несешь? Какое шоу? Какой герой? Что ты обиженку из себя строишь? Ты думал, я в ладоши буду хлопать, что ты просираешь все, скатился в долбанную яму и жалеешь себя? Я не Меркьюри, я не буду петь тебе песенки о том, что я рад тебя видеть, ебаный ты обсос, — Джон убрал свою руку, скривившись в презрительной гримасе. — Ты хоть видел себя со стороны? — Не жалею я себя! — отчаянно прокричал Дэвид, мечтающий о том, чтобы остаться наедине, и в тоже самое время, удивленный тем, что Джон решил пойти за ним. — Ты думаешь, я не понимаю, что происходит? Понимаю я все, и получше тебя, блять! Что мне теперь делать? Пойти в гребаную клинику к врачам, которым на меня похуй, чтобы они промывали мне мозги о том, как ужасны наркотики? Что мне, блять, делать теперь? Давай, раз уж бросился давать мне путеводительные наставления! — Мне откуда знать? — огрызнулся в ответ Джон, сверкающими глазами глядя на Дэвида. — Ты же и до этого нариком был, Боуи, ну так придумай что-нибудь! — проговорил он язвительно, взмахнув руками в стороны. Дэвид разочарованно выдохнул, отступив на шаг назад, пытаясь хотя бы как-то оградиться от Леннона. — Обязательно придумаю, Джон, — сказал он холодно после минутной паузы. — Большое спасибо за неравнодушие. Джон закатил глаза и отвернулся. Он некоторое время молча смотрел на свои недавно купленные туфли, стараясь успокоиться и понять, с чего вдруг он вообще так распсиховался. После довольно продолжительного молчания, во время которого Дэвид стал выглядеть еще более жалко, Джон снова повернулся к нему лицом. Он прочистил горло. — Я действительно тебе никто, так что не стоило начинать этот разговор. Он снова помолчал и добавил: — Мне просто претит то, как все эти люди ведут себя, — он кивнул головой в сторону здания, из которого даже сквозь закрытую дверь доносилась громкая музыка и фон людских голосов. — Кто-то же должен был сказать правду, — усмехнулся он, останавливая взгляд на глазах Дэвида. Что-то внутри Дэвида с громким треском сломалось, и его худое тело едва заметно пошатнулось то ли от порыва ветра, то ли от досады, что огнем горела в его груди. — Да, тебе не стоило начинать этот разговор, — сказал он глухо. — Как и не стоило продолжать выплевывать слова своим поганым ртом только потому, что ты думаешь, что лучше меня. У него все пересохло, и он облизнул губы горячим языком. — Тебе удовольствие доставляет делать мне больно? — спросил он, почти что с ненавистью глядя на эту ухмылочку, что не сползала с лица Леннона. — Охуенного тебе вечера, Джон, я пойду переваривать твою «правду». — Нет, постой уж, — проговорил Джон, коснувшись рукой Дэвида еще до того, как тот успел сделать хотя бы шаг. — Я не совсем понимаю, как мои вопросы или правда, которую ты итак знаешь, должна была сделать тебе больно. Я же не открыл тебе глаза на нее, — непонимающе закончил он, неотрывно смотря на Боуи. — Я понимаю, Джон, что поддерживать людей — это не твоя фишка, — устало сказал Дэвид, подняв взгляд на небо, откуда одна за одной посыпались большие капли дождя и запахло свежестью. — Но я не хочу в очередной раз слышать от тебя, в какое дерьмо я скатился, особенно в той форме, что ты это подаешь. Ты привык так от мира защищаться, должно быть, много дерьма с тобой случилось, приятель, я понимаю, — продолжил Дэвид, вспоминая историю о родителях Джона, что тот, по какой-то неведомой никому причине, ему поведал. — Я люблю прямолинейность, я люблю, когда люди говорят правду. Но разве я ее просил? Разве я не ясно дал понять, что не хочу слышать одну и ту же басню в сотый раз? Я не знаю, чего ты от меня хочешь, Джон. Не понимаю, зачем ты вообще со мной говоришь, потому что, знаешь ли, складывается у меня ощущение, что я для тебя — нежеланная компания. А если это такой странный способ проявить инициативу и как-то помочь, то я в душе не ебу, зачем тебе это. — Я же уже сказал тебе, что говорю все это, потому что меня раздражает их притворство, с которым