The Flash: little stories

      Ещё в детстве я не был тем, кто легко сдаётся. Пусть даже из-за своего упорства мне часто приходилось убегать от хулиганов — порой неудачно. Но я будто уже тогда чувствовал: не неважно, как много ещё придётся убегать или быть поверженным — пока я не сдался, я способен на что угодно.       Отец часто говорил мне по утрам: «Знаешь, что за день сегодня, боец? Тот самый, когда ты больше не будешь убегать. День, когда ты сможешь ответить на удар, выстоять и одержать победу». И я ему верил.       Но отец никогда не говорил мне о другом. О том, что порою неважно, как часто и успешно ты можешь держать удар или, как быстро ты можешь бегать. Ведь есть вещи, от которых не убежишь и за которыми невозможно угнаться. Наверное, отец не говорил мне такого, потому что всегда верил в меня. Так же, как и я, в свою очередь, не желал верить, что когда-нибудь наступит другой день: день, когда я сдамся и потеряю всех. Включая и его.       Да, об этом мне отец не говорил.       О том, что я потеряю всех и никогда не буду счастлив, сказал мне другой человек. Это был Эобард Тоун.       Это было его «пророчество», от которого я так сильно хотел убежать, и которое я напрочь старался игнорировать, делая всё вопреки его словам.       Но каждый мой поступок и решение приводило лишь к тому, что день ото дня я действительно становился всё более несчастным. Тоун знал, что так будет. Но я продолжал сражаться, продолжал держать удар, как учил меня мой отец, как учил меня Джо и все те, кто верил в меня.       Те, кого я однажды потерял. Одновременно и всех до единого.       И это произошло не в далёком будущем. Не из-за моего противостояния очередному злодею. Не по вине какой-нибудь непреодолимой силы, которую не получилось остановить. Нет. Тот день был самым обычным.       Как это случилось?       Вспоминая, я буквально заново чувствую, какое сильное сожаление испытал в тот день. С него всё и началось.       Я был дома один, и мою голову в очередной раз наполняли мысли о Тоуне, мысли о его словах, о нашем столкновении, о смерти моей дочери. И чем больше я обо всём этом думал, тем с большей уверенностью понимал страшную правду: Тоун был прав. Это столкновение было лишь одним из многих, одним из грядущих и, кажется, бесконечных. Таких же, какой была и череда потерь в моей жизни.       В тот день, вспоминая нашу последнюю схватку с человеком, который знал о моей жизни всё, я ощутил сожаление. Вот только сожалел я не о том, что не смог нанести ответный и решающий удар. Нет. В тот день я совершенно спокойно и устало осознал, что жалею о другом. Я сожалел, что этот самый удар не нанёс мне Тоун — не сделал этого ещё в моём детстве.       Я наблюдал, как солнце садится за горизонт, даруя миру напоследок свой багряный закат, и без устали сожалел, что закат моей жизни не наступил ещё давно. Я сожалел, что моё покрытое бесчисленными шрамами сердце всё ещё бьётся.       Я помню, как по утру, с рассветом, это наваждение прошло. Но память о собственном малодушии, о лёгкости, которую я непременно бы ощутил, пронзи Тоун моё сердце… Я понял, что это ощущение и память об этом моменте не только останется со мною навсегда, но и станет одной причиной, почему я никогда не смогу одолеть человека в жёлтом. Почему никогда не смогу защитить своих близких. Я понял, что именно из-за этой минутной слабости я и потеряю всех. Уже это сделал.       Я смотрел в лица дорогих мне людей и понимал, что, перечеркнув всю их бесконечную веру в меня, я сам убил каждого из них.       Да, тот день был самым обычным. И я был единственным, кто знал, чем этот день отличается от остальных: от всех прочих дней бесконечного бега и борьбы.       В этот день я больше не смог продолжать вести борьбу с самим собой: я не ответил на удар, не выстоял, не одержал победу.       И в череде бесчисленных и наполненных борьбою и героизмом дней тот был иным — тем самым, когда я сдался.