Забытые тропы

      В кают-компании «Святой Агаты» было тихо. Свет масляных фонарей и свечей мягко отражался от латунных деталей гайифской шкатулки, установленной на «императорском» месте – в центре стола, за которым без труда могли бы разместиться восемь человек. Молодой мужчина в темном камзоле присыпал песком исписанный лист и хотел было положить его поверх пухлой стопки бумаг, но передумал, небрежно завел за ухо выбившуюся из хвоста прядь черных волос и отрешенно прикусил кончик пера.       – Прочитать тебе, что получилось, Дикон?       Дик поднял голову от судового журнала, куда аккуратно вносил все события дня. Его собеседник, словно только этого и ждал, улыбнулся и придвинул лист к себе. Откашлявшись, он приступил к чтению:       – Пусть не смущает вас, дорогой читатель, необычайность моего повествования о таинственных южных землях, именуемых Багряными, столь мало изученных и столь тщательно скрытых от дерзких посягательств путешественников. Все нижеизложенное я узнал от человека, коему без колебаний бы доверил свою жизнь, а посему оставляю на ваше суждение, отнестись ли к моим словам с сомнением или полностью положиться на правдивый рассказ.       Случилось так, что во время Великого излома меж годом четырехсотым Круга Скал и годом первым Круга Ветра мой добрый друг посетил заморскую державу Зегину, где стал свидетелем множества событий самых удивительных.       Надо сказать, дорогой читатель, что жители тех краев сильно отличаются от населения Золотых земель и не чета не только обитателям Гайифской империи, превосходящим всех прочих пытливостью ума и манерами, но и даже кагетцам, алатцам и талигойцам. У туземцев, коих называют морисками, принято умываться песком и пылью, а мертвых своих они оставляют на поедание собакам и прочим хищникам. Что же до их обычаев, то они кровавы и жестоки, общаются же мориски меж собой не словами, а отдельными звуками, перекликаясь наподобие птиц…       При первых словах Дик открыл стоящую на столе шкатулку, внутри которой находился новейший гайифский хронометр. Механизм покоился на опоре из нескольких скрепленных между собой вращающихся колец, которые удерживали его в горизонтальном положении и берегли от любых потрясений. Выслушивая все новые и новые подробности, Дик нахмурился и резко закрыл крышку.       – Марко, но ведь все было не так!       Автор прозвучавших строк вздохнул.       – Знаешь, как у нас говорят? Не верь фельпцу, не занимай у гоганна, не спорь с надорцем.       Дик ничего не ответил, он снова открыл шкатулку, сверился со стрелками и занес время в журнал.       – Хорошо, – поддавшись на молчаливый протест, проговорил Марко, – но согласись, что твой рассказ был очень сбивчив.       – Не вижу, к чему думать о былом. Ни мне, ни тебе эти воспоминания не принесут добра.       – Это необходимо для моей книги. Ты единственный чужестранец, побывавший в Багряных землях и вернувшийся оттуда живым. Из-за твоей… сдержанности, – заметь, я не сказал, косноязычности, – мы лишаемся ценнейших сведений.       Уголки губ Дика дрогнули.       – Достаточно того, что ты красноречив, – заметь, я не сказал, болтлив, – за двоих.       – Расскажи мне про запретный город Тарашшаван и про Круг, и я больше тебя не потревожу.       Теперь Дик не скрывал улыбки.       – А у нас говорят, обещания гайифца что шерсть остриженной овцы.       – Какая вопиющая несправедливость! – Марко отодвинул от себя бумагу и перо. – Мое слово крепче железа.       Дик пристально посмотрел на него: теперь, когда из глаз ушла затаенная усмешка, его лицо выглядело одновременно мечтательным и суровым.       – Да, я знаю. Ты держишь слово даже тогда, когда любой другой сочтет это невозможным.       – Так, значит, расскажешь про морисков? – не принимая серьезный тон друга, подначил Марко.              * * *       День начинался громким ревом рога. Низкий мощный звук волной катился по лагерю, оповещая всех о том, что время отдыха окончилось, пора отправляться в путь. Караван выступал незадолго до рассвета и шел без перерывов до полудня, затем останавливался, пережидал зной и снова трогался, когда солнце клонилось за горы на западе. Дорога, соединявшая порт Тар со столицей Тарашшаваном, тянулась вдоль единственной на многие хорны реки, местами то подступая к самому берегу, то уходя в сторону, когда излучины выделывали слишком глубокие петли.       – Кто ее назвал Золотой, эту дорогу? Она Мертвая или Серая, но никак не Золотая, – бормотал на гайи мальчишка лет двенадцати-тринадцати.       Дик впервые увидел его два дня назад, когда из трюма морисской шебеки попал в эту телегу со слоем старого сена на полу и толстыми прутьями. Мальчишка, – его звали Иннасио, – был одним из двух выживших гайифцев с захваченного багряноземельцами бордонского судна. Поначалу его выкупил на торгах шад, господин над Таром и окрестными землями, но он чем-то огорчил своего хозяина и был отправлен с попутным караваном для наказания в Круг.       – Когда мой брат приедет за мной…       После слов о брате мальчишка начинал привычно всхлипывать, и Дик старательно отворачивался, чтобы не видеть испуганных слез. Чужое горе и слабость неимоверно раздражали. Но и смотреть по сторонам было некуда: пыль, поднятая всадниками во главе колонны, накрывала следующих за ними плотным плащом и долго еще стояла в воздухе. Несколько небольших крепостей, деревеньки и возделанные поля вдоль реки, – вот и все, что видели путники. Дорога действительно казалась серой, в этом мальчишка был прав.       Повозку так качало из стороны в сторону и подбрасывало на ухабах, что по сравнению с ней трюм шебеки уже не выглядел таким отвратительным, а его прохлада вспоминалась с благодарностью. Дик провел в нем две недели и успел оценить все преимущества и недостатки по сравнению с трюмом гайифского брига.       Через восемь дней после отплытия с Межи судно попало в полосу штормов, которые часто налетали на побережье Багряных земель в это время года. Красавица-шебека тяжело переваливалась с борта на борт, словно была игрушкой в неосторожных руках, но в битве с морем вышла победительницей. Дик не мог понять, рад он этому или нет. В те мгновенья, когда трехмачтовик почти ложился на бок, и все незакрепленные предметы катились по полу, как по крутой горке, ему отчаянно не хотелось умирать, но когда корабль выравнивался, он вспоминал о том, что ждет его впереди, и огромная морская волна казалась не худшим выходом.       После бури его вывели на палубу, где под командой плотника матросы уже устанавливали запасную мачту вместо сломанной. У лестницы, ведущий на ют, изредка поглядывая на работы, стоял тот, кому гайифцы подарили или продали Дика, – командир Львиной гвардии нар-шада Мораял-ар-Загалла Бенальмейда.       – С прибытием на этот свет, юноша. Что скажете о нашей прогулке? – насмешливо проговорил он, не ожидая ответа.       Дик не понимал, как мог спутать его с Алвой при первой встрече. Кэналлиец был темноглазым и загорелым, почти как мориск, а годами ближе к Квентину Дораку, чем к бывшему эру. Только вызывающие манеры и легкость движений роднила его с Первым маршалом.       – Дор Алехандро, – Алайайа подала ему открытый продолговатый деревянный футляр, внутри которого на бархате лежали два клинка.       – Мне сказали, что вы неплохо владеете шпагой, юноша, а позже у меня не будет времени, чтобы убедиться в этом. Приступим.       Еще когда Дика выпустили из трюма, Алайайа приказала ему не мешкать, потому что «господин очень занят», но долгие дни и ночи взаперти не располагали к учтивости.       – Я не учитель фехтования, чтобы развлекать вас на досуге.       Его слова чем-то развеселили Бенальмейду.       – Учитель фехтования! – сквозь смех повторил он. – Это мысль!       – Вы можете меня убить или приказать вашим подручным сделать это, но вы не можете заставить меня сражаться.       Бенальмейда впервые задержал на нем взгляд.       – Вы правы, не в моих силах заставить вас биться, это бессмысленно. Полагаю, вы твердо намерены умереть, но не уронить своей чести?       Дик предпочел не отвечать, что ничуть не смутило собеседника.       – Это прекрасно. Впереди у вас будет немало возможностей выполнить свое намерение, и, поверьте, ни я, ни кто-либо другой, не станет вам в этом препятствовать. Будь вы из другого теста, я бы предложил вам за «урок фехтования» плотный обед и бутылку хорошего вина, но вижу, что с вами это не пройдет. Я предлагаю вам справедливый договор: честный бой в обмен на честный рассказ о том, что вас ждет в будущем. Что скажете?       Вглядываясь в лицо кэналлийца, Дик пытался понять, что скрывается за этой странной речью, но было непохоже, чтобы в словах таился какой-либо подвох. Решившись, он взялся за эфес шпаги и встал в позицию.       Бенальмейда с улыбкой поднял оружие и провел пробную атаку. Клинки со звоном скрестились, и Дик почувствовал, что находится в руках настоящего мастера. Противник словно заранее знал его намерения, предугадывал движения, которые должны были бы застать его врасплох. Удивительно было то, что он и сам иногда будто предвидел приемы, которыми пользовался его соперник.       На один короткий миг поединок, в котором злоба не сталкивалась со злобой, а желание убить не сквозило в каждом движении, вернул его в то время, когда это было естественным, но Дик почувствовал, что захлебнется от ярости или сойдет с ума, если позволит себе вспоминать прошлую жизнь. Он сжал эфес и атаковал, используя один сложный финт.       – Недурно! – воскликнул Бенальмейда и отвел удар.       Вскоре по его знаку бой был окончен. Командир гвардии больше не улыбался. Он хмурился, взгляд темных глаз был тяжелым, изучающим, как у сьентифика, столкнувшегося с непредвиденным.       – Да… жизнь всем преподносит сюрпризы, – вздохнув, произнес он. – У вас неплохая кэналлийская школа, юноша, хотя, вероятно, учитель был не из лучших. Готов поспорить, что, вместо того, чтобы объяснять, как положено, он использовал вас, как подушечку для булавок.       – Пока что моей школы хватало, не так ли? Продолжим?       – Не задирайтесь, это было сказано не в упрек вам. Теперь к моей части договора. Наш повелитель, нар-шад Мораял-ар-Загалл, превыше всего ставит воинские умения. В Тарашшаване самый большой Круг во всех Багряных землях – это арена, где могут сражаться и вольные, и рабы, показывая свое мастерство и веселя этим сердце повелителя. Попасть в Круг сложно, это привилегия, за которую борются, но у вас есть данные, хотя нет желания… Как видите, если решите, что биться на арене ниже вашего достоинства, смерть не заставит долго ждать, песок заберет вас очень быстро. А если вдруг решите попробовать свои силы, знайте, что лучшие воины, доказавшие свою преданность, попадают в гвардию нар-шада, правда, Алайайа?       Та лишь кивнула.       Дик перевел взгляд с нее на Бенальмейду.       – Вы так стали командиром гвардии? – с вызовом спросил он, в его голосе недоверие мешалось с неприязнью.       Бенальмейда отвернулся к Алайайе и вполголоса отдал какой-то приказ. Та поклонилась и жестом велела увести пленника.       На этом корабле Дика не связывали, его держали запертым в крохотном отсеке трюма напротив кубрика, где были подвешены гамаки матросов. Насколько он мог судить, шебека не предназначалась для перевозки «живого товара», и его просто разместили там, где он не смог бы никому помешать.       Если гайифцы обращались с ним, как с человеком, чья ценность невелика или вовсе непонятна, то здесь к нему относились, как к причуде или помехе. Дик догадывался, что Бенальмейда не занимался приобретением рабов и оказался на Меже по своим делам, а им заинтересовался только из-за слов Радзакиса. И теперь он, герцог Окделл, будет выставлен в кошкин Круг, чтобы развлечь морисков. Дика с новой мощью захлестнули возмущение и злость из-за своего бесправного положения, но он знал выход и был уверен, что у него хватит смелости довести задуманное до конца.       