***
Комната была просторной и широкой, с мягкой кроватью, белой постелью, что приятно пахла лавандой, двумя старинными креслами, настенными часами и окном с прекрасным видом. Ему повезло: на его сторону приходилась не проезжая часть, а чудесный пейзаж с зелеными лугами и высокими деревьями, маленькими домиками, скрывающимися за кустарниками, и даже небольшие кусочки дороги, по которой иногда — совсем редко — проезжали машины, не доставляя при этом никакого шума. Ужасная жара закончилась еще на прошлой недели, и теперь по вечерам шли грозовые ливни, лишая его возможности гулять по окрестностям в темное время суток (признаться честно, никакие дожди не остановили бы его от прогулки, но в том месте, где он находился на данный момент, приходилось жить не по своим, а по чужим правилам); однако он не собирался жаловаться: в комнате было прохладно, хотя и стояло начало лета, а серая погода с мрачными видами только вдохновляла его, и Дэвид всего за одну неделю сочинил песню и написал стих, который, быть может, в прекрасном будущем переделает в музыкальную композицию. Клиника работала великолепно: пусть наркология, как наука, сформировалась совсем недавно и только делала первые неуверенные шаги, она все же давала некоторые плоды (по крайней мере, так казалось Дэвиду вначале этого приключения). Для всех пациентов (здесь лежали не только наркозависимые) разрабатывался отдельный план действий, с крайней осторожностью и под постоянным наблюдением врачей. Из-за того, что еще не существовало точной схемы лечения наркозависимых людей, и препаратов, которые точно помогли бы победить этот недуг (на слове «недуг» Дэвид еле сдерживал смех, мысленно улыбаясь тому факту, как врачи старательно обходили стороной слова по типу «наркоман» и «зависимость»), медикаментозно их почти никак не лечили — разве что давали какие-то успокаивающие чаи и заставляли пациентов придерживаться строгой диеты. По сути, весь упор шел на то, чтобы помочь пациенту психологически, избавить его от всех внешних раздражителей, соединить его с природой, посадить на строгую диету и соблюдать различные активности (вроде трехразовой прогулки по парку и утренней зарядки). Все это больше походило на дорогой пансионат, в котором «отдыхала» душа, и у Дэвида, который вначале считал, что у лечения были свои «плоды», стали закрадываться сомнения относительно действенности лечебных методов (не было ли это простым отмыванием денег у богатых клиентов?) в этой единственной клинике в Англии, которая хотя бы как-то стала бороться с наркозависимостью (или, по крайней мере, заявляла о своей борьбе). За эту неделю Дэвид прошел несколько стадий «непринятия горя», только в своем, лично разработанном порядке: вначале ему здесь понравилось, он приветливо улыбался всем медсестрам, внимал каждому слову врача, думал, что попал в отличное место, которое поможет ему собраться с мыслями и разобраться со своим внутреннем миром, найдя причину, из-за которой наркотики занимали такое важное место в его жизни, и даже активно приседал и махал руками на утренней зарядке; затем, когда оказалось, что в клинике был строгий режим, которого он должен был придерживаться, и что одними разговорами с врачами о своей доли здесь не ограничились, у Дэвида начался торг за свои «права» и злость на то, что он сам затащил себя сюда, и это на несколько дней переросло в депрессию, которая еще и подогрелась от развивающийся ломки по кокаину. К концу недели, когда его не радовал ни вид за окном, ни прогулки, ни эти долбанные зарядки в семь утра, ни пятиразовое питание, ни просторная комната с возможностью писать песни и играть на гитаре только до восьми часов вечера, Дэвид закричал что есть мочи и скинул все стоящие на полке книги. Он стал ходить из угла в угол, пытаясь остановить пульсирующую боль в висках: бошка просто разрывалась от желания, от дикой потребности сбежать в Лондон, в свой дом, к своим наркотикам, к своей кровати, к своей кухне и туалету, и он уже несколько раз лихорадочно оценил вероятность получения серьезной травмы, если он сиганет с третьего этажа