***
— Ты пришла, — Санька обернулась, после рассматривая Ахматову, улыбнулась. — Отлично выглядишь. — Что произошло? — Я шла по коридорам и услышала чей-то крик. Женский пронзительный крик, будто кого-то мучали. Вполне возможно, что пытали, — Достоевская прикусила губу. — Твари. Таких выпотрошить мало будет. Неважно, — она выдохнула. — По моим догадкам место, откуда доносились крики, находится недалеко. — Ты думаешь, что.. — в голове Ани зародились догадки. — Я не думаю ничего, окей? — чуть прорычала Санька. — Даже если там будет совершенно незнакомая мне девушка, то я её всё равно спасу так же, как спасла бы близкого мне человека. Пошли уже. И будь тише, пожалуйста. Они шли молча, однако так и чувствовалась, как Достоевская была напряжена. Её то ли пугало, что их поймают, от чего она держала пистолет наготове, то ли ей было жутко от мыслей, что могли сотворить с той, кого они увидят там. Александра то и дело периодически делала три глубоких вдоха, дабы упорядочить мысли и привести их в порядок. Это было очень заметно. Наконец подойдя к нужному месту, Санька прислонилась ухом к двери, пытаясь что-то прослушать. Она простояла так минуты две или три, пока Ахматова наблюдала за ней, заранее достав клинок и готовясь в случае чего атаковать. — Отойди, сейчас будет неприятно, — холодно сказала Достоевская, затем прикрепила что-то к двери, а после резко схватила Аньку за руку и отбежала вместе с ней. Вместо со взрывом раздавались и громкие звуки, от страха Ахматова даже вся сжалась, прижавшись поближе к Саньке. — Пошли, — старшая кивнула головой в сторону двери. Это было жуткое место. Весь пол был заляпан, кажется, ещё даже свежей кровью. На железной тележке на колёсиках помимо шприцов со склянками лежали и странные инструменты, назначение которых не то, что Аня не знала, даже Достоевская была не особо-то в курсе. Дрожащими руками Ахматова держала холодную, ледяную цепь с ошейником. Сердце невольно замирало. При взгляде на стол воображение сразу же создавало ужасающие картины. Черноволосая встала как вкопанная, не в силах пошевелиться. — Успокойся, — Санька положила руку на её плечо. — Никогда не представляй, как кого-то мучают — гиблое дело. — Что с ней делали? — наконец смогла подать голос Аня. — Волосы, — вдруг прошептала Санька, поднимая с койки пряди, — Светлые волосы. Девушка — блондинка. — То есть получается, что.. — Не факт, — отрезала Достоевская. — Если Даша действительно покончила с собой, то воскресить её было бы трудно. Ко всему прочему это было бы ужасно глупым решением. Какой смысл убивать того, кто тебе мешает, а потом возвращать его к жизни? Меня смущает другое — для чего столько вещей? И как они использовались? С девушкой проделывали мерзкие вещи? Тогда причём койка.. Крики были такие, будто чему-то сопротивлялись. Возможно, в тот момент она как раз лежала тут. Может быть, это был её последний крик о помощи. — Взгляни сюда, — Ахматова светила фонариком на какие-то камни. — Выглядит зловеще. — Не трогай! — прошипела Санька, после выдохнув. — Это может быть чья-то способность, от них исходит какая-то странная энергия. — вдруг она замерла, слушая жуткие голоса, которые шептали что-то неразборчивое. — Александра? — Аня заволновалась. — Сань.. Санька! — Д-да, всё в порядке, — кивала головой Достоевская, придя в себя. — Ты ничего не слышала? — Нет. Ты стояла как вкопанная, будто увидела нечто ужасное. Мне показалось, что у тебя даже зрачки на пару секунд сузились. — Нам нужна информация про членов организации, — сообразила Санька. — Ты же информатор, я правильно понимаю? — Ахматова кивнула. — Я хочу знать, какой подонок мог сотворить