Покидая остров, он во второй раз оказался в порту Межи, где увидел высокий обелиск, который не заметил во время торопливой высадки с «Пиньи». На его гранях на разных языках было выбито послание прибывающим: «Чужеземец! Ты стоишь у врат в великую державу Зегину. Будь достоин выпавшего тебе счастья». В его случае счастье заключалось в том, что он сможет умереть с оружием в руках.       За время своего вынужденного путешествия Дик все больше убеждался, что бежать ему некуда и незачем, а смерть его не страшила. Он хорошо помнил день, когда понял, что это такое, – день поминовения усопшей герцогини Эдит, вырастившей его отца и деда и до последнего вздоха державшей семью в своих руках железной надорской хваткой. После долгой утомительной службы в домовой церкви он услышал пересуды матушки и тетушки Аурелии, вспоминавших, как вдовствующая герцогиня, невзлюбившая сноху, которую сама же и выбрала сыну в жены, узнала о ее болезни и приказала начать вышивать надгробный покров. Месяцы спустя украшенный искусной вышивкой, отороченный кружевами, прекрасный страшный покров был готов, а сноха еще боролась за свою жизнь. Однако это не смущало свекровь, та была твердо намерена дождаться печального события и, как всегда, оказалась права. Почему-то именно рассказ об этом покрове, созданном надорскими мастерицами для живого человека, навел на пятилетнего Дика такой ужас, что успокоить его смогла только старая Нэн. В сотый, тысячный раз проигрывая в голове последний разговор королевы и Штанцлера, Дик убеждался, что и для него надгробный покров был соткан не менее искусно и расчетливо. Вероятно, он был готов еще до того, как последний герцог Окделл отбыл в Лаик и просто ждал своего часа, который Дик в слепоте и легковерии только приблизил.       Это были невеселые думы, а мальчишка в телеге лишь усугублял их своими страхами и отчаянием. Дик многое бы отдал, чтобы остаться, наконец, одному, но казалось, что они будут плестись по сухой пыльной дороге вечно.       Лишь на четвертый день вдали показался город. На фоне высоких синих гор он выглядел невзрачным и приземистым. Улица, по которой они ехали, была, очевидно, одной из главных. Широкая, прямая, она вела на юг, и, если бы не тенистые аркады, созданные выступающими верхними этажами зданий по обеим сторонам прохода, солнце било бы прямо в глаза.       Когда колонна остановилась Дик без всякого любопытства посмотрел сквозь прутья и увидел огромное серое здание, заслонившее собой весь горизонт. Он никогда в жизни не видел ничего подобного. Может быть, дворец Эсперадора превзошел бы его своими размерами, но Престол веры был разрушен морисками, а это строение простояло столетия, становясь только выше и больше, будто росло, питаясь людскими восторгами, надеждами и кровью.       – Нам же еще долго ехать? Это ведь не Круг, да? – пролепетал мальчишка из своего угла.              * * *       – О, гляньте-ка, новые морискиллы в клетке! – возглас на талиг с ненавистным южным акцентом, как у чесночников Карваля, раздался из темной зарешеченной каморки, мимо которой вели Дика и мальчишку. Были и другие выкрики на чужих языках, – их Дик не понимал, но ощущал на коже, как удары.       Их долго вели темными узкими переходами, – ему казалось, что за это время можно дважды обойти весь город, – прежде чем конвой остановился у просторной камеры, где уже находилось пятеро мужчин. Все они были морисками. Приглядевшись к неожиданному пополнению и убедившись, что им ничто не угрожает, они равнодушно вернулись к своим делам. Один неотрывно смотрел на щель окна под самым сводом и беззвучно шевелил губами. Другой уставился в стену и время от времени бился об нее плечом и виском, остальные лежали на полу, пытаясь забыться.       