вниз. Пульсирующая боль стала вполне реальной, словно обрела материю, и ее черные руки стали охватывать все тело Дэвида, сжимая грудную клетку и не позволяя свободно дышать. Он дрожащими руками держался за голову, пытаясь сдавить ее и убрать эту вдруг ожившую боль, но это не помогало, и боль объединилась со страхом, выросла в размерах и стала на голову — нет, на две головы — выше Дэвида, и сильнее его в стократ. Она, постепенно расширяясь и возвышаясь, приняла форму комнаты и заполнила собою каждый угол и каждый предмет в этой комнате, пытаясь поглотить Дэвида разом, всего целиком. Он и сам не понял, как стал стучать руками по двери и пытаться вырвать ручку, и звал на помощь, и просил его освободить, и торговался сам с собой, заявляя «всем там» за той стороной двери, что он сам решил сюда прийти, и как пришел — так может и уйти, и никто «там» не имеет права этого ему запретить. Через пять минут дикого крика, паники, истерик и слез, к нему в комнату вбежали две медсестры и медбрат. Общими усилиями они уложили Дэвида на эту чертову мягкую кровать (он, блять, ненавидел мягкие кровати) и вкололи ему снотворное, и через пару минут он, чувствуя тяжесть век и убегающую через приоткрытое окно боль, уснул в спокойном крепком сне. Остальные приступы, которые неизменно одолевали его в течение этих трех недель, он старался унять сам, прекрасно понимая, что его желание уехать домой — было всего лишь проявлением слабохарактерности, и если он сейчас сорвется и не закончит начатое дело, то уже никогда не сойдет с этой тернистой дороги наркозависимости, навсегда признавшись самому себе, что он — слабак. Все это время, каждый божий день, он боролся, уговаривая себя остаться в клинике, приводя доводы, почему ему нельзя было возвращаться в Лондон, пытаясь успокоить себя каждый раз, когда желание принять кокаин превращалось в настоящую мечту, которая сводила его с ума и буквально становилась реальным человеком, требуя его срочного возвращения в город.***
Сколько нужно сидеть в заточении прежде, чем биологические часы сломаются к чертовой матери? Сегодняшним теплым, даже жарким летним утром Дэвиду все же удалось ответить на этот вопрос. Ему понадобилось чуть больше двух недель, чтобы начать теряться в датах и числах, а теперь он даже решился не спрашивать ни у кого из персонала, какой же сегодня был день: вторник или среда? Понедельник или еще воскресенье? Такая, можно сказать, странная стратегия заключалась в том, что, не знай Дэвид, сколько же времени ему еще предстояло торчать в этом прекрасном, мать его, учреждении, жизнь стала бы чуточку, но легче. Ломка у него была страшная, мысли о том, как он мог бы извернуться, чтобы выйти раньше времени и достать себе дозу, засели у него так глубоко, что уже не было возможности от них избавиться. Что угодно: кокаин, экстази, антидепрессанты (которые он, кстати, уже истерично пробовал получить), траву, даже психоделики бы подошли. Его трусило, тошнило, ломало, он не мог спать. Потом стало немного легче, он начинал думать о Джоне, о том, как ему одновременно хотелось и не хотелось его видеть. О том, чем тот занимался, с кем говорил, с кем проводил вечера, во что был одет и в каком ужасно-прекрасном беспорядке были его волосы. А еще Дэвид постоянно возвращался к одной мысли: задумывался ли Леннон, задумывался ли он хотя бы раз о том, какого было Боуи здесь, и скучал ли тот — ну, хотя бы самую малость — по Дэвиду и по их вечерам? Единственный видимый плюс во всем этом был в том, что он не боялся просить о помощи. Каждый день на приеме у врача, сидя в светлом кабинете, на мягком сидении с высокими ручками, поглядывая на деревья из распахнутого окна и колыхающиеся от ветра прозрачные занавески, он не стеснялся говорить о том, что кокаин, словно самое сильное воспоминание из прошлой жизни, звал его и что требовал от Дэвида бросить лечение и сорваться в Лондон в ту же секунду. Дэвид заставлял себя не пропускать прогулки, ходить на зарядку без напоминаний и уговоров медсестры, вытаскивал все проблемные моменты в кабинете у врача (что было совершено нелегко, по правде говоря), чтобы это, быть может, хоть как-то помогло побороть его зависимость. Еще он общался с другими пациентами, и некоторых из них даже знал заочно — пансионат был частным и очень дорогим, где список клиентов был засекречен, так что здесь было много очень богатых людей, звезд, детей политиков и прочих представителей «золотой прослойки». Он писал песни, играл на гитаре, читал книги, обдумывал свою жизнь и, короче говоря, жил здесь не так плохо, как могло показаться изначально.***