такое. — Это явно не кто-то из наших, так сказать, коллег, — размышляла черноволосая. — Это кто-то выше. Единственный человек, о котором я практически ничего не знаю, — глава организации, Михаил Лермонтов. Я никогда даже в лицо его не видела. О нём, как и о Дарье, в «Хризалиде» предпочитают молчать. Однако, даже подслушивая многие разговоры, я не слышала, чтобы хотя бы Барто говорила о его возвращении. — Но ведь и не все члены организации на месте? Кто отсутствует? — Их способности и близко не связаны с этими камнями. Мы просто зря потеряем время. А вот проверить всякие подвалы нам стоит. И съездить в ещё одно место.***
— Развалюха? — Санька косо смотрела на заброшенное здание. — Пошли, — шепнула Ахматова. Достоевская не понимала, зачем они, в принципе, в такое место приехали и что вообще здесь забыли. Однако Аня выглядело ужасно серьёзной, взрослой и холодной, отчего Санька даже побоялась, что ли, лишний раз её спрашивать. Поэтому сначала молча ехала, а затем и тихо шла за черноволосой, периодически помогая то вход найти, то обломки разгребать, то открыть жуткую дверь на защёлке. Наконец, тихо спустившись по лестнице, Санька только жмурилась от яркого света, попутно следя за Ахматовой, которая вводила код на замке, а потом разбивала камеры камнями, — смотря на это, невольно возникало чувство, будто Аня явно не в первый раз проворачивала подобное. — Проявочная, — пояснила Ахматова, отчего у Достоевской возникло ещё больше вопросов, — Эта сволочь накачивала девушек, привозила их сюда и фотографировала их,— в её голосе звучала злость. — Проверь компьютер, а я займусь папками. Аня лишь расчётливо, быстро и чётко вынимала папки, быстро просматривала их и ставила на место, только периодически могла прорычать. На пару мгновений остановилась, держа в руках папку с надписью «Александра Достоевская», открыв которую, с ужасом смотрела на фото Саньки. То ли от злости, то ли от страха с некой паникой быстро захлопнула папку, вернув её на полку. — Твоя фамилия — Достоевская? — Ахматова пыталась сохранять холод в голосе, что у неё плохо получалось. — Да. А что такое? — Санька косо смотрела на неё. Вдруг сердцебиение Ани участилось, тело дрожало. Она лишь часто моргали, пытаясь развидеть Фёдора, что теперь был перед ней вместо подругу. Как будто сложился некий паззл, словно Ахматова прозрела и увидела копию кошмара, которого боялась и ненавидела одновременно. Она и не заметила, как машинально вытащила клинок, наставив его на Достоевскую. — Ты что творишь?! — перед ней снова была Санька, выхватившая оружие из её руки и явно находившаяся в смятении и непонимании. — Что происходит? — Монстр.. Кошмар.. Фёдор... — словно в бреду шептала Ахматова, после почувствовав объятия. — Тише, всё хорошо. Этого подонка больше нет, — голос Достоевской звучал успокаивающим. — Что он сделал? — О-он забрал файл с информацией и не заплатил, натравил на меня преступный мир.. — Аня говорила сквозь слёзы. — Я дура.. Такая дура! Это всё из-за меня.. Я украла страницу книги для Барто! И Дарья.. Она умерла из-за меня.. Я была готова пойти на сделку с Агнией и убить Донцову, чтобы только выжить.. Тем помощником, который ранил Дарью тогда, во время боя с Толстым, была я.. Я её убила! Я не заслуживаю прощения.. Санька тут же убрала руки, отшатнулась — теперь уже она с ужасом смотрела на Ахматову. Не верила она, просто не могла допустить, поверить, что такая девушка как Аня, хрупкая, спокойная, но в то же время честная и сильная временами, могла пойти на такое. Это был удар. В самое сердце. Достоевская столько раз была готова говорить, насколько же Даша наивная, что так легко доверилась