Нас учили быть птицами

Казимир влетел в свой шатер быстрым шагом, сразу замечая закутанную в теплую шаль, отрешенную от всего ведьму, чей равнодушный взгляд лишь коротко мазнул по вошедшему. После Лана в такой же прострации уставилась на противоположную стену шатра, рассматривая причудливый узор. Ее тонкие пальцы сжимали шаль до побелевших костяшек. Понимая, что от нее сейчас мало чего связного можно будет добиться, Казимир посмотрел на единственных, кто был в шатре помимо них — саму Агафью, которая настойчиво пыталась всунуть Лане чашку с чем-то, и того ляха, который не так давно с интересом разглядывал принадлежащую Мазовецкому ведьму. — Что произошло? — обратился он к юноше, понимая, что Агафье пока лучше дать возможность привести Лану в относительный порядок. — Одна из девушек напала на госпожу, — ровно произнёс парнишка. Он подрагивал, его правая рука тряслась, и Казимир, слишком сильно отвлекаясь на Лану, не сразу понял, из-за чего. Лях держался слишком уж прямо, как натянутая на луке тетива, и простым нападением все явно не закончилось. — Ранила и попыталась утопить. Я отсек ей голову. Вот значит как. Увидел, что девушки одна другую топит, и убил невольницу. Собственно, туда ей и дорога, но чего тогда лях то так переживает. Хорошее, считай, дело сделал — любимицу господина спас. Неужели страшно, что не казака-воина убил, а простую слабую дивчину? Но тут в разговор вмешалась недовольная Агафья. У нее не получилось напоить настоем Птицу, но бухтела она не на девчонку, а на напавшую на нее. — Ей еще и нож в спину воткнули. Никакого уважения! Если убивать, так сражаться честно. — Она свое получила, — коротко заметил лях. Казимир бросил на него прищуренный, задумчивый взгляд, но тут же переключил внимание на ведьму. Подойдя к Лане, он опустился перед ней на одно колено, чтобы их глаза были на одном уровне. Взяв холодное лицо в свои широкие ладони, Казимир заглянул в темные глаза ведьмы. — Ты как? — шепотом спросил он. То, что ведьма не в себе, он понял сразу. Казимир бы вел себя немного по-другому, поменяйся они местами, но в целом Лану понимал. Одно — мстить и желать смерти ведьме, которая убила твою семью. Другое — стать пусть и непрямой, но причиной смерти девушки, которая просто не могла сделать что-то иное. Мазовецкий тоже когда-то был молодым человеком, до того, как в нем пробудилась темная сила и родители отказались от него, и он нашел Агафью. Первые смерти — всегда страшно, то смотришь на свои руки и думаешь: «Это я смог убить человека»? «Это из-за меня он умер»? Ефимия же была дочерью священника, и думала, что таким образом спасает пропавшую душу Ланы. Девушка была просто не готова к тому, чтобы защититься, хотя Казимир не сомневался, что Птице хватило бы взмаха руки, чтобы устранить опасность. Дивчина напала сзади, и чуть не утопила ее — хотя ведьма могла и ожить время спустя, особенно при участии Казимира — и тут сказался не только шок, но и боль, испуг. Небольшая отстранённость Ланы была понятна. Щитилина не хотела быть причиной смерти невинных. В отличие от Казимира, душа ее была намного светлее. Ей будет сложно выжить здесь. Ведьма посмотрела на него мутным, рассеянным взглядом. Ее дрожащие пальцы немного расслабились, она согрелась, из-за чего на щеках появился румянец. Но в глубине ее глаз все еще плескались холодные воды, в которых ведьму пытались погубить. Щитилина дернула плечами и поморщилась, сипло проговорив: — Спина болит. Казимир, не выпуская из рук девичьего лица, повернулся к Агафье и замершему у порога ляха, коротко приказав: — Выйдите все. Надо будет — позову, — старая ведьма и молодой воин поспешили исполнить