***
— Переодевайся, — Санька кинула зелёную рубашку в Ахматову. — Это для чего? — не понимала Анька, разглядывая одежду. — Пойдём прогуляемся, развеемся. А то ты уже бледная и болотисто-зелёная, — усмехнулась Достоевская. — Нет, твой цвет лица, конечно, подходит к нашему мероприятию, но всё-таки не совсем то. — А можно по-русски? — Неужели день святого Патрика тебе совсем ни о чём не говорит? — от этого Ахматова только косо на неё посмотрела. — Странный ты человек, Ань. Все нормальные люди обычно в этот день с ума сходят и идут отмечать. Так что, приоденься, и вперёд. Давай-давай, хватит киснуть как лимон. Аня по-прежнему странно посматривала в сторону Саньки. Достоевская по-своему пугала и удивляла. На работе у неё взгляд матёрого киллера, и каждую секунду кажется, что ещё немного, и тебя действительно убьют. Однако вне рабочего времени Санька — чуть ли не самый милейший человек на свете, который и обнимет, и приласкает, и по головке лишний раз погладить не забудет. Только вот иногда странности у неё время от времени проскальзывали. Вот как сейчас — странности, с желанием затащить кого-то непонятно во что и любовью к явно сомнительным авантюрам. От этого невольно в голову сразу лезли мысли и воспоминания о Донцовой, от которых Ахматова старалась отделаться, пытаясь заставить себя перестать видеть в Достоевской Дашку. Хотя, быть может, каждый раз, когда в голове появлялся образ Донцовой, то Аня невольно, раз за разом, задавалась одним и тем же вопросом — какого чёрта все забыли про Дашу? Почему та же Санька только один раз отреагировала на это, а затем стала вести себя так, словно ничего и не произошло, будто никто и не умирал вовсе. Как, в принципе, такое могло произойти? Неужели всем действительно настолько безразлично происходящее? Это вызывало злость, раздражение, разочарование и некую обиду, что ли. Какого чёрта всем, абсолютно всем плевать? Какого чёрта должна страдать, мучиться от мыслей и переживаний только она одна? И вот эта вся память, что останется о Донцовой? Она оставила только такой, до ужаса глупый след о себе? И это всё наследство? Неужто посеянные семена принесли только такие плоды, ужасно жухлые и никчёмные? — Ладно, — вздохнула Ахматова, переодевшись. — Только зонт возьму. Рука сразу же невольно потянулась за жёлтым зонтом, который, кажется, был с ней всегда. На удивление, годы его почти не потрепали — разве что, только инициалы на ручке чуть потёрлись. Из-за чего теперь вторая буква не так чётко читалась и не совсем походила на «А». Однако даже если бы зонтик испортился, то Аня бы ни за что не рассталась со своей любимой вещью, с которой было связано так много воспоминаний. Наверное, она бы до последнего пришивала бы множество заплаточек на месте дырок, ни за что не желая променять, уже можно сказать, действительно старого и надёжного друга на века.***
Чехов явно не понимал, какого чёрта находился рядом с Володей. Не понимал, как, в принципе, сумел согласиться и повестись на это, по его мнению, весьма сомнительное времяпрепровождение в баре. Отчего и оставалось только косо смотреть на Маяковского, невольно подмечая, что зелёный костюм очень и очень к лицу черноволосому, а потом сразу же вспоминать, какую причину Володя выдумал, дабы вытащить друга из дома — завтра никогда не настанет. И всё. Ни больше, ни меньше. — Вы-ы знакомы с Антоном? — будто пропев, спросил Маяковский у девушки с тёмными кудрявыми волосами, стоящей рядом с ним. Эту песню пепельноволосый знал уже очень давно. Он точно не помнил, в какой именно момент они придумали такой оригинальный способ знакомиться с девушками, однако явно этот трюк существовал уже много лет. Единственное, что Чехову далеко не всегда нравилось, — то, что Володя, будь он неладен, устраивал такие знакомства внезапно, даже когда сам пепельноволосый был более чем против. — Привет, я Аямэ, — она протянула руку. — Привет, — никакого выбора, кроме как мило улыбнуться, не оставалось. — С днём святого Патрика. — И меня познакомь, — в разговор вмешалась другая девушка, будто заигрывая с Чеховым. — Меня зовут Иоши, — возможно, ещё