Фёдору. И что же теперь сделала Санька? Доверилась человеку, не зная о нём совершенно ничего. Кричать от боли не хотелось. Будто все чувства в одно мгновение просто исчезли. — Мне жаль.. — шептала Ахматова. — Мне очень жаль! — почувствовала, как её ударили по лицу, после потирая больную скулу и смотря на Достоевскую. — Прекрати реветь, — совершенно без эмоций говорила Санька. — Твои слёзы и сожаления не вернут человека из могилы. Не мне судить людей, однако, думаю, не всё тут так просто. Даже с тем, что ты сделала. Скажи честно — что ты помнишь о той встречи Даши и Толстого? Что ты чувствовала? Что было перед этим? — Всё было как будто в тумане. Тело было ватным, будто я была под каким-то гипнозом, — пыталась вспомнить Аня. — Я совершенно не помню, о чём они говорили. Помню только, что начала приходить в себя, когда оказалась дома. Я не особо контактировала с кем-то из организации перед этим. — Запутано всё. В любом случае, как я понимаю, мы пришли сюда, потому что ты думаешь, что это могла быть Барто, и она могла снимать Дашу здесь? — догадалась Достоевская. — Я кое-что нашла, — она призадумалась, вчитываясь в странные строчки на мониторе. — Кукла у демона, кукла у демона.. — Погоди-ка, — приглядывалась Ахматова. — Кажется, на рабочем столе есть какая-то новая папка. — Там есть фотографии, но лица невидно, — Санька прикусила губу. — Всё тело какое-то изуродованное, что ли. Ещё и вместо руки — протез. Волосы другие. Это точно не Даша. Скорее всего, ту девушку, даже если это вдруг каким-то образом Даша, убили. На фотографиях у неё рядом с лицом, как будто из рта, что-то торчит. Предполагаю, что это пена от передозировки. Ей могли ввести слишком большую дозу — возможно, что намерено, а, может быть, просто переборщили. В любом случае, она уже мертва. — Что будем делать теперь? — спросила Аня. — Мы же должны это хоть как-то остановить, верно? — У нас нет практически ничего. На базе все эти чёртовы темницы с подвалами пусты. Единственный способ, чтобы хоть что-то узнать, — стать приближённым к главе. И это означает, что ты будешь спокойно себя вести. Как и раньше. Никаких криков, истерик и бунта. Надеюсь, у нас выйдет достойное сотрудничество.***
— Агния? — тихонько спросила Ахматова, рассматривая русоволосую, чья голова, кажется, лежала на гладкой поверхности барной стойки. — Всё в порядке? — Это ты, — буркнула Барто, обратив внимание на черноволосую. — Разве дети не спят в такой поздний час? — она старалась говорить внятно, хоть вид у неё был слегка подвыпившим. — Не ребёнок уже, — съязвила Аня, — А вот вы пьёте как сумасшедшая в последнее время. В какой-то степени это было правдой. Агния действительно стала определённо не равнодушной к алкоголю. Избавляться от этой вредной привычки у русоволосой то ли не было сил, то ли желания, а может и всего вместе. В любом случае, походы в бар стали для неё новой привычкой и традицией. Обычно всё происходило по одному и тому же сценарию — Барто приходила в бар, чаще и вероятнее всего выбирала виски или вино, в какой-то момент напиваясь до такого состояния, что во время звонков Бродский был способен разобрать что-то невнятное, сказанное девушкой, что обычно означало следующее: «Забери меня». В конце всё заканчивалось тем, что, попутно ругаясь и, быть может, проклиная свою коллегу всеми возможными словами, которые Иосиф только мог знать, он приезжал за Агнией, мог долго качать головой и вздыхать, после чего они оба ехали домой. — Дело не твоё, — хмыкнула русоволосая. — Вы плохо выглядите, — заметила Ахматова. — Вот это всё из-за Донцовой? Я права? — Это не связано с Аг.. — она была явно зла, отчего чуть