приказ. Едва они исчезли, Казимир встал и обошел Птицу. Встав у нее за спиной, мужчина с недовольством посмотрел на ярко-алое расплывчатое пятно, после чего слегка нажал на лопатки, заставляя Птицу выпрямится. — Не шевелись. Лана кивнула. Колдун медленно расстёгивал пуговицы на платье, стараясь не касаться травмированной спины. Щитилина на несколько секунд дрогнула, но быстро пришла в себя, сидя слегка согнувшись, не двигаясь. Кожу на спине девушки испещряли длинные тонкие шрамы — один пересекал, перекрывал другой; это были сплошные рубцы… и так до бесконечности. — Рубцы какие странные, — сказал колдун. Щитилина дернула плечами, когда Казимир коснулся одного из шрамов, но мужчина удержал ее на месте. — От порчи Галины. — Странно, раньше их не замечал. Мужчина провел пальцами вдоль шрамов, не прикасаясь к коже, и наконец-то заметил ранение. Видимо, лезвие ножа было немного зазубрено — крана были оборваны и неровными, рана уже не кровоточила, но заживала медленно. Вероятно, виноват был некий ступор самой ведьмы, что не способствовало исцелению. — У вас тоже рубцы, — наконец робко заметила она, и Казимир посчитал это хорошим знаком — она хотя бы говорила, и кажется, не впала в то шоковое состояние, в котором прибывал он сам, когда его попытались убить в первый раз. — Меня нельзя убить, но иногда казаки придумывают способ оставить следы. В следующий раз, если что-то почувствуешь… — Мазовецкий будто запнулся, понимая, что Лана-то сказала, просто он не обратил должного внимания. — Всё, что тебя касается — меня касается намного больше. Лана сидела и, кажется, слегка глуповато улыбалась, ей впервые доводилось слышать такие слова. Казимир врачевал ее недолго, просто убрал ноющую боль в спине и, кажется, сделал шрамы менее заметными. Колдун попросил Ведьму еще раз повести плечами, и та послушно выполнила этот приказ, и с удовольствием отметила, что больно не было. Неприятное чувство призрачного удара осталось, скорее, в памяти девушки, но она ничего не чувствовала на своем теле. — Повернись ко мне, — внезапно попросил Мазовецкий, и Лана не стала возражать. Колдун огладил красивое лицо длинными пальцами и кивнул. — Давай, Птица, отпусти себя. Прислонившись к его груди и закрыв от нахлынувших чувств защипавшие внезапными слезами глаза, Лана поняла, что встретила человека, которого так упорно искала и ждала. Всю свою сознательную жизнь она шла именно к нему и теперь, чувствуя его любовь и исходящие от него волны тепла и нежности, ведьма догадывалась, что сделала единственно-верный выбор, для которого пришло время. А в голове сердечным ритмом пульсировала лишь одна мысль — «вот теперь — я, наконец-то, дома». Как надолго — об этом она предпочитала не думать. Любить — значит играть в безразличие, заглушать биение сердца, говорить обратное тому, что чувствуешь. В сущности, любовь — это жульничество. Расстёгнутое платье повисло на плечах Щитилиной, как последнее свидетельство ее бесчестья. Казимир стянул ее к себе на теплый ковер, обнял, прижимая к себе, и Лана заплакала. Ведьма ревела. Понимала, что это самое глупое, что можно было делать, но не могла остановиться. Мужская рубаха стала мокрой, а красивое лицо красным и распухшим. Умом она понимала, насколько жалко сейчас выглядит девочка, выставляющая себя сильной ведьмой, а в итоге оказавшаяся той, которую можно легко убить. Какой слабой она, должна была быть. Эта трезвая мысль, в конце концов, помогла Лане выбраться из пучины истерики. Лана знала, что, должна немедленно взять себя в руки, потому что колдуну будет приятнее, если с ним рядом сейчас будет находиться гордая красивая ведьма, а не зареванная девчонка в