— Мистер Боуи, к вам посетитель. Дэвид вздрогнул на кушетке, так и не отведя взгляд от окна, из которого можно было наблюдать за ярко-светящим солнцем, слушать птиц и видеть салатовые листья на терновых кустах и цветущих крепких деревьях, что возвышались к самому небу своими старыми кронами и погружали округу в густую полуденную тень. Он медленно покосился на дверь, в которой стояла хрупкая фигура медсестры. — Вас ждут во дворе, — сказала она с тенью улыбки, выжидающе на него поглядывая. Дэвид несколько секунд смотрел на то, как сквозняк раскачивал дверь в разные стороны, заставляя ее издавать жалобный скрип, а затем вновь опустил взгляд на сад, что расстилался прямо перед его комнатой. Он тут же заметил силуэт, что темным фоном выделялся среди летних красок больничного сада, и, кажется, даже смог разглядеть круглые очки пришедшего сюда человека: посетитель этот явно не был местным пациентом. Дэвид, после некоторых размышлений, неуверенно встал с постели, скрывая свой внутренний страх и ту горечь, что копилась в нем все эти дни. Он внезапно заметил, что его сердце ускорило ритм, и что успокаивающая атмосфера приятного прохладного денька больше его не успокаивала. — Но за вами будут следить, — добавила девушка и тут же от чего-то смутилась, отведя от Дэвида взгляд. — Ясное дело, — ответил он и вышел из комнаты.***
Джон несколько раз покосился в сторону пыльной низкой лавочки, что стояла в ряд с другими точно такими же пыльными и низкими лавочками, которые образовывали своеобразный круг и предоставляли возможность пациентам, сидящим друг напротив друг друга, общаться. Джон поставил один из стаканов кофе на древко, той же рукой вытерев грязь с лавочки, и сел на нее, закинув ногу на ногу. Погода была прекрасной, прямо-таки сказать, сказочной, и Джон радовался тому, что в этот день ему не пришлось торчать в темной студии, и выпала возможность посидеть на природе, вдали от шумного Лондона. Несмотря на то, что ради этого ему пришлось проехать около двух часов на машине, было всего лишь три часа дня: Джон все еще планировал успеть доделать очень много дел. Он наблюдал за парочкой, что сидела поодаль от него и с интересом косилась в его сторону: видимо, посетители в этой клинике были редким явлением. Он подмигнул девушке, что сидела в обычной белой одежде, и перевел взгляд на человека, что спускался вниз по ступенькам, которые приводили к большому белому дому, что отчасти напоминал стародавние британские виллы каких-нибудь крупных помещиков. Джон хмыкнул, наблюдая за этой торопливой, «пьяной» походочкой Боуи, подмечая про себя, что это уж точно был его клиент. Он помахал Дэвиду и поднялся только тогда, когда тот впритык к нему подошел, не выражая особо никаких эмоций и как-то вяло смотря на Джона, словно последний отвлек его от какого-то крайне важного занятия. — Что такое? Запичкали лекарствами? — хохотнул Джон, по-дружески хлопнув того по плечу. Он протянул ему стакан с крепким кофе и снова вернулся на свое место, кивнув на лавку. — Ты присаживайся. Несмотря на кислый вид, которым поприветствовал его Дэвид, так пока и не сказав ни слова, Джон не мог не отметить того факта, что Дэвид стал значительно лучше выглядеть. Смертельная усталость, что последние месяцы отражалась на его лице, пропала почти бесследно, уступая место легкому розоватому румянцу, отдохнувшему, опрятному виду и ярким, хотя немного и заспанным, глазам. Лицо Дэвида, хотя и выражало оно отчего-то полнейшую скуку и не проявляло ни малейшего намека на счастье от долгожданной встречи, больше не было исхудалым и бесцветным. Прикинув