не сказала что-то личное, но вовремя одумавшись, сдержалась. — Кхм, с Дарьей, — Барто притихла. — Ты действительно думаешь, что мне есть до неё дело? — Возможно, что вы этого никогда не признаете, но у вас в душе точно поселилась тоска. И вы в печали — вот и пытаетесь так отвлечься. — серьёзно, чуть со злостью говорила черноволосая. — Только выпивка вам не поможет. Ничего не поможет. Даже если всё оборвалось, сбежать от своих эмоций не выйдет. И знаете что? Вы ни на капельку не грозный зверь, не злой волшебник или сумасшедший манипулятор. Вы — просто раненый ребёнок. Ребёнок, который так и не вырос, который боится, что его бросят, и который пытается сбежать от одиночества. Однако у него это раз за разом не выходит. — Не зли меня, — прошипела Агния, схватив собеседницу за руку так крепко, что Ане даже показалось, что её запястье сломали. — Иначе я превращу тебя в куклу. Мне это ничегошеньки не стоит. — Зачем вы вообще вступили в «Хризалиду»? — внезапно спросила Ахматова. Такого вопроса русоволосая никак не ожидала услышать. Вернее сказать, она ненавидела всеми фибрами души этот вопрос. Ненавидела, когда кто-либо из коллег его задавал, и ненавидела отвечать на него. Каждый раз в горле невольно вставал тяжелый ком, из-за которого Барто будто не могла сказать и слова. У неё не было подходящих и нужных слов. Она уже давно ушла как от изначальной цели, ради которой была готова перейти все черты, так и от человека, ради которого она действительно пошла на подобный шаг. Агния выросла. Выросла и стала совсем другим человеком, серьёзной девушкой, в которой не осталось совсем ничего от того ребёнка, коим она и попала в организацию. — Значения это не имеет, — Барто пожала плечами, вращая в руке стакан с алкоголем. — Всё то, ради чего это было сделано, уже давным-давно было уничтожено. Я стала лидером и главой организации, — она прикусила губу. — Той, кто отвечает за всех остальных. — И именно поэтому старшая сестра сидит и глотает виски до посинения? — от подобного словосочетания русоволосая даже закашляла. Она никогда не считала себя таковой. Барто не готова привязываться к людям и уж тем более, чтобы эти самые люди привязывались к ней. Так быть не должно, никогда не было и не будет так. Это всего лишь её долг, а не какая-то дурацкая забота с привязанностью, которая ей никак не свойственна. У неё могут быть лишь обязанности, но уж точно и наверняка не что-то ещё. Что-то личное, тёплое и важное. — Ничего тут «такого» нет, — протестовала русоволосая. — Лермонтов просто свалил на меня всю организацию с работой, в том числе и полный комплект идиотов. Это всего лишь мой долг. Долг и обязанность — и ничего больше. — Играйте в серого волка, сколько хотите, однако люди вам не безразличны. Просто.. Просто не сбегайте от этого, что ли, — Аня вздохнула. — Я не должна была так поступать, — резко, будто отчеканив, сказала Агния. — Я делала ужасные вещи с людьми, которые этого никоим образом не заслужили. Я не должна была пытать тебя и унижать в ту ночь просто потому, что ты захотела уйти из организации, — она сглотнула. — Я не переношу предательства. Пускай в юности я и поступила несколько раз так подло, однако ножи в спину мне ненавистны и отвратны, — Барто пыталась найти слова. — Можешь ненавидеть меня сколько угодно, но только не себя саму. Ясно? — черноволосая кивнула. — И только попробуй хоть кому-нибудь рассказать об этом разговоре. — Только если вы снова не напьётесь и не забудете о случившемся сегодня, — выдвинула условие Ахматова. — Слишком многого тебе хочется, — усмехнулась Барто. — Выполню только одно, — затем последовали очередные долгие глотки. И