растрепанных чувствах. — Простите, — сказала коротко Щитилина. Казимир криво усмехнулся, вытирая сырые щеки. Он коротко коснулся девичьих губ своими: это был отчаянный и горький поцелуй, но он был также прекрасен, как и все другие, что они делили друг с другом. Все они — безмолвные свидетельства чувств двух людей, принадлежащих колдовству. — Иди немного освежись, и приходи ко мне на ужин. Лана улыбнулась и кивнула. Она хотела называть это — «Придать товарный вид», но язык почему-то не повернулся, и мысль улетучилась так же быстро, как и появилась. — Конечно, пан Казимир. Агафья уже приготовила баню для любимицы Мазовецкого, но долго там Лана не пробыла. Юная ведьма плескала ледяной водой в лицо и вела с собой ожесточенные споры. Она была испугана, но из-за чего? Чувствовала себя преданной — но кем? Казимир не сделал с ней ничего, чего бы Лана ни желала, и он чувствовал в ней Предназначение, даже если и не признавал. А то, что ее пытались убить… Что же, с такими нервами ведьмой ей долго не прожить, надо крепиться и смело смотреть в глаза своим страхам. «Которые теперь прячутся не в темноте, а в мутной воде», — подумала Лана, горько усмехаясь. Казимир ей поклялся, и ее защита — в его интересах. Почему-то помимо Птицы он потребовал быть с ним три дня и три ночи — тоже есть какой-то мотив. Вряд ли он просто повелся на женскую ласку, уж такой мужчина, как Мазовецкий, вряд ли страдал недостатком в женском внимании. Лана впервые за все время своего присутствия подумала о том, что дело было в том, что она являлась такой же, как и он. Ведьма. Колдунья. Одна из вершин колдовской иерархии — Птица. Молодая и неопытная, которая была скорее птенцом, а не Птицей. Говорят, похожие люди не уживаются, но ведьму поймет только колдун, и только колдун знает, о чем печалиться ведьма. Союзы с людьми проходят намного сложнее, не поэтому ли Галина так билась за влюбленность своей внучки? Это старую ведьму не оправдывало, но Лане надо было о чем-то думать, и она продолжала рассуждать, спокойно расчёсывая длинные волосы. В глубине души и она, и Казимир — тоже люди, ему тоже хочется, может, быть нежным, быть добрым, быть благодарным… И чтобы кто-то любил его безответно, без страха, и отвечал чувствами на чувства. Щитилина внезапно снова всхлипнула; кажется, она пересекла какую-то черту в собственной душе, и ей понадобится немного больше времени успокоиться, чем она рассчитывала. Ведьма сползла на теплый пол, хватаясь за скамейку, и опять заплакала. Злость постепенно вытеснялась обидой на судьбу. Щитилина дала себе пощечину и сунула голову в лохань. Холодная вода обжигала лицо, бежала по вискам и щекам, смешиваясь со слезами. Все равно, шансы на то, что из этого живой выберется — возрастали, значит, и смысл в дальнейшем будет. Держать в себе — бессмысленно, лучше проплакаться сейчас, чтобы потом было легче. Жить то все равно придется. Ведьма вымылась, замерзла, выдрала себе половину волос, пытаясь прочесать их мокрыми, что в конечном итоге получилось. Подсушив их несколько простыми движениями пальцев — Лана редко использовала магию в быту, хотя определённые плюсы в этом были, отец наставил на том, что муж в первую очередь должен видеть в ней женщину, а не ведьму, значит и хозяйство должна уметь вести сама. Лана улыбнулась воспоминанию. Она старалась быть послушной дочерью, благопристойной и чистой дивчиной, чтобы сойти за мягкую, но усердную жену. Не переставала улыбаться, и терпела окружающий её душевный холод, постоянно обещая себе, что настанет ее черед быть счастливой — она настолько жаждала любви и искреннего обожания, что забывала о какой-либо чести и морали. И подумать