Дику и мальчишке, старавшемуся держаться к нему поближе, осталось место у самого входа. Они осторожно сели на пол, не спуская глаз с остальных и ожидая нападения в любой момент, но вокруг было тихо, смолкли даже дикие крики в глубине подвалов Круга, вызванные их прибытием. Только в камере напротив, где было еще больше пленников, чем у них, один мужчина беззаботно насвистывал какую-то мелодию. От этого беспечного свиста кровь стыла в жилах.       – Мой брат… мой брат придет за мной… – плача, бормотал мальчишка.       Дик отодвинулся от него, насколько это было возможно, и прислонился спиной к стене. Время тянулось бесконечно. Когда последний луч солнца осветил камеру и скрылся, стража разнесла воду. Ни им, ни заключенным в соседней камере еды не досталось. К чему кормить тех, кто завтра погибнет?       Глупо было тратить ночь накануне казни на сон, но Дик, похоже, все же задремал, потому что ему привиделись слепой Алва и Альдо, подающие реплики, как актеры на сцене, играющие для одного зрителя. Затем случилось странное: с каждым словом лицо Алвы трескалось, как глиняная маска, наконец, он замолчал, вздохнул и вдруг разлетелся сотней острокрылых ласточек. Дик отшатнулся, но Альдо ничего не заметил. Золотистые волосы трепал легкий ветерок, он улыбался и, казалось, вот-вот отпустит веселую шутку. Вместо этого он начал насвистывать, и Дик, сам того не желая, попятился, испытывая необъяснимый ужас, как животное, попавшее в капкан. «Добыча», – скрежещущим голосом, не привыкшим к человеческой речи, проговорил Альдо: – «Мой!».       Дик распахнул глаза. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Он перевел дыхание и взглянул на узкое оконце: небо над Тарашшаваном начинало сереть.       Когда наступило утро, стражники выгнали людей из соседней камеры в проход и повели их вверх по коридору. Где-то совсем рядом лязгнули и заскрипели ворота, затем все опять смолкло.       – Сейчас морискиллы запоют! – выкрикнул уже знакомый голос с южным акцентом.       Раздался издевательский свист, люди в каморках в глубине Круга зашумели. А потом до Дика донеслись звуки, которые всколыхнули память о Дараме, – вопли и стоны умирающих людей, попавших в смертельную ловушку. Наконец, они прекратились.       Солнце поднялось еще выше, когда стража открыла дверь их камеры. В отличие от предыдущей партии им дали хорошо заточенные кинжалы.       – Я поставил на тебя, северянин, – неожиданно произнес на едва понятном гайи один из охранников. – Дерись, не то песок тебя заберет.       Дик в отвращении отвернулся, но потом все же спросил:       – Почему тем, кто был до нас, не дали оружия?       – Сегодня Птичий день. Как морискиллы, да? Сначала преступники, потом – рабы, от которых нет толку. То была казнь, теперь Шелаф – суд судьбы. Дерись.       Дик не ответил. Ему хотелось узнать, с кем им предстоит сражаться, но он решил не унижаться до расспросов. Кто бы не ждал их на арене, он не собирался сражаться в поединке на радость черни.       Всех семерых подвели к большим деревянным воротам. Сквозь щели между досками пробивался такой яркий свет, что было больно на него смотреть. Снова лязгнули замки, створки распахнулись, и их вывели в Круг.       Дик почувствовал себя так, словно находится в глубине огромной воронки: арена размером превосходила любую площадь в Олларии, трибуны окружали ее бесконечным рядами, с самых верхних из них выступающие, верно, выглядели, как игрушечные солдатики. Скамьи были пусты, небольшая толпа собралась на стоячих местах, – очевидно, беднякам и казнь была в развлечение, а более зрелищные представления оставались не по карману.       