вновь знакомая картина повторилась. Кажется, пальцы русоволосой уже смогли запомнить номер Иосифа, из-за чего набрать этого шатена не составило никакого труда. Снова Агния бормотала что-то невнятное, а затем вновь было слышно, как Бродский пытался отчитать коллегу, после, видимо, махнув рукой и сбросив трубку то ли от злости, то ли от разочарования. Однако чего он точно ожидать не мог, так это наличие и присутствие Ани. Иосиф аж ресницами захлопал и протёр несколько раз глаза, не веря в подобную картину. — Я надеюсь, что хотя бы ты трезвая, — он говорил тихо, на что черноволосая только кивнула и собиралась по-тихому уйти, — Три часа ночи на дворе, а ты тут одна шляться будешь? Поедешь с нами, — она отрицательно закачала головой, — Не хочешь, чтобы дорогу до твоего дома узнали, что ли? Переночуешь у меня. И заодно поможешь мне донести эту горе-пьяницу. Они шли, а затем и ехали молча. Оба чувствовали себя странно. Для Ахматовой чертовски неуютно и странно наблюдать Барто и Бродского такими. Они всегда вели себя иначе — ужасно, жестоко и явно не по-людски по отношению к другим. От их вида по телу обычно пробегали мурашки, а сейчас Аня наблюдала простых людей, обычных, таких же, как и она сама. То хладнокровие, безразличие и жестокость испарились — и следа не осталось. Дом у Иосифа, на удивление, уютный. И повсюду чувствовались приятные и ароматные запахи трав. Шатен обожал этот комфорт с уютом, попутно презирая квартиры, в которых, по его мнению, ничего подобного и близко быть не могло. Бродский обожал порядок, который проявлялся во всём — начиная от книг на полках и заканчивая аккуратно сложенными шарфами в шкафу. Выражение его лица почти не менялось. Зайдя в дом, он лишь в очередной раз покачал головой и вздохнул, помог снять Агнии плащ и разуться, затем взяв её на руки, отнёс в спальню. Ворчал он уже меньше — разве что, можно было услышать бурчание, что русоволосая всю постель помнёт. Но тем не менее, каждый раз, как и сейчас, Иосиф аккуратно укладывал коллегу в кровать, с заботой поправлял одеяло, на пару мгновений на его лице появлялась еле заметная улыбка, после чего он нежно касался холодными и тонкими пальцами русых волос, убирал чёлку в сторону, затем легонько целуя Агнию в лоб. — Не желаешь выпить чаю? — предложил Бродский, наконец вернувшись к черноволосой, на что получил лишь очередной кивок. — Чудно. Ахматова лишь наблюдала за тем, как Иосиф занимался приготовлением чая. Он категорически не любил и даже презирал тот, по его словам, ужас в пакетиках, который почему-то все называли чаем. Шатен был готов часами разглагольствовать о том, что то нечто и не чай вовсе, а каждый, кто называет это чаем, просто сумасшедший. Ведь в здравом уме назвать ту непонятную смесь чаем — это уже просто уму непостижимо. Это дикость, и никак иначе. Бродский любил, именно что — заваривать чай. Долго возиться с травами, вкушать их запах, выбирать тот самый любимый чайничек для заваривания с не менее прекрасными чашечками, попутно то ли мыча, то ли напевая себе под нос, жестикулируя пальцем по воздуху. — Прошу, — он подал чашки к столу. — Благодарю, — Аня говорила тихо, уже в очередной раз за эту ночь кивнув головой. — Я уже начал боялся, что ты говорить разучилась, — Иосиф усмехнулся, но после улыбка с его лица вновь пропала. — Не ожидал тебя встретить. Так понимаю, тяжёлая ночь выдалась? — Да, не без этого, — черноволосая не была многословна, вдруг напряглась от пристального взгляда собеседника. — Что-то не так? — Думаю, ты изменилась, выглядишь взрослой, — заметил Бродский. — Вероятно, пора и тебе присутствовать на собраниях. Что за взгляд такой? Переживаешь