на глаз, Джон предположил, что Дэвиду удалось набрать добрых три килограмма. — Я присяду, не волнуйся, — ответил Дэвид, сам не понимая, рад он был видеть Джона или его лечение проходило бы лучше, если бы тот вообще не появлялся и не давал о себе знать. — А кофе себе оставь, — пробурчал он, без видимого интереса покосившись на протянутый ему стакан, — а то они еще подумают, что ты туда что-то подсыпал, — Дэвид решил не упоминать, что кофе пить лично ему было строго запрещено. Боуи коробило (нет, его прямо-таки перекашивало) от мысли, что Джон пришел только сейчас. Такой весь веселый и радостный, явно отдохнувший и чем-то довольный, словно он совсем позабыл, что Дэвид лежал, вообще-то, в лечебнице, и что лежал он в ней уже, вообще-то, три недели. Боуи прекрасно знал, что больница находилась не в самом Лондоне, и ехать до нее было около двух часов, однако, по его собственному скромному мнению, Леннон не был уж так сильно занят, что почти за целый месяц впервые смог уделить ему немного времени и соизволил приехать в такую глушь. Дэвид хотел было открыть рот и спросить у Леннона насущный вопрос — а что, собственно говоря, заставило его притащить-таки свой зад сюда? Случилось ли что? Помощь нужна? Совет какой? Хотя когда это Леннон о чем-то с ним советовался? Но открыто показывать обиду было бы глупо, и Джон наверняка бы это высмеял. А унижение было последним, что нужно было Дэвиду в данный момент. — Ну, чем занимался? О моей жизни долго рассказывать не выйдет. Тут, как в детском саду, если не считать мозгоправов и нариков-пациентов, — Боуи заметил, что на последней фразе Леннон хмыкнул, — кормят, поят, укладывают спать по расписанию и водят гулять в отведенные для этого часы. Джон сделал еще один глоток кофе, подергивая ногой в воздухе, и покосился на парочку, что теперь перешептывалась и все также в открытую смотрела в их сторону. — Фанаты мои, — сказал Джон, кивнув на девушку с парнем. Дэвид и глазом не моргнул на эту искрометную «шутку». — Я хорошо. Подписал контракт с одним продюсером на маленькую роль в многообещающем сериале. Я там появлюсь всего на каких-то пару минут, но сыграю ключевой момент в развязке. Да и денег пообещали достаточно, — размеренно говорил Джон, с полуулыбкой поглядывая на Дэвида, который продолжал сидеть с таким видом, словно это Джон насильно посадил его в диспансер, а теперь пришел еще и издеваться над ним, рассказывая о прелестях обычной жизни. — Познакомился с интересными людьми недавно в одном пабе. В общем, все спокойно, — пожав плечами, закончил тот и бросил пустой стаканчик в мусорку напротив. — Молодец, — сухо ответил Дэвид, честно говоря, абсолютно не зная, что можно было ответить и каким образом следовало бы поддержать разговор. Как он ни старался, расслабиться ему не удавалось, и все о чем он мог думать — это то, почему Леннон пришел к нему только сейчас, а до этого не сделал даже звонка? — И что это за люди? — без особого интереса продолжил он беседу. Джон еще раз хмыкнул, ироничным взглядом покосившись на Дэвида. — Боуи, ты если не в настроении говорить или не рад меня видеть, ты так и скажи, в другой раз зайду, — спокойно ответил Джон, смотря Дэвиду в глаза. И более серьезно добавил: — Мог хотя бы улыбку выдавить, ну так, приличия ради. — Не думал, что ты фанат улыбок «приличия ради», — ответил Дэвид, и тон его голоса прозвучал как-то уж слишком агрессивно и резко. Он отдернул самого себя и чуть мягче продолжил: — Да нет, я рад тебя видеть. Ну, если мы вернемся эдак недели на две-три назад, — тучно добавил он, не отрывая отчужденного взгляда от Джона. Последний многозначительно кивнул головой, все же не сдержав смешка, что показалось Дэвиду очередным не слишком уж уважительным поступком. Он облизнул губы и подергал Дэвида за щеку, ловя себя на мысли, что «Ага, так вот, в чем все-таки дело». — Ты обиделся, что ли, Дэв? Дэвид перехватил его руку, вызывающе смотря на Джона, которому, в прочем как и обычно, было ну просто дохуя весело, хотя причину веселья Дэвид, сколько ни старался, понять никак не мог. — Давай не будем про обиделся