одно рукопожатие и состоялось бы, если бы Маяковский в самый последний момент не прервал его, крепко схватив пепельноволосого за руку, затем уведя его в сторону. — Так, приятель, поспокойнее, — прошипел черноволосый. — Иоши моя. — Хорошо-хорошо, — спокойно кивнул Антон. — Аямэ тоже хорошая. — Ладно, тогда я хочу Аямэ. — Ладно, — согласился пепельноволосый, по-прежнему сохраняя спокойствие. — А-а, я понял. Реверсивная психология, значит, — усмехнулся Маяковский. — Тогда я выбираю Иоши, доктор Фрейд. — Хорошо. — Какую из них ты выбираешь? — чуть ли не протараторил Володя. — Мне без разницы. — Тогда я выбираю обеих. — Вот идиот, — Чехов лишь вздохнул, после потерев переносицу, — Это бессмысленно. Вряд ли мы вообще пройдём. — он взглянул в сторону толпы, — Смотри. Знаешь, почему тут очередь? Я изменил своим принципам, и теперь вселенная мне мстит. На это Маяковский лишь недовольно прорычал, затем направился ко входу. Пепельноволосый с неподдельным интересом наблюдал за оживлённой беседой, которую вёл Володя с охранником. С лица Чехова ухмылка так и не сходила, когда он посматривал, как черноволосый активно жестикулировал — получалось даже чуток смешно, становилось ясно, что Маяковского, по всей видимости, явно переполняли эмоции. Как вдруг Антона неожиданно схватили за руку — он даже ничего толком возразить не успел. Всё-таки пепельноволосый по-прежнему не любил, когда Володя втягивал его в какие-то приключения и авантюры, толком не объясняя, что именно происходит. Чехов пытался хоть что-то сказать, ставить слово про девушек, которые, вроде как, были с ними. Однако черноволосый лишь тихо тараторил что-то про то, что всё идёт по плану, что так и задумано.***
— Думаю, мы попали в какую-то кротовую нору вселенной, — размышлял Антон. — Зелёный костюм, — улыбнулся Маяковский, на пару секунд повернувшись к пепельноволосому. — Я изменил своим принципам и был вознаграждён красивыми девушками, — всё так же, чуть задумчиво, говорил Чехов. — Обратите внимание, костюм весь зелёный, — черноволосый пытался привлечь внимание людей к себе. — Сначала мы бросили тех двух красоток, а теперь нас окружает толпа красивых девушек. Будто законы вселенной действуют наоборот. — И запишите на мой счёт, — за девушкой, делающей заказ, даже понаблюдать захотелось. — Гарридо, — мило улыбнулась она, затем получив напиток и отойдя в сторону. — Так, надо кое-что проверить, — пепельноволосый прикусил губу, после подойдя к барной стойке. — Бутылку «Dom Perignon». Запишите на мой счёт. — На чьё имя? — Гарридо, — ответил Чехов. — Эй, — недовольно буркнул Маяковский, слегка толкнув друга. — Ох, точно, — сообразил Антон. — А теперь надо подождать.. — вдруг он почувствовал, как кто-то не слишком сильно ударил его по плечу, обернувшись, перед ним была девушка — длинные русые волосы, зелёные глаза, невысокий рост, короткое чёрное платье. Она лишь улыбнулась и почти рассмеялась, смотря на то, как пепельноволосый явно смутился и испугался. — Это традиция дня святого Патрика — если ты не в зелёном, то тебя накажут, — объяснила девушка. — Тогда получил по заслугам, — Чехов усмехнулся. — Я тоже не в зелёном, — черноволосый стал пытаться влезть в разговор. — Это, скорее, бирюзовый. Дело в освещении, видимо. — Я Антон, — шепнул пепельноволосый, протянув руку незнакомке. — Минори, — русоволосая протянула руку в ответ, — Очень приятно. Если хотите, то можете присоединиться ко мне и моим подругам, — предложила она. — У нас есть бутылка текилы. — Подтвердилось, — заметил Чехов, когда Минори отошла в сторону. — Сделай гадость: испытай радость. — Антон, слушай, — Володя будто к чему-то прислушивался. — Слышишь? Это вселенная. Она взывает к нам. И вселенная говорит, что сегодня нам всё позволено. Говорит, что не нужно бояться и жить в страхе последствий наших поступков. Не нужно и нельзя откладывать на завтра. Знаешь почему? Завтра не наступит, — от этих слов пепельноволосый впал в ступор, из которого его вывело наконец-таки наличие двух бутылок шампанского. — Завтра никогда не будет!***
