Нас учили быть птицами

Она вопросительно приподняла бровь, и Казимир молча повернул своего коня в сторону. Лана направилась за ним. Среди почти голых ветвей клена вскрикнула пустельга, лошади шуршали копытами по опавшей листве. Только хвойные деревья оставались зелеными. Солнце все так же по-осеннему припекало. Лана подставила ему лицо, греясь в лучах. Казимир привел их на залитый солнечным светом холм. Несмотря на то, что всего через два месяца должна была наступить зима, погода стояла необычайно теплая, а солнце не спешило покидать небосвод раньше времени, и оставлять землю холоду. Лана с удовольствием впитывала тепло. Спешившись, колдун галантно подал руку своей спутнице, и через секунду Щитилина уже твердо стояла на земле. Вопросительно взглянув на Казимира, Лана молча последовала за ним. Оставив коней пастись, Казимир подвел ведьму к резкому спуску вниз. Солнечный свет освещал шатры внизу, передвигающиеся по лагерю быстрыми темными силуэтами. Отдаленно слышались чьи-то выкрики, ржание лошадей, завывание ветра. Этот маленький мирок, освещенный по-летнему теплыми солнечными лучами, был похож на игрушечный, нереальный. Казалось, протяни руку — и любой силуэт, небольшой темный человечек, передвинется по твоему велению и сделает то, что ты пожелаешь. Что пожелает Лана. Резкий порыв ветра подбросил вверх полы плаща, платья, вздыбил волосы колдуньи. Лана слабо улыбнулась и, закутавшись в теплую меховую накидку, говорит: — Красиво. — Никогда не видела поселения с такой высоты? — интересуется Казимир. Щитилина неопределённо передергивает плечами. — Не доводилось, если честно. — Странно, мне казалось, у тебя был ухажер. Лана промолчала. Она пошла к мягкой куче осенних листьев и бухнулась на спину, в мягкую перину листьев. Лошади дремали неподалеку, пригревшись на солнце. — Жених, — безразлично поправила она. Мазовецкий подошел и сел рядом. — Уже не суть важно. Разве он не пытался впечатлить тебя красивыми и любовными жестами? Казимир повернулся к ней целиком, одну ногу согнув в колене и закинув на него руку. — Казак? — коротко хохотнула Лана. — Что вы, господин Казимир. У казаков одно доказательство любви — избиение. Бьет — значит любит, — Щитилина криво усмехнулась. — Но он иногда приносил мне цветы или мелкие дары, так, чтобы показать свое расположение. — Он поднимал на тебя руку? — Нет. Это было правдой. Как у мужчины, у Федора, отца Ланы, казалось, был только один недостаток — он слепо обожал единственную дочь. Он-то собственную жену постукивал один раз в год, и то — если сильно провинится, уж больно любил супругу. Поэтому мысль о том, что его дочь будут колотить чаще положенного, невольно сердила казака. Вроде, ерунда — каждый муж должен поучать жинку свою, а как это делать, коли не кулаками? А мысль о том, что на дочку руку поднимут — и все, и зятя Федору не надо. Лана считала это важным, размышляя о своих отношениях с отцом. Кроме боли это теперь ничего не приносило, но Щитилина упорно думала и думала об этом. Какой она все-таки была счастливой. Как за каменной стеной рядом с отцом, а теперь совсем никого… Кто бы ни была женщина, к ней надо было относиться уважительно и защищать ее — ибо женщина — будущее твоего народа. Колдун прищурился, глядя на нее. Черты его лица заострились, из-за чего мужчина стал похож на волка. Не став допытываться до ведьмы, Казимир перевел разговор в более интересующее русло: его женщина и ее бывшие отношения. — Если ты не любила, почему замуж собиралась? — Собиралась, — повторила Лана, складывая руки на груди. — Почему… Ну, потому что надо было. Как вы, наверное, знаете, обычные девушки вроде меня редко выходят по любви. Отцы договариваются с отцами, тебе подыскивают жениха, и ты не смеешь перечить, иначе в девках засидишься. У женщины одно предназначение — выйти замуж, держать дом и рожать детей, желательно — мальчиков. Девок тоже можно, но не много. Терпеть побои, не из-за того, что ты плохая хозяйка, а потому что мужик не мужик, если с жинкой любезничает. Эталоном взаимоотношений мужа и жены являлось священное писание, а в священном писании написано следующее: «Не муж для жены, а жена для мужа», «Да убоится жена мужа». Мужчине в казачьем обществе принадлежала главенствующая роль. Мужчина был и защитником, и добытчиком. Мужчина был обязан поддерживать строгий порядок казачьего быта и уклада жизни. Слово казака в семье было непререкаемо. И об этом, также, заботилась его жена-казачка. — Но ты необычная девушка, Лана, — заметил Казимир, пристально наблюдая за реакцией ведьмы. — Это еще хуже, — хохотнула шатенка. — О том, что моя бабка ведьма знали все. Отец боялся, что и меня такой сочтут, а порченная — кому буду нужна. Поэтому, когда тот мужчина начал ухаживать за мной, отец был очень рад. Мой жених был состоятельным, молодым казаком, из хорошей семьи… Думаю, ему сильно доставалось дома от родителей за то, что тот заигрывает с такой, как я. Мне он был не слишком интересен — зная о бабке, я грезила ее жизнью, ее умениями и знаниями. Ее силами. Хотела верить, что у меня есть Предназначение, а казак точно им не был… Но отец так боялся за меня, так меня любил… — Лана прикрыла глаза, болезненно сглатывая. — Я не смогла отказать. Принимала ухаживания, пыталась быть счастливой. А теперь ни отца, ни бабушки, и по сути из-за того, что я принимала ухаживания того, кто был мне не мил. Мазовецкий ничего ей не сказал. Коротко провел пальцами по темным волосам девушки, и Щитилина невольно расслабилась под не задумчивыми, рассеянными движениями. — Расскажи о той ведьме, которой ты мстишь. Лана хмыкнула. Народная мудрость гласит: «Если ссорятся женщины — лучше в это не вмешиваться». Ну, а если между собой враждуют две ведьмы, тут достанется всем. — В той деревне, где я жила, были две ведьмы, — наконец-то решилась ведьма. Щитилина села, отряхивая листья с платья. — Все об этом знали, все трижды плевали в их сторону, но все хоть раз обращались либо к одной, либо к другой. Одной была моя родная бабка — Алевтина. Немного скверная характером, упертая в некоторых отношениях, но я считала ее милой и приветливой. Собственно, почти так и было — всегда опрятная, не судит о людях, не узнав их, поэтому в деревне ее любили. Она соглашалась только на добрые дела, поэтому слава о ней разошлась далеко за пределы нашего дома. К нам ходили пошептать на ребенка, снять порчу, поставить защиту на скотину, если вдруг мор начинался, — Лана тяжело вздохнула и потерла лицо, сжимая переносицу. Жест, перенятый от отца — так казак успокаивался. — Бабка всем помогала, и не было тех, кто ушел бы от нее обиженным. Щитилина улыбнулась теплым воспоминаниям о родных, но спустя секунду лицо ее вновь потемнело. — Второй была Галина. Полная противоположность моей бабушки. Ни с кем не здоровалась, жила на краю деревни, и чем занималась — никто не знал. И обращались к ней только плохие люди: либо порчу навести, либо приворот сделать, либо люди отчаявшиеся, готовые на все. У нее была внучка примерно моего возраста. — Эта та, которая была влюблена в твоего казака? — вспомнил Казимир. Лана ему коротко рассказывала о том, что произошло, когда только предлагала сделку. — Она еще счет с жизнью свела, когда ее отвергли, верно? — колдун с интересом заглянул в глаза девушки в ожидании ответа. — Верно, — Лана тихо хмыкнула, и сожаление мелькнуло в ее темных глазах. — Жалко ее, если честно. Но бабка Галина неплохо мне жизнь подпортила. Едва ее внученька влюбилась, то сразу начала колдовать: приворот сделать пыталась на казака этого, меня со свету жить, много чего, если честно. Даже как-то к отцу приходила, угрожала: мол, если девка твоя казака моей внучке не отдаст, всю семью вашу по свету