они тебе улыбаются, а потом за спиной обсуждают. Я предпочитаю говорить все в лицо, — передернув плечами, ответил он, но уже мягче, чем говорил до этого. Дэвид молчал, пустым взглядом смотря на Джона, и тот продолжил: — Была бы компания… — он замедлился, — «нежеланной», как ты говоришь… не стал бы вообще ничего спрашивать. Меня другие люди мало волнуют, знаешь ли, — бросил он в конце, тоже взглянув на сгущающиеся тучи над головой. Дэвид многозначительно кивнул и вяло достал сигарету из кармана сумки, надеясь на то, что она не намокнет под холодными каплями дождя, что стали скатываться на землю. — Не думаю, что ты сейчас говоришь правду, — отрезал Дэвид, уставший от этого безумного дня и совершенно не видящий смысла продолжать этот разговор. Ему просто хотелось в который раз оказаться в своей квартире и скрыться от этого дурного мира. — Правду относительно чего? — поинтересовался Джон, приподняв бровь, прекрасно зная, о чем именно говорил Дэвид. — Давай без этого, — он выдохнул дым и поежился, облокачиваясь спиной о какую-то машину. Он обнял себя руками, пытаясь закрыться от ледяного ветра. — Я не думаю, что твоим мотивом было то, что люди обо мне сплетничают за спиной. Они сплетничают о каждой гребанной знаменитости в этом доме, — он указал пальцем на соседний многоквартирный дом, — в этом городе. Но ты не ходил к ним, словно вестник правды — ну, по крайней мере, я такого не помню. — Что ты хочешь услышать, Дэвид? — устало пробормотал Джон, окинув быстрым взглядом машину. — Что я начал с тобой разговор, потому что переживаю за тебя? Потому что считаю, что ты убьешь себя в один прекрасный день? Потому что ты свой талант успешно проебываешь? Ну, окей, да, потому что все это, — закончил он, без эмоций посмотрев на Дэвида. Дэвид хмыкнул. Его силы были на исходе, и он отрицательно покачал головой. — А я-то думал, ты мне «никто», — ответил он, сам удивляясь тому, с какой скоростью поменялось его настроение. Казалось, этих слов Джона было достаточно, чтобы заставить его снова почувствовать себя человеком, и впервые за вечер на его лице появилась хоть и очень вымученная, но настоящая улыбка. — А что, тобой может интересоваться только «кто»? — усмехнулся Джон, заметив улыбку на лице Дэвида. Он покачивался около Боуи, чувствуя холодные капли, неприятно залезавшие под тонкую ткань одежды. — Ну, не знаю, вроде, так это работает, — сказал он, переведя взгляд на Джона, чьи волосы намокли под дождем, и несколько капель стекали по его острому лицу. Сигарета Боуи потухла, скривившись от дождя, и он кинул ее на асфальт. Дэвид вцепился руками в машину, надеясь, что хоть это, словно якорь, вновь удержит его от очередной глупости. Потому что все, чего ему хотелось в данный момент, — это прикоснуться к Джону хотя бы на какое-то жалкое мгновенье. Как же глупо это было — простить Джону все то, что он наговорил еще минуту назад, лишь потому что он пробормотал что-то невнятное про беспокойство за Дэвида. Это было глупо, но он абсолютно ничего не мог с собой поделать. Дэвид не помнил, когда в последний раз обнимал хоть кого-нибудь, и сейчас ему это было нужно, как никогда прежде. И к Джону его тянуло необъяснимыми силами, и все мысли Боуи походили на отрывки какой-то идиотской мелодрамы, и все его чувства были так безнадежны и так глупы. Однако, кроме этих чувств, у него сейчас ничего живого и не было. — Ну, да, — промямлил Джон, — вам же виднее, мистер Боуи. Как там, кстати, шляпа? — поинтересовался он, мягко улыбнувшись, отчаянно пытаясь подыскать какую-то другую тему. Ему почему-то вспомнился тот день в парке, и вечно стремившуюся улететь шляпу, и его безуспешные попытки удержать ее. — Не нашлась случайно? — Навсегда потеряна, — засмеялся Дэвид. — Боже, что у меня за жизнь, даже за шляпой уследить не могу… — Беспросветный вы неудачник, уважаемый, — проговорил Джон медленно, не зная, что еще добавить. Его взгляд из-под длинных черных ресниц осторожно