я или нет, но да, мне неприятно, если ты это хотел услышать, — язвительно ответил Дэвид; от его безучасливого вида не осталось и следа. — Неприятно что, Дэвид? — впервые в голосе Джона засквозило раздражение, и он убрал руку, сняв, наконец, улыбку с лица, которая, кстати говоря, была весьма искренней, появившаяся при виде Дэвида. — Что я не прибежал к тебе в первый же день, как ты сюда лег? Ну, не прибежал, а дальше что? Ты маленький ребенок, которому уход нужен, или тебя везут на тяжелую операцию? Ты взрослый мужик, в чем вопрос тогда, я что-то не понимаю? Дэвид бодро закивал головой, чувствуя, как от его умиротворенного состояния души осталось разве что одно воспоминание. Самое интересное во всем этом было то, что после очередной ссоры Джон, довольный и веселый, поедет по своим делам развлекаться, а Дэвида снова запрут в этой больнице, оставив наедине с новыми, раздирающими сознание, мыслями. — Ну, нет, я должен в ладоши хлопать от того, что мне даже Фредди сранную открытку прислал, а от тебя я и звонка не дождался! — прошипел Дэвид, внутри которого потихоньку зарождался ураган не самых благоприятных ощущений, и ему, как никогда не хватало сигареты. — Мне не нужно, чтобы ты со мной нянчился, и на открытки от Меркьюри мне как-то похер, но, знаешь, у меня есть мнение, что если бы тебе не было на меня абсолютно насрать, ну, не знаю, ты хотя бы позвонил разок — приличия ради, — на последних двух словах он сделал особый акцент. Между ними повисла стена тишины, и Дэвид почти физически почувствовал, как эта самая стена как будто бы рассадила их на разные лавочки. Джон немного помолчал, изучая землю под ногами и ползущего по ней червяка, и потом глухо сказал: — Ну, я же пришел. — Ну да, пришел, — в тон ему ответил Дэвид, и отвел взгляд в сторону парочки, что все также на них поглядывала исподтишка. — Одолжение мне сделать? — Нет, Дэвид, просто потому что я захотел, — на удивление успокаивающим голосом сказал Джон, быстрым взглядом окинув это пусть и светлое снаружи, но явно мрачное внутри здание. Он чуть ближе подсел к Дэвиду, еле заметно погладив того по плечу. — У меня просто были дела, я замотался. Но сейчас же я здесь. Это наверняка лучше открытки, а? Дэвид немного расслабился, и плечи его опустились. Как же просто было им манипулировать, и как просто он, оказывается, мог забывать проступки людей. Вот, Джон сидел рядом с ним, смотрел на него своими проницательными глазами — и Дэвид уже был готов все ему простить. Рука Леннона легла ему на плечо, и у Боуи внутри все потеплело, будто доза эйфории ударила ему в голову. Он прикрыл глаза от мягкого солнца, отчаянно желая вцепиться в Джона, поцеловать его, почувствовать его максимально близко к себе. Но вместо этого, Дэвид лишь аккуратно накрыл его руку своей, так отчаянно надеясь, что все его чувства не были так же ясны Леннону, как они были ясны ему самому. — Хорошо, я понимаю. Дэвид, на самом деле, не понимал, но и требовать от Джона ничего, к сожалению, не мог. — Ну, мне не привыкать, — хмыкнул Дэвид, которого полжизни преследовали журналисты и фанаты, не давая нормально по городу погулять. Он решил вернуться к той искрометной шутке про фанатов Джона, переведя тему в другое русло. — Тут много знаменитостей и богачей, а эти двое, скорее всего, новые работники, оттого и глазеют так на всех, кого тут видят. — У-у-у, — задумчиво протянул Джон, сверкающими глазами покосившись на Дэвида, облегченно выдохнув от того, что эти претензии, наконец, закончились. Он сделал серьезный вид и спросил: — Найдешь мне замену побогаче? — Непременно, — фыркнул Боуи, как бы смотря на Джона с насмешкой. — Побогаче, посимпатичнее. Ну, а что, знакомство в психбольнице — будет, что газетчикам рассказать. — Ты думаешь? — рассудительно протянул Джон, продолжая легко царапать руку Дэвида своим пальцем. — Может, мне тоже прилечь? Найду себе какую-нибудь женщину преклонного возраста, она умрет потом, и все состояние достанется мне. Хороший план? — продолжал он, неотрывно смотря на Дэвида, который был изумительно хорош в этих нежных солнечных