— Я всё равно не вижу никакого смысла в том, чтобы здесь находиться, — то и дело ворчала Ахматова. — Да ладно тебе, пошли потанцуем, — Санька старалась её приободрить. — Но если, ну, не знаю, любовь всей твоей жизни будет прямо здесь? А ты возьмёшь вот так и всё упустишь? Аня взглянула в сторону танцев, от чего лишь захотелось повернуться назад. Куча странных и непонятных людей, из которых почему-то первым и последним делом сразу попался на глаза странноватый парень с пепельными волосами и, кажется, янтарными глазками. Выглядел он уже, скорее всего, подвыпившим. К счастью, он весьма быстро исчез куда-то, отчего черноволосая тут же почти выкинула его из головы. — Что-то я сомневаюсь, — она с сомнением покачала головой. — Ну и пожалуйста, — Достоевская вздёрнула нос, после направившись вперёд и в какой-то момент с кем-то столкнувшись, затем её взгляд наконец был направлен на предмет столкновения — это был Маяковский. Выглядел он так, будто уже выпил более чем достаточно. Хотя, пожалуй, подобная встреча, в принципе, в планы Саньки и близко не входила. От чего она лишь отшатнулась, не вдаваясь в то, что пытался сказать Володя, мысленно молясь, чтобы её не узнали. Затем начала искать глазами Аню, дабы кардинально изменить план этого вечера, — Значит так, празднуем день святого Патрика зелёным чаем, — шепнула Санька на ухо Ахматовой, постепенно уводя её в сторону выхода.***
— С праздником, — улыбнулась Саша, после чокаясь чашками с Аней. — Уж извини, что пришлось так резко менять место. — Всё отлично, — Ахматова её успокоила. — Я не люблю людные места и шумные компании, — она задумалась. — Хотя, нет, не так. Я их ненавижу. На это Достоевская сначала усмехнулась, а затем и рассмеялась. С каждым разговором с Анькой у неё всё больше складывалось ощущение будто она общалась с самой собой из прошлого — скромной, тихой, порой чертовски наивной, местами застенчивой и неготовой на странные и порой сумбурные решения. Порой Санька и впрямь скучала по прежней себе — ей нравилось быть спокойной и неким голосом разума и заодно тишины. Вся эта дерзость, самоуверенность, крутость и нахальность, желание проявить себя везде и лишний раз выпендриться — это не она. Это Даша, да, в принципе, кто угодно, но только не сама Достоевская. Хотя, быть может, из-за дружбы с Донцовой она и смогла стать той, кем, собственно, сейчас и являлась. — Напоминаешь мне меня саму, когда я была чуть младше, — Санька улыбнулась. — Почему всем кажется, что я так на них похожа.. — недовольно буркнула Анька. — Кажется, Дарье тоже казалось, что я похоже на неё. — Быть может, вы и впрямь похожи — просто мне этого никак не увидеть. — Достоевская пожала плечами. — Кстати, мы всё-таки рискнули, — заметила Ахматова, будто пытаясь рассмешить собеседницу. — Мы пьём зелёный чай. С кофеином. — Даша любила день святого Патрика, — тихо сказала Санька. — Каждый раз чертовски ныла и жалела, что в России его толком не празднуют. Из-за чего всегда готовила, как она это называла, зелёное пиво, — казалось, что ещё немного, и она бы расплакалась, — А на следующее утро всегда давала выпить свой «Антипохмелин», если мы вдруг перепили. Эх, а ведь никто так до сих пор и не знает, как его готовить-то.. В её фиолетовых глазках всё больше, с каждым предложением, с каждым сказанным словом, читалась тоска, грусть, печаль и горечь по утрате. В этот момент Аня словно прозрела — Донцова была не безразлична Саньке. Достоевская скучала по подруге. Чертовски скучала, ей не хватало Даши. Только вот показать, выразить эмоции и выговориться Санька была не в силах. Поняла Ахматова и то, почему же она общалась и проводила столько времени с Санькой — их обеих объединили горе и утрата. Это был единственный способ залечить, зашить шрамы и раны на сердце, которые оставила Даша своим уходом. Поняла Ахматова и то, что в Достоевской она видела вновь фигуру старшей сестры, коей и была Донцова. Но, кажется, поддержка необходима не только Ане — не только ей одной тяжело. Нельзя страдать одной. Никто не должен страдать от такой моральной боли. — Всё хорошо, — Ахматова обняла её, — Не надо держать это в себе. Мы справимся и переживём это вместе. — Не знаю, говорила ли тебе это Даша, но я просто хочу сказать, что ты хороший человек. Действительно хороший.***