пущу, прокляну до седьмого колена. Только отец не боялся: у Галины ничего не получалось из-за того, что на мне и на всей семье была сильная защита. Бабушка, даже если с отцом они и ссорились, хранила моего отца и своего зятя. Как и весь наш дом. Лана усмехнулась этим воспоминаниям. Федор и Алевтина жили как кошка с собакой, и основной причиной их ссор была как раз таки Лана. Любимая бабушкина внучка и дочка отца, они видели для нее разные пути. Отец — в замужестве с хорошим человеком, большой семье и ведением хозяйства, как того и предписывали обычаи. Бабушка же считала, что Ланушка должна продолжить дело всех женщин их рода — стать ведьмой. Быть мудрой и сильной колдуньей, ведь такая девушка во сто крат сильнее, чем обычная. Колдовской дар, если его правильно использовать и подавать окружающим, может сослужить хорошую службу. Да и казака, который сватался к внученьке, Алевтина не жаловала. Будь ее воля — отдала бы пана старой грымзе Галине, да Лана отца расстраивать не хотела. Так и жили: днем Лана Федоровна — прекрасная дочь и хозяйка, дом ведет, с казаком встречается, которого отец ей нашел. А вечером и ночью Лана вместе с бабкой постигала азы колдовства, порой в лес уходили еще до зари, а возвращались с первыми петухами. Поэтому и от той, и от той жизни Лана взяла не все, что могла, и поэтому была какой-то неполноценной. — В последнюю зиму бабушка захворала, — продолжила Лана, и колдун понял, что они идут к концу рассказа. — Галина воспользовалась этим. Горе от потери последнего дорого человека усилило темные корни ее магии. Сначала сжила со свету бабушку, потом отца… Я сразу поняла, кто в этом виноват. И что я буду следующей: вспомнив все бабушкины заклятья и изучив все книги, что у нее были, я принялась впервые колдовать по-настоящему, по-крупному. То там кому-то помогу, то там, а потом портила жизнь Галине, разрушая ее хозяйство. В этом был смысл, как мне казалось: казаки знали, что она сгубила мою семью, если бы я не ответила, то посчитали бы меня трусихой. Не знаю, хотела ли она извести меня, но теперь ей приходилось защищаться. Меня она боялась больше, чем бабки: я же была Птицей… Я увидела в этом возможность. Все, что сделала я было лишь мелким вредом, но с каждым разом понимала, что мне мало. Она отвечала, у нас настоящая война началась. До меня добраться не успела: ваши воины на деревню напали. Тогда и подумала, что лучше обратиться к человеку, знающему, — Лана посмотрела на Казимира с легким прищуром. — Я оказалась жертвой, так мне казалось. Но на самом деле жертвы все, кроме меня. И ее. Я была в ловушке, не способная помочь родным… — Но теперь все изменится. Ты вольна идти тем путем, который сама считаешь верным. Щитилина посмотрела на Казимира нахмурившись. Глаза у нее были темные, но в редкие моменты проскальзывали в них яркие, зеленые искры, будто свидетельствовали о том, что Лана не была человеком. У всех колдунов и колдуний глаза горят ярко, инфернальные очи. Они как звезды в небе, как темные омуты, как сверкающие драгоценности. Да и по молодости все ведьмы красивые, даже слишком: таких не любить, таким поклоняться надо, молитвы на них шептать. А к старости, всем воздаться: либо темные дела изувечат тебя, сделав немощной и озлобленной на весь мир старухой, либо твоя сила сохранит молодость на многие века, и в гроб ты ляжешь все такой же дивчиной. Либо магии окончательно извратит тебя, лишив человеческого облика. Вот тут уж точно: каждым воздается по делам его. Казимир снова и снова тонул в этих темных омутах, но сейчас они стали в разы ярче от злости, и в сто крат притягательней. — Вольна? — хмыкнула Лана, но ничего злого не имела в виду. — Я привязана к вам, пан Казимир. Сделкой и своим Предназначением. Я не вольна, но теперь я и ни в западне. Все, что не делается, делается к лучшему. — Но при этом ты готова отдать