Величина арены оглушала и подавляла. Дик с трудом заставил себя прекратить озираться по сторонам и сосредоточиться на том, что происходит в непосредственной близости. Вместе с шестью обреченными он ждал, что сейчас навстречу выйдут вооруженные воины, и готовился презрительно бросить кинжал под ноги убийце.       Он так и не понял, откуда они появились. Обернулся на дикий вопль одного из пленников, когда черный мориский лев вырвал кусок из его шеи. Кровь широкой дугой брызнула на горячий песок, от знакомого запаха с нотками железа сжался желудок.       Дик едва успел увернуться от второго хищника. Он крепко сжимал кинжал, даже не помышляя о том, чтобы его бросить. Одно дело быть убитым человеком, другое – оказаться растерзанным и сожранным этой закатной бестией.       Лев весь подобрался, как сжатая до предела пружина, шерсть на загривке стояла дыбом. Промахнувшись с одной жертвой, он избрал себе другую. Глупый мальчишка, будто зачарованный, стоял на месте и даже не пытался убежать.       Сам не понимая, что делает, Дик бросился к Иннасио и в последний миг оттолкнул его в сторону. Прыгнув с места, лев всем весом навалился на Дика, выбил воздух из легких, впился когтями в грудь и ребра. Дик, не глядя, ударил кинжалом со всей силы вверх, и охнул, когда зверь, будто ставший еще тяжелее, замер без движения. Руки и лицо испачкало чем-то теплым.Он открыл глаза, которые, оказывается, успел зажмурить, и увидел, что кинжал по рукоять вогнан под челюсти зверя, клинок, вероятно, проник в мозг.       Ему трудом удалось выбраться из-под туши. Мальчишка беспомощно сидел там, где упал от толчка Дика. Один из морисков прижался к воротам, устав умолять, чтобы их открыли. Больше живых в Круге не было. Зверь, напавший первым, расправился с остальными, но последний пленник – тот, что бился виском о стену, – уже умирая, нанес ему смертельный удар.       – Вставай! – грубо прикрикнул Дик на чудом оставшегося в живых мальчишку.       Иннасио тяжело поднялся на ноги и, ни на кого не глядя, побрел к воротам. Дик медленно пошел за ним.              * * *       – Бедный малыш, – глухо произнес Марко.       Дик посмотрел на друга, прикусил губу и заставил себя продолжить.       – Я должен тебе сказать, что был жесток к нему. После того жуткого испытания он подошел ко мне и поблагодарил за спасение жизни. Он сказал, что его брат тоже помогал всем, кто в этом нуждался. А я был так зол, что посмеялся над его детской верой в чудо и предложил рассчитывать лишь на свои силы. Я отчаялся, и мне хотелось растоптать чужие надежды…       – Не стоит об этом, – Марко откинулся на спинку стула и закрыл глаза. – Расскажи, что было дальше.              * * *       Дик долго не мог прийти в себя после боя. Он очнулся и начал замечать окружающих, только когда понял, что его привели не в камеру, а в помещение, которое больше походило на казарму или на лазарет. Стражник, тот самый, что делал ставки, подвел его к пустой койке, поглядел на разодранную окровавленную одежду, покачал головой и куда-то исчез.       – Добро пожаловать в это чудное местечко, по сравнению с которым зад Леворукого сойдет за рассветные сады, – прогрохотал темноволосый мужчина, высокий и мощный, как силач на ярмарке.       По всей его повадке было видно, что он чувствует себя хозяином казармы. Его звали Ксандр Гайифец. Продержавшись на арене более двух лет, он был одним из лучших и самых опытных гебаллов.       – Я Ричард… – Дик запнулся, не желая называть родовое имя в этой дыре.       Ксандр широко улыбнулся.       – Не волнуйтесь, здесь никто не представляется, как это принято, для нас вы будете Диком Северянином, ведь так вас называл командир гвардии? Это он привел вас? – гайифец бросил на Дика испытывающий взгляд и тут же снова улыбнулся.       