за Агнию? — Немного. Вы так мило, что ли, заботитесь о ней. — Не придумывай лишнего. Старые привычки из юности, — он задумался, а затем чуть улыбнулся. — Она была милой и даже чуть смешной, когда мы оба были подростками. И короткие волосы ей безумно шли, — его глаза вновь потемнели, отчего Иосиф опустил взгляд вниз. — Немного жаль только, что от этого ничего не осталось. Агния ведёт себя глупо и губит себя саму. Как бы она этого не отрицала, но смерть Донцовой выбила её из колеи. Даже я редко видел её с бокалом алкоголя раньше. И сейчас она пьёт и не краснеет. Возможно, во мне говорит сочувствие, которое мне редко свойственно, однако я испытываю волнение за неё.. — Бродский прикрыл глаза на пару секунд. — Впрочем, время уже позднее, как никак. Тебе стоит отдохнуть.***
Барто ненавидела просыпаться после таких ночей. Не было сил даже, чтобы открыть глаза. Тяжело вздохнув, будто пытаясь найти в себе силы для подъёма, наконец смогла приподняться с кровати, медленно оглядывалась по сторонам. Затем последовал уже облегчённый вздох — всё как и всегда. На подоконнике уже стоял стакан воды и таблетки. Глотая жидкость, Агния, как обычно, скривилась от кислого вкуса — видимо, Бродский в очередной раз добавил лимон в воду. «Какой заботливый.» — мельком пробежала мысль в русоволосой голове. Агния шла медленно, то и дело придерживаясь, то за стены, то за мебель, то за лестницу. Было тошно как морально, так и физически. А от мыслей посмотреться в зеркало невольно становилось плохо. Она лишь жмурилась от солнечных лучей, которые так и били по небесным глазам. Барто уже давно подмечала, что освещение в доме Бродского ей определённо не по душе. — Доброе утро, — от голоса Иосифа русоволосая вздрогнула. — Надеюсь, ты не откажешься от чая? — Только в том случае, если ты снова не начнёшь мне читать мораль, — бурчала Агния, — Где Ахматова? — Ушла несколько часов назад, — спокойно ответил шатен, после чего его взгляд потемнел и стал мрачным, — Посмотри, до чего ты себя довела. Это ужас, а не внешний вид. Я уже молчу про твоё здоровье, которое, скорее всего, вскоре подарит тебе путёвку в один конец, — он вздохнул. — Разговаривать с тобой — всё равно что как об стену горох. У тебя из плаща чуть фотография не выпала. Я её подобрал. Думаю, она тебе важна. — Бродский протянул ей фото, которое тут же, резко схватили. Барто машинально прижала его к груди, тяжело вздохнула, болезненно улыбнувшись, смотрела на фотографию. Она уже и забыть успела, когда в последний раз у неё были короткие волосы, которые чуть доставали плеч, тот самый любимый жёлтый кардиган, который был надет ею, когда русоволосой было четырнадцать или пятнадцать — точно Агния уже вспомнить не могла. Рядом стояла девочка — выглядела она как фарфоровая кукла, точно принцесса: прямые и аккуратные светлые волосы, голубенькие глазки, в которых проблескивали еле заметные изумрудные огоньки и глядя на которые казалось, что они и впрямь из стеклышек, улыбка, которая казалась и живой, и нет, белоснежное платье с кружевами. Всё больше вглядываясь в фотографию, русоволосая всё больше склонялась лицом вниз, в сердце что покалывало жгучей болью, от которой на несколько мгновений захотелось закричать. Ей нельзя показывать эмоции. Барто стерпит, проглотит боль, будет скрипеть зубами от всех ножей и ранений ими нанесёнными, но не сдастся, не покажет слёз. Она не испытывает жалость и сочувствие. Агнии не свойственно привязываться к людям. Её нельзя так сломать. Она должна оставаться сильнее всего этого. Однако корявая надпись, которую с годами уже трудно разобрать, с обратной стороны фото ломает эту сталь с бронёй.