Нас учили быть птицами

Тонкие, уже по-осеннему жухлые, но хранившие былую мягкость травинки приятно пружинили под ногами. Собравшаяся на их изгибах и еще не начавшая испаряться роса холодила кожу и расплывалась на волочившемся по земле подоле платья бесформенными темными пятнами, заставляя его тяжелеть и сковывать движения, однако непрогретая почва, над которой клубился густой и белоснежный, словно разлитое молоко, предрассветный туман, невольно побуждала ускорить шаг. Постепенно светало, и обычно румяное и яркое солнце взбиралось на свое законное место с восточной стороны неохотно и будто бы заспанно. Оно, уподобляясь безмолвствовавшей и приготовившейся к долгому оцепенению природе, не источало ни тепла, ни радости, и лишь с высоты поглядывало вниз, удивляясь, что кто-то из крохотных, копошащихся внизу, точно трудолюбивые муравьи, людей преодолел донимавшее желание остаться в хате, пускай стылой, но все-таки более уютной, нежели сырое осеннее утро. Оба колдуна были одеты в темное. — Если ты придумала казнь этой ведьме самое время поделиться, — заметил Казимир. Щитилина незаинтересованно посмотрела на мужчину, и на ее бледном лице появилась слабая усмешка. — Либо быстро и безболезненно, либо медленно и мучительно. — И от чего это будет зависеть? — изогнул бровь Мазовецкий. Лана молчала. Она плотнее запахнула на груди темно-синий плащ, украшенный серебряной нитью. Ее облачили в синее платье без намека на игривое декольте, что обязательно присутствовало в других ее нарядах; оно плотно, но не пошло облегало тело, слегка сдавливая запястье, но даже с высоким горлом позволяло спокойно дышать. Дорогая, и очень красивая вещь. Синий — цвет неба, покоя, расслабления, вечности. Представляет собой привязанность ко всему окружающему вокруг: единение, тесную связь, постоянство, верность. Потребность в синем означает потребность в покое, удовлетворенности и гармонии. Синий цвет часто отвергают люди, которые испытывают длительный стресс или напряжение. Лана ответила не сразу. Она долго думала, а потом тихо усмехнулась: — Вам покажется смешным, но я хочу, чтобы она извинилась передо мной. Тогда она умрет быстро. — А если нет? Ведьма остановилась и посмотрела на колдуна. Ее темно-карие глаза сияли каким-то предвкушением, но этот блеск был таким, будто из глубокой холодной могилы ты смотришь вверх, на далекие и такие же холодные звезды. — В бабушкиной книге я видела заклятье, которое сжигает человека изнутри. Spalanie… Казимир усмехнулся. — Довольно жестоко. — Лишить меня семьи из-за того, что кто-то влюбился в меня, а не в ее внучку — это было жестоко, пан Казимир. После этого она молча двинулась дальше. Она спокойно шла по лесу, который продолжал жить своей жизнью, несмотря на то, что скоро в нем оборвется одна. Шуршал он еле слышно, будто стремясь предупредить старую ведьму о том, что к ней идет Птица, но боялся разгневать ведьму более сильной. Лана легко обходила каждую ветку, сорняк, корягу, которые будто старались остановить ее. Мазовецкий шел чуть позади, давая ведьме время подумать еще раз, и побыть наедине с собой. Месть — это не просто. Смириться тяжело, а вот отомстить бывает еще тяжелее, и речь не о способах это сделать, а о том, что будет дальше. Когда ты мстишь, и твоя жизнь центрит на этом, то ты — есть. А когда месть свершается? Что остается внутри, кроме выжженного сердца? Лана не выдержит. Казимир явно это видел. Она доведет дело до конца, но потом сломается, и было неизвестно — сможет ли вернуться обратно. Хотелось верить, что Лана похожа на мистическую