— Знаешь, Минори, — Чехов готовился выпить очередной бокал шампанского. — После того, что я скажу, ты захочешь уйти отсюда и больше никогда меня не видеть, но я должен проверить одну теорию на практике. Сегодня я не ищу серьёзных отношений. Я просто хочу пофлиртовать с тобой и больше никогда тебе не звонить. — Согласна, — девушка кивнула головой, — Завтра не наступит, да? А мне нравится, — она улыбнулась, — Потому что если оно наступит, то у меня будут большие проблемы. — Да? И почему же? — Я замужем, — шепнула русоволосая, затем резко поцеловав Антона, который явно был ошарашен. — Я что-то не то сказала? — Нет! Что ты. Просто.. — пепельноволосый аж покраснел, — Ты замужем, мы много выпили, и я боялся, что.. — вновь поцелуй. — Ох, это очень плохо кончится, — вдруг кто-то, на этот раз уже сильно, ударил его по плечу. — Есть разговор, — незнакомец явно выглядел, мягко говоря, недовольным. — Это твой муж? — спросил Чехов, повернувшись к Минори. — Ни за что в жизни. — Тогда в чём проблема? — не понимал Антон. — Гарридо, — представился мужчина, — И как сказал бармен, оказывается, вы весь вечер покупали шампанское за мой счёт. — Есть простое объясне.. — пепельноволосый не успел договорить, как вдруг перед лицом резко появился чужой кулак...***
— И последнее, что я помню, — приезжает полиция, забирает этого парня, а я до конца ночи пью бесплатно, — рассказывал Чехов следующим утром, то и дело ловя какой-то осуждающий, что ли, взгляд Чуи на себе. — Было круто. — Круто, да? — рыжий вскинул бровь. — Да. — Тебя ничего не смущает? — Накахара как будто всё больше закипал. — То есть, ничего плохого в этой ситуации нет? — Возможно, я потерял телефон в том клубе, — задумался Антон. — Да что с тобой творится?! — Чуя наконец взорвался. — Ты целовался с замужней. Да тебя даже можно обвинить в мошенничестве, если так подумать. Ты целовался с замужней девушкой! — прикрикнул рыжий. — Знаешь, насколько это неприятно слышать? Такое чувство, что ты превращаешься в меня самого, когда я спорил насчёт флирта с девушками. А мне хватает и меня одного. — Это же день святого Патрика, — пепельноволосый пытался возразить. — Всё не так уж и плохо было. Никакого ответа Накахары не последовало. Он только тихо встал, прошёлся по квартире, затем вернулся опять за стол, держа в руках что-то. Чуя положил на деревянную поверхность телефон, затем включив, как оказалось, сообщения с автоответчика, которые будто помогали трезво взглянуть на всю ситуацию, невольно погружая Чехова в реальность. Прослушивая свой голос, от которого, как и от произнесённых слов, становилось всё противнее, хотелось провалиться под землю от стыда и осознания, что же происходило ночью. — И сколько раз я звонил? — наконец решился спросить Антон. — Семнадцать. Иногда кажется, что всё действительно идёт по маслу. Однако в тот момент, когда кто-нибудь сможет открыть глаза, быть может, даже разбить розовые очки, то придёт осознание, что весь внутренний мир просто взял и пошатнулся. Он хромает. Он нестабилен. Он кривой и полностью надломлен. — Ого, — шепнул пепельноволосый. — Слушать такое неприятно, — тишина на пару секунд. — Спасибо. — Ты куда? — спросил Чуя, когда Антон направился к двери. — Попробую найти свой телефон.***
Наконец придя на место, Чехов наблюдал лишь сплошной беспорядок, бардак и кучу хлама в том месте, где, как вчера казалось, витала теория, что завтра никогда не наступит. Однако завтра всё-таки наступило. Пусть и с внезапным дождём, из-за которого парень, быть может, неосознанно и, так сказать, машинально схватил жёлтый зонт, который, по всей видимости, кто-то забыл и так и не вернулся за ним. Слегка потрёпанный, если посмотреть на него. В особенности ручка, где из инициалов видна только первая буква «А», вторая же была стёрта. И, как показалось пепельноволосому, чем-то напоминала «Ч». Однако, может быть, просто возможно, что это только начало чего-то нового, другого и неизведанного.