только, все вышло едва ли не наоборот: вместе с женщиной, Мазовецкий любил в ней ведьму. Волосы все еще немного сырые, но концы уже начали завиваться. Агафья, снующая туда-сюда как-то непривычно тихо, подсунула платье. Зеленое, ткань мягкая и приятная. Лана улыбнулась. Зеленый — цвет упорства, твердости, жесткости, постоянства. Он повышает уверенность в себе. Тот, кто выбирает зеленый, хочет нравиться, нуждается в признании, боится и старается избегать чужого влияния, ищет способы самоутверждения. Ужин для колдуна и ведьмы уже накрыли. Когда лана входила в шатер, она столкнулась с Глафирой; дивчина посмотрела на нее обеспокоенно. — Тут такие страсти говорят, — шепотом сообщила она, даже не делая какое-то долгое вступление. — Что на тебя напали. — Да, — кивнула Лана, решив не врать своей подруге. — Но сейчас все хорошо. Не волнуйся. Глафира с сомнением посмотрела на Лану, но тут ее окликнула другая девица, и Глафира поспешила попрощаться. Щитилина проводила ее каким-то задумчивым, долгим взглядом, а потом все-таки вошла в шатер. Стол был накрыт, пан Казимир, отстраненно смотрел куда-то в сторону. — Ты поешь? — неожиданно спрашивает колдун. — Когда ты только пришла, Агафья пробилась через твою защиту и увидела в тебе талант к музыке. Так поешь? Лана удивленно свела брови к переносице, а потом неопределенно пожала плечами. Ужасная привычка. — Да. По крайней мере, моим родным нравилось. — Спой мне что-нибудь. Если любовь не сумасшествие, это не любовь. «Ах, иначе в былые года Колдовала земля с небесами, Дива дивные зрелись тогда, Чуда чудные деялись сами». В эту ночь колдун опять оставляет девушку у себя в шатре. Они ложатся рядом, и Казимир позволяет Лане обвить его руками и ногами, слушает ее тяжелое, прерывистое дыхание, которое постепенно выравнивается. Он поглаживает ее по волосам, но думает совершенно о другом, хотя молодая ведьма и занимала в его мыслях приличную часть. К тому моменту, когда первые лучи солнца озаряют землю, Казимир принимает важное решение. Птица ему нужна. Без всякого сомнения. Лана отдаст ее — такова сделка. Когда молодой светловолосый лях отчитывается о том, что напавшую на Лану девушку уже закопали в лесу, Казимир думает о том, что тянуть больше нельзя. Сначала колдун внимательно смотрит на отчитывающего воина, чье имя не помнит. Ничего удивительного не было в том, что мальчишка, очевидно, медленно влюблялся в Лану. Ведьмы обладали большим протяжением, чем обычная, пусть даже самая красивая женщина. Это вроде бы не должно было стать проблемой: лях понимал, что с фавориткой Мазовецкого ему ничего не светит и надежды тут нет. При желании можно даже было усмотреть выгоду — пес будет предан. Правда, хозяйке немного больше, чем хозяину, и все же… Хм. Хозяйке? Казимир быстро оглянулся через плечо, рассматривая спящую ведьму. Щитилина всегда спала недвижно, и сейчас не ворочалась, хотя колдун не сомневался, что самые лютые кошмары терзают эту прекрасную головку. Было очевидно: тянуть больше не стоило. Лана выполнила часть сделки, и теперь была его очередь. Повезло, что они не успели уйти далеко от родной деревни Птицы. Старая ведьма вряд ли смогла уйти далеко. Лане надо было отдать должное — она подготовилась, точно назвала день ухода Галины, назвала места, в которые противница могла уйти. Поразительное желание убить человека, при этом не испачкав больно руки в крови. Казимир еще не проверял ни одно из этих мест, но ночь была длинной. Утром он возвращается, уже зная, как пройдет сегодняшний день. Смысла тянуть нет — рано или поздно Лана потребует исполнения сделки, даже если это и значит рискнуть своей жизнью. Старую ведьму