опустился с глаз Дэвида на его тонкие, до крови искусанные губы. В его голове хаотичной картиной промелькнул тот момент, когда они были в тоннеле, и он снова почти почувствовал вкус этих губ на своих собственных, маяча около Дэвида. Джон поднял взгляд на глубокие, печальные глаза Дэвида, который все это время молча стоял, не шевелясь, этим своим взглядом изучая Джона. Тело Джона невольно двинулось вперед, он осторожно сдвинул рыжую прядь волос в сторону, заставляя Дэвида нервно дернуться и волнительно посмотреть на Джона. Он тихо проговорил: — Глаза у вас красивые. И накрыл шершавые, колючие губы Боуи своими, холодными и горькими от вкуса сигарет губами. Он несильно толкнул Дэвида к машине, заставляя того нависнуть над ее капотом, и рука Джона цепко схватила волосы Дэвида, пока сам Леннон отстранился от Боуи, с каким-то сумасшествием в глазах смотря на него, чувствуя, что у него закружилась голова. — Наркомания же не передается через слюну? — сквозь смех проговорил он, не убирая руки. — Думаю, уже слишком поздно для размышлений, — Дэвид пальцами вцепился в рубашку Джона и прижал того к себе, почти задыхаясь от всех тех эмоций, что его переполняли. Дэвид снова с напором накрыл губы Джона своими, будто бы он только этого и ждал всю свою жизнь. — Ты же это не из жалости? — спросил Боуи хрипло, отстранившись. Его сердце заходилось в бешеном ритме, стуча уже где-то около гортани, однако одна только мысль об этом разрывала его изнутри. Джон тихо рассмеялся Дэвиду в губы, ничего не ответив и чувствуя, с каким напором и страстью Дэвид тянул его к себе, целовал его, и какой пожар разгорался сейчас в этих красивых глазах. — Людей, которых мне жалко, я обычно не целую, — ответил Джон, снова плавно прикасаясь к губам Дэвида, накрывая мокрую от дождя спину Боуи руками. Джон, никогда не страдающий от одиночества, не нуждающийся ни в чьей компании, никогда не искавший тепла или заботы в других людях (мать была не в счет), почему-то сейчас, ощущая у себя в руках хрупкое, слабое тело Дэвида, испытал вдруг бурю эмоций, что отродясь, наверное, не испытывал. Он не смог бы объяснить, чем было вызвано это липкое, тянущее чувство где-то в районе живота, но все его тело как будто бы прочувствовало ту боль и то одиночество, в котором все это время жил Дэвид. Джон был скотиной еще той, но его руки сильнее сцепились за спиной Дэвида. Джон совершенно точно был редкостной тварью и законченным эгоистом, но он крепко прижал Дэвида к себе, накрывая своей ладонью влажные волосы Дэвида. Дэвид обхватил Джона, полностью расслабившись в его руках. Только сейчас Боуи осознал, как сильно нуждался в ком-то. В другом человеке. В человеке, которого он хотел узнать, которого он мог бы когда-то полюбить. И этим человеком, к великому несчастью, оказался Джон Леннон. — Надеюсь, ты не начнешь убегать от меня теперь, — тихо сказал Дэвид, вдыхая свежий аромат одеколона Леннона, ощущая, как его тело постепенно переставало дрожать от холода в теплых объятьях Джона. — Боуи, хватит уже. У тебя паранойя разразилась на фоне всех событий? — прошептал Джон на ухо Дэвиду, не выпуская того из рук. Его пальцы скользили по волосам Дэвида, и Джон почувствовал, как напряжение, исходящее от Дэвида, постепенно сходило на «нет». Тот уже практически обмяк в его руках, цепко ухватившись за его спину. — Нет, я просто думал, что конкретно проебался с тем поцелуем в тоннеле. Дождь, до этого будучи не особо сильным, но в тоже время, все равно очень холодным, усилился и превратился в настоящий ливень. Джон недовольно отстранился от Дэвида, глянув на большое здание, в котором веселье было в самом разгаре, и спросил: — Это, конечно, вообще безумно сейчас прозвучит, но хочешь, можешь ко мне домой зайти, он в пяти минутах ходьбы. Альбом послушаешь, чай попьешь. А то ты такой, еще умрешь от простуды после этого дождя, не дай Бог, а мне потом страдай. Дэвид скромно улыбнулся и лишь согласно кивнул головой.