лучах. — Ну, я тоже могу завести себе какую-то старушку, — согласился Боуи. — Может, наши умрут в один день, и мы поделим состояние. По-моему, план отличный. Джон согласно кивнул. Он еле сдерживался от того, чтобы не поцеловать Дэвида прям на этой лавке. Он бросил: — Как тебе лечение? Легче? Или все еще… тянет? — спросил он, наконец, убрав свою руку от Дэвида и протянув ему нетронутый кофе, что уже наверняка охладел. — Полагаю, тянуть меня будет всегда, — без особой радости заключил Боуи, отпив глоток горького кофе (он решил, что один раз отказ от правил не сыграет ему роли). — Но мне уже легче, думаю, еще недели три, и меня выпишут. Черт, знал бы ты, как мне хочется сигарету… — мечтательно протянул Дэвид, уверенный, что к этой вредной привычке он точно вернется. — Не знаю, ерунда ли все это, или действительно поможет. — Не знаю, Дэвид, — пожав плечами, сказал Джон, забравшись рукой в карман льняных брюк и достав оттуда пачку сигарет. Он окинул взглядом небольшой парк, расположенный около больницы, и заметил широкое дерево, что стояло чуть поодаль и не просматривалось с окон больницы. — Пошли. Дойдя до дерева, он шмыгнул под тяжелые ветки и, прислонившись к колючему стволу, протянул сигарету Дэвиду. Помахав ею перед лицом Боуи, Джон убрал руку и весело предложил: — Выбирай: жаркий поцелуй, — он многозначительно поиграл бровями, — или сигарета, — и скривился, покосившись на тонкую белую палочку в своих пальцах. На лице Дэвида появилась легкая улыбка, он потянулся к губам Джона, остановившись лишь в паре сантиметров от него: — Выбираю оба варианта, — сказал Боуи и, выхватив сигарету из рук Леннона, он схватил того за футболку и потянул на себя, пылко целуя. — Так нельзя было, — засмеялся Джон, оторвавшись от прохладных губ Дэвида. Он поцеловал его в щеку, в шею, машинально поддевая пальцами пуговицу на длинной рубашке Дэвида. — Так, стоп, стоп, — засмеявшись, пробормотал Дэвид, мягко оттолкнув Джона от себя. Он знал, чем обычно заканчивались эти поцелуи, и точно знал, что еще пару минут в такой близости около Джона, и ему будет запредельно трудно остановиться. Он выхватил зажигалку из кармана штанов Джона, что предательски оттуда торчала, и закурил.***
Джон около двух секунд подождал, пока Дэвид уходил к длинным ступенькам, возвращаясь к своим больничным будням, а затем окликнул его: — Подожди! С сосредоточенным выражением лица он подошел к Дэвиду, покрутив в пальцах сигарету, а затем, глянув на него, спросил: — Слушай… а то, что ты обдолбался на вечеринке, это не связано с Кэтрин? — Джон и сам озадаченно заметил, что в его голосе звучала надежда. — Это связано со многими причинами, — сказал Дэвид, опустив взгляд. — Во-первых, мы… — Дэвид замялся, почти что переступая через себя, чтобы сказать то, что он должен был сказать. — Мы не в отношениях, и я не могу говорить тебе, с кем спать, а с кем — нет. Забавной была его реакция на все это, учитывая то, что со всеми предыдущими партнерами Дэвид ценил свою свободу и уж точно не хранил железную верность. Так какое право он имел на какие-то претензии и недовольства сейчас? Дэвид с некой опаской в глазах посмотрел на Джона, слова застряли где-то в глотке, и ему показалось, что он идет против самого себя. — Ты в праве делать, что хочешь, Джон. А насчет моего срыва, то это моя проблема, если любая мелочь для меня — причина накачаться каким-то дерьмом до беспамятства. Это во-вторых. — Я тебя понял, — кивнув, сказал Джон, сам не понимая, удовлетворил ли его такой ответ. Ему казалось, что Дэвид думал не то, что говорил, и скорее всего, эта ситуация действительно его задела. — Приятного аппетита, — сказал Джон, так как Дэвида позвали обратно на полдник. Улыбнувшись и поправив футболку, он пошел к выходу. — Кушайте кашку и не болейте. Уже будучи около самого забора, что ограждал этот мир от того, другого, быстрого и свободного, он обернулся к Дэвиду, что все также стоял около лестницы и смотрел ему вслед, крикнув: — Я бы никогда не пришел к ней в больницу. И пошел к продолговатой красной машине, напевая себе под нос какую-то веселую песенку.