Казимир нашел быстро, и был этим даже немного разочарован — он предвкушал дикую охоту, в которой они с Ланой исполнят роль волкодавов, а в итоге они войдут, убьют и выйдут. Ничего интересного, если не считать того, что будет происходить дальше. Когда ближе к обеду мужчина вернулся в свой шатер, то обнаружил, что Лана уже не спит. Растерянная, девушка сидела, рассматривая старую и потертую книгу заклинаний, но по скучающему взгляду было ясно, что ничего нового она не находила. Ее пальцы ловко перебрасывали пряди темных волос, заплетая косу. На появления Казимира она отреагировала без привычного вздрагивания, спокойно подняла глаза. — Извини, — произнесла она. — Я не знала, можно ли мне остаться. Что-то было в ней необычное. Манящая внешность и стойкий характер. Нежность и твердость одновременно. А еще честность. — Можно, — коротко кивнул колдун. На ходу сбросив свой излюбленный бордовый плащ, Казимир присел напротив девушки. Вид у нее был изнеможённый и какой-то отстранённый. — Ты ела? — Нет, не стала распоряжаться тут без вас, — спокойно заметила Лана. Мазовецкий озабоченно нахмурился. Ведьмы грустили вовсе не так, как обычные люди. Ярость — это одно, а когда колдунья внезапно начинает печалиться о чем-то, вот тут жди беды. Все живое замирает вокруг грустящей ведьмы, тучи затягивают небеса, и даже звери скулят и воют, стремясь избавиться от чужой тоски. Лана могла выпустить свою грусть неожиданно, отравив чье-то сердце неимоверной тоской, доведя человека до отчаяния. — Распорядись, чтобы нам приготовили обед, и собирайся. — Куда на этот раз? — в глазах ведьмы мелькает любопытство, и это радует Мазовецкого — значит, Щитилина приходит в себя. Лана выходит ненадолго, отдавая приказы резким, каркающим — звучит невероятно забавно, учитывая, что ее Птица ворона — и возвращается. Они сидели посреди шатра и прислушивались к звукам вокруг. Древние силы витали вокруг, отражались тенями от всполохов огня. Ледяной ветер проникал под полог тяжелой ткани и скользил по земле змеей. — В гости к Галине, — сказал колдун, и глаза Ланы удивленно расширились. — Ты выполнила свою часть, теперь моя очередь. Твоя месть скоро свершится. — Правда? В глазах ведьмы сверкнуло предвкушение, смешанное с легким удивлением. Впрочем, Лана быстро справилась с собой, и уже через секунду в ее темных, как могильная земля, глазах, расплылось мрачное удовольствие. Удовольствие и предвкушение. От чего? От будущей свободы, даже если свобода эта кроется в смерти? «Нет, — подумал Казимир. — Нет, даже если мечтает она о смерти — не получит ее. Она не покинет меня». — Подойди сюда, — внезапно приказал колдун. Лана недоуменно посмотрела на него. Широкоплечий и довольно рослый. Длинные прямые черные волосы были перехвачены в тугой хвост, лишь прядь падала на лицо, составляя поразительный контраст с бледной кожей. Внешность мужчины можно было назвать привлекательной, если бы не жесткое, даже скорее жестокое выражение лица, которое до этого Лана почти не видела у Мазовецкого. Голубые глаза сверкали. Она встала и медленно обошла стол, опускаясь на колени рядом с мужчиной; Казимир перевел на нее тяжелый взгляд. Он сидел, согнув одну ногу в колени, внимательно разглядывая красивое лицо женщины перед собой. — Лана, — позвал Казимир. — Ближе. Ведьма повиновалась. Она подсела так близко, что ее колени касались мужских бедер. Колдун привлекает девушку в свои объятия и приподнимает ее голову. Лана подняла лицо, Казимир поцеловал ее. Раненые пальцы впились в спину с отчаянной силой, словно бы Щитилина старалась навсегда удержать его в своих объятиях. Определенно то, что должно было случиться, не было концом.