Тем временем вернулся стражник в сопровождении маленького седого старика, который, не говоря ни слова, распахнул порванную рубаху и посмотрел на царапины, оставленные когтями льва. Он злобно взглянул на стражника, очевидно, недовольный, что его отвлекли от отдыха, и резкими движениями, словно фаршировал гуся, заложил в порезы темную едкую мазь. После этого, не дожидаясь ни ответа, ни слов благодарности, старик развернулся и поспешил выйти из комнаты. Стражник кивнул Дику и последовал за лекарем.       – Почтенный Рашшат сегодня не в духе, – Ксандр даже развел руками.       Дик не мог ничего ответить, стиснув зубы, он ждал, когда жжение в ранах хоть немного утихнет.              * * *       – Именно от Ксандра я узнал многое из того, чем живет Круг, – нахмурившись, произнес Дик. – Например, что Круг – это не только арена, но и тюрьма, о чем мне не сказал Бенальмейда. Самые зрелищные бои устраивают в восьмой день недели. В первые пять дней арена закрыта для зрителей, на шестой в Круг выводят преступников и новичков – это самые безжалостные выступления, – за ночь арену очищают, и на утро в Круг выходят бойцы – гебаллы – желающие показать свои умения. Но все это лишь подготовка к представлениям, которые разыгрываются в Круге в завершение недели: тогда на арене встречаются самые лучшие воины или даже отряды, показывают сражения и известные битвы, за которыми наблюдает знать, а иногда и сам нар-шад.       – Была ли хоть крупица правды во всем том, что рассказывал тебе этот мерзавец? – зло проговорил Марко. – Хотел бы я иметь возможность лично убить его. Неужели он ни разу не упомянул имени, которое носил до того, как попал к морискам?              * * *       – Как вы сюда попали? – мрачно спросил Дик.       Ксандр пожал плечами.       – В нашей семье принято, что наследство неделимо достается старшему сыну. У меня есть младший брат, который был с этим не согласен. Он подстроил ловушку, и теперь наслаждается тем, что по праву принадлежит мне.       Легкомысленный тон, которым это было сказано не обманул Дика. Он с трудом мог представить, что испытывает новый знакомый, из-за предательства родного брата ставший бесправным рабом.       – Я еще вернусь, – спокойно и уверенно продолжил тот. – Аркадий пожалеет о своем поступке.       – Вы хотите бежать?       Ксандр оглушительно рассмеялся.       – Невозможно бежать из Багряных земель. Вы не спрячетесь в городе – любой, кто вас заметит, сразу донесет, и даже если каким-то чудом выберетесь из Тарашшавана, идти дорогой – безумие, а вокруг только мертвая пустыня… Да и по местным законам, ни одно иностранное судно не может пристать к берегу Зегины, мориски никогда не ослушаются своего повелителя, с контрабандистами здесь разговор короткий, – казнь в Кругу, как сегодня утром.       – Как же вы намерены вернуться?       – Вы, северяне, не любите зря терять время, не так ли? Ладно, расскажу. В империи есть одна должность, которую всегда занимает чужеземец, – Великий Ар-геббал, предводитель армии нар-шада. Сейчас это клавиец Сельв Ызарг. Я стану его главным офицером, а затем и самим Ар-геббалом. Будьте уверены, я вернусь в Гайфу не один, а во главе войска, тогда и встречусь с Аркадием.       Дик кивнул, но, растеряв в скитаниях изрядную долю доверчивости, вдруг усомнился в сказанном.       – А как же Бенальмейда? Он тоже чужеземец и занимает высокую должность.       – Да, – чуть замялся Ксандр, – Бенальмейда… Я забыл, что вы с ним близко знакомы.       – Вовсе нет!       – Ну, он ведь кэналлиец, они всегда были родней морискам. Да и насколько я знаю, его изгнали из страны с позором.       – Как же он стал командиром гвардии нар-шада?       – Боюсь, нам остается только гадать, чем такой человек, как Бенальмейда, заслужил подобную милость и как за нее расплатился.              * * *       – Это все? Ты уверен? Может, он хотя бы упомянул, где расположены его владения?       Едва заметно помедлив, Дик покачал головой.       – Нет, Марко, это все.              * * *       Дик не знал, сколько дней провел в казарме Круга. Он выучил несколько слов на чужом языке, но редко обращался к кому-то, кроме Ксандра. Лекарь Рашшат посещал его еще дважды. Грубого старика словно подменили, он был внимателен и аккуратен: благодаря его умениям глубокие царапины, оставленные львом, не загноились и хорошо заживали.       Однажды после представлений Восьмого дня всем выжившим на арене геббалам по велению довольного нар-шада устроили торжественный пир. Праздник удался на славу, до казарм, где оставались немногие раненные, то и дело доносились хмельные возгласы и смех победителей Круга.       Посреди ночи Дик проснулся от чьего-то вскрика, поколебался, но все же поднялся и вышел из своего закутка. При свете полной луны ему хорошо была видна койка Ксандра, на которой восседал хозяин, крепко обнимавший легкого, как перышко, мальчишку.       Заметив Дика, он подмигнул ему и чуть ослабил хватку. Иннасио обернулся, вздрогнул, закрыл лицо ладонями и, неожиданно рванувшись из всех сил, бросился бежать по проходу.       – Что же вы наделали? – насмешливо произнес Ксандр. – Я обещал страже вернуть его до рассвета.       Дик чувствовал, что его лицо пылало не меньше, чем у опозоренного мальчишки, и так как он молчал, Ксандр продолжил:       – Вы же не думали, что меня прозвали Гайифцем лишь потому, что я родом из империи? Пареньку нужна защита на следующих выступлениях, и я ему ее обещал, если он не будет дурить.       Дик ненавидел себя за то, что растерялся почти так же, как при той непристойной сцене между королевой и Алвой, невольным свидетелем которой он стал. Тряхнув головой, он старался не думать о том, как посмеялись над ним ядовитая Талигойская роза и Штанцлер, и знал ли об этом его бывший эр.       Наблюдая за опешившим, замершим, как статуя, новичком, Ксандр встал и сделал шаг навстречу. Дик поймал на себе его пристальный взгляд, не менее плотоядный, чем у Альдо из сна.       – А вы не хотели бы... – хрипло начал Ксандр.       – Вы мне отвратительны, – наконец, отмер Дик.       Не дожидаясь ответа, он прошел вдоль коек, подзывая Иннасио, но мальчишка, видно, забился куда-то, стыдясь показаться.              * * *       – Что ж, – вздохнул Марко, – не будем об этом. Расскажи о нравах морисков. Говорят, они крайне жестоки?       – Не больше других... Я знаю лишь о том, что происходило в Круге, а судить по этому о морисках, все равно что судить о любом народе по его отбросам.       – А как же слухи о диких казнях, принятых у них?       Дик немного помолчал перед тем, как ответить.       – Однажды я увидел, как по коридору ведут двух мужчин в жалких обносках. От изнурения они еле стояли на ногах, и пока ждали у ворот выхода на арену, поддерживали друг друга. Мне показалась, что я различил у одного из них на груди вышитого льва. Их сковали вместе и вывели в Круг. Арена бесновалась, будто казнят не двух беспомощных адрианцев, а кровных врагов, нелюдей. На них натравили ызаргов, и только к полудню все было кончено.       Марко встал из-за стола, остановился у окна, вглядываясь в ночное море, слившееся с темным, как черный бархат, небом.       – Почему ты не хочешь говорить о том бое?       – К чему терзаться тем, что не исправишь? – попробовал возразить Дик.       – Я прошу тебя.       Дик подошел к другу и встал у его плеча.       – Нас отправили в Круг. Иннасио тоже был там, хотя его не должны были выпускать в этот день. Полагаю, это устроил Ксандр, возглавивший наш отряд. Против нас бились бойцы, которых выбрал для сражения Великий Ар-геббал. Они убивали нас, смеясь. Только Ксандр да еще пара геббалов отбивали их атаки, остальные полегли в первых же столкновениях. Нас окружили, и я увидел, как Ксандр, на которого нападали со всех сторон, заслонился от одного из ударов Иннасио. Он умер мгновенно. А затем меня проткнули кинжалом, после чего сочли мертвым. Это все, что я помню.       – Благодарю, – после долгого молчания произнес Марко.       – Я ничего не сделал.       – Ты выжил.