единственное, что делает тебя свободной, — заметил мужчина, протягивая руку и касаясь пальцами красивого девичьего лица. Теплая, мягкая, бархатистая кожа. Как же приятно было касаться не только лица, но и всей этой девушки. У Мазовецкого женщин было много, даже слишком. Взять лишь невольниц, число которых постоянно менялось и изменялось, иногда возрастая, иногда уменьшаясь. Тут была полная свобода: каждый вечер — новая женщина, любая, какую только колдун захочет. И никто больше одного-двух раза с ним не оставалась. Их ждала разная судьба: кто-то возвращался к обычной женской работе, кого-то, особо понравившихся, выдавали замуж за приближенных или дарили выслужившимся воинам. Но Лана… С ней было по-другому. Она сама казалось обычной девушкой, ничем не отличающийся от своих подруг, разве что цветом волос и глаз, но и темноволосых и темноглазых прелестниц еще штук десять можно было сыскать в числе пленённых дивчин. И все же, чем-то зацепила, и это что-то была не просто сделка. Кожа была у нее светлая, куда приятнее на ощупь, чем другие. Волосы мягкие, в них приятнее было зарываться пальцами и тянуть на себя, чем чьи-то другие. Она интересно рассуждала, думала, и была довольно нестандартной девушкой. Казимиру она нравилась. Особенно ее мысли о том, что она может быть Предназначением. Теперь, по крайней мере, колдун начинал немного, но в это верить. — Если после изъятия Птицы выживу… — в упор посмотрела ему в глаза, утопая в холодных льдах очей. — Вы сказали, что отпустите меня. Думаю, без колдовства… станет лучше. Хуже уже быть не может. Казимир хмыкнул. Он размышлял о том, надо отпускать дивчину, если та выживет или нет. Вполне можно оставить при себе. — Покажи мне, — внезапно приказал он. — Что? — непонимающе переспросила Щитилина. — Как ты это делаешь. Как становишься Птицей. Лана посмотрела на Казимира задумчиво, но быстро поняла, что спорить бесполезно. Тяжело вздохнув, она расстегнула плащ, оставив его на ворохе листьев, и начала медленно снимать украшения. Аккуратно сложив их, она выпрямилась. Казимир смотрел на нее с любопытством и ожиданием. Лана прикрыла глаза. Она повела плечами, вся изогнулась, будто заваливаясь назад. Тело свело судорогой, тихий хрип сорвался с перехваченного спазмом горла, и Щитилина, не устояв на ногах, рухнула на землю, больно приложившись коленями. Хруст собственных костей заставил поморщиться. Изогнулась всем телом, кусая губы в кровь, чтобы не закричать, запуталась пальцами в сухой траве, выдирая ее с корнем, и едва не взвыла, когда деформированное, изломанное, словно старая кукла, тело принялось покрываться темными перьями Когда болезненное превращение, наконец, закончилось, Лана еще несколько мгновений лежала на земле, пытаясь прийти в себя и заставить конечности не дрожать. Потом открыла глаза, повела головой и встряхнула большими крыльями. Все превращение не заняло у нее и минуты, но каждый раз это было неприятно, и время для ведьмы растягивалось на несколько долгих минут. Она тряхнула головой снова, и посмотрела снизу-вверх на колдуна. Мазовецкий смотрел на нее, рассматривая так, будто первый раз видел. В леденистых глазах сквозило искреннее любопытство, с которым он подался вперед, задумчиво почесав подбородок, подошел поближе, рассматривая Лану так внимательно, что той стало не по себе. Облик для зверя и птицы для таких ведьм выбирались каким-то непостижимым образом, не интересуясь желаниями Ведьмы-Птицы. Магия могла пробудиться внезапно, в юности быть жутко нестабильной, и ведьма не могла узнать, когда именно и в кого она превратиться. Чаще всего это были хищники — крупные и мелкие; и птицы были такие же — от ворон до стервятников. Видимо, Лана была схожа именно с воронами. Она могла превращаться еще в нескольких крылатых созданий, но когда приходилось принимать решение, не думая, быстро, почти всегда оказывалась в черном вороньем оперении. Впервые она обратилась в семь лет: бабка вернулась домой и увидела на столе бушующего вороненка, который падал и не мог взлететь, а лента для волос, принадлежавшая Лане, валялась у ножек стула. Умная ведьма все поняла сразу. И была необычайно горда. Сейчас перед Казимиром на земле сидела крупная ворона. Она была крупной, с большим размахом крыла. Оперение чёрное с металлическим отливом — синеватым или фиолетовым сверху, и зеленоватым снизу. Лана пристально следила за каждым движением Мазовецкого, пыталась прочесть эмоции, сменяющиеся на знакомом лице одна за другой, а после, рискнув, заглянула в голубые глаза. Казимир чуть нахмурился, словно пытаясь принять какое-то важное для себя решение, а после, тряхнув головой, неопределенно пожал плечами. — Можешь превращаться обратно, — подумав, он добавил. — Удивительно. И очень красиво. Ворона коротко каркнула, встряхнула крыльями. Со стороны это выглядело действительно красивым: Птицу окружил столб летящих черных перьев, из которых она появлялась, как из пепла. Ведьма немного побледнела, и с недовольством вытащила несколько особенно крупных перьев, запутавшихся у нее в волосах. Ее темные глаза серьезно посмотрели на подошедшего ближе колдуна. — Зачем вы привели меня сюда? — Захотел. Ты — моя женщина, — беззлобно прошептал Мазовецкий. И буквально своим дыханием обжигал кожу Ланы, что мурашки проскользнули по коже. — Я имею право делать все, что захочу. Верно? — Верно. Лана перехватила руку мужчины и, поддавшись непонятному явлению, чуть наклонилась, легко касаясь губами щеки Казимира. И ему этого было мало, крепкая мужская рука зарылась в волосы, он притянул ведьмы ближе, целуя. От этих поцелуев кружилась голова и туманилось сознание. Лана полностью отдавалась своим ощущениям. Жаркие, пылающие огнем поцелуи блуждали по ведьминому телу, опаляя горячим дыханием, и без того нежную кожу. Буквально сгорая изнутри, Щитилина желала большего, чем просто поцелуи. Ей удалось разглядеть лицо колдуна. Он выглядел не таким, как она его запомнила, он казался понимающим, чувственным. И снова те приятные ощущения внутри, как стадо мурашек, да только в разы сильнее. — Что ты во мне нашла? Встретила бы себе хорошего человека… — Стимул отсутствует, — перебила Лана. — Хорошего человека любить неинтересно…. Лана Щитилина — ведьма. Ведьма-Птица. Самая настоящая. Редкое явление, прекрасное явление, неподражаемое и просто великолепное. Она — это темнота рощи деревьев; треск костра; хруст ветки под ногами; чувствовать связь с животными; изолировать себя в диком круговороте жизни; бороться с путами угнетения, высвобождая себя; чувствовать потерянность, одиночество и страх в лесу собственных эмоций; ощущать, как что-то (или кто-то) следит за тобой. *** — Как я могла его потерять! Это было первое, что услышала Лана, когда вернулась в шатёр к девушкам. Выкрик принадлежал Марушке: девушка сидела, прижавшись к Катерине, вздрагивая от рыданий. Ее милое личико покраснело и уже немного опухло от слез. Дарина и Глафира сидели рядом, растеряно и как-то беспомощно глядя на подругу, не зная, как ее можно успокоить. Остальные девушки взирали с лёгкой неприязнью, а кто-то предпочёл сделать вид, будто ничего такого не происходит. Появление Ланы вызвал новую волну шепота, но ведьма не обратила внимание. Она сразу же оказалась рядом с Марушкой, и ласково сжала ее плечо. — Что произошло? — Кольцо! — провыла девушка с волосами цвета пшеницы, растягивая гласные, и снова зарыдала, уткнувшись в шею Катерины. Темноволосая красавица тяжело вздохнула, поглаживая Марушку по волосам. Лана непонимающе изогнула бровь. На руках светловолосой девушки она не увидела колец, но вроде раньше какое-то было. — Марушка кольцо потеряла, — объяснила Глафира раньше, чем Щитилина успела пояснить. — Семейная реликвия. — Где потеряла? — спросила Лана. — У реки, когда стирали, видимо, — вздохнула Дарина. Лана протянула руку и мягко, но настойчиво, повернула Марушка к себе лицом. — На каком пальце ты его носила? Марушка, немного успокоившись, указала на большой палец правой руки. Лана прикоснулась к нему кончиками указательного и среднего пальца и замолчала. Дарина и Глафира поддались вперед, с интересом рассматривая, как действует ведьма. В глазах Марушки зажегся огонек надежды. Через минуту Лана отстранилась и кивнула. — Сейчас схожу за ним, — сказала она, подмигнув блондинке.  — Там темно, — заметила Катерина. Лана беспечно пожала плечами. — У меня кошачье зрение и такие же острые зубы, — Лана подмигнула Марушке, и девушка улыбнулась, утирая слезы рукавом платья. Не давая больше ничего никому сказать, Щитилина вышла из шатра, направляясь к реке. Она знала, где находиться кольцо, максимум минуту провозиться. — Конечно, чего бояться, когда у тебя одна работа — раздвигать ноги перед главарём нехристей, — донеслось до Ланы. Она плотно сжала зубы. — Заткнись, — хором ответили нахалке Глафира с Дариной. Продолжилась перепалка или нет — Щитилина не знала. Она уже отошла от шатра, и решила больше не прислушиваться. Было приятно, что подруги вступились за нее, но слова неизвестной невольницы больно резанули по сердцу. «Не думай об этом, — приказала себе Лана. — Дело не только в физической близости. Тут все куда сложнее, просто никто ничего не знает». Она глубоко вздохнула. День был теплым, но вечер, как и утро, довольно прохладными. Ее выдох остался в воздухе быстро растворившимся облачком пара. Поправив немного помятый меховой плащ, ведьма быстро спустилась к реке. Кольцо она обнаружила почти сразу — заклятие на поиск подобных вещей был тем, что бабушка называла «простецким колдовством». И «любая уважающая себя ведьма должна была его знать». Тихо светит по всему миру: то месяц показался из-за горы. Будто дамасскою дорогую и белою, как снег, кисеею покрыл он гористый берег Днепра, и тень ушла еще далее в чащу сосен. Любо глянуть с середины Днепра на высокие горы, на широкие луга, на зеленые леса! Горы те — не горы: подошвы у них нет, внизу их, как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса, что стоят на холмах, не леса: то волосы, поросшие на косматой голове лесного деда. Под нею в воде моется борода, и под бородою, и над волосами высокое небо. Те луга — не луга: то зеленый пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в верхней половине, и в нижней половине прогуливается месяц. Лана наклонилась за кольцом, сиротливо лежащим на краю досок. Все ее естество совсем неожиданно и резко пронизало чувство страха. Оно зародилось в кончиках волосах и, казалось, прошлось по позвоночнику, парализовав, на несколько минут лишая возможности дышать. Лана резко выпрямилась, из-за чего в глазах у нее потемнело, и этими секундами растерянности ведьмы кто-то и воспользовался. Нож воткнули ей между лопаток, а готовый было сорваться крик потопили в воде. Вводя лезвие клинка до самой рукояти, Лану схватили за волосы, с силой швырнув на колени, и таким же сильным движениям окунули головой в холодную реку. Там уже Щитилина смогла сделать болезненный, ошибочный выкрик, и ее легкие тут же обожгло от нехватки воздуха. Тьма вокруг и становилось страшно, боль разносилась по всему телу, но Лана не могла понять, где источник этой самой боли. Отчего же она ее не отпускала? Ведьма рвалась наружу, но тщетно. Тьма сгущалась еще сильнее, что невозможно. И уже ни страха, ничего не чувствовала ведьма. Все чудилось ей как-то смутно. В ушах шумело, в голове шумело, как будто от хмеля; и все, что ни есть перед глазами, покрывается как бы паутиною. Над головой что-то пронзительно свистнуло, нечто бухнулось в воду рядом с ней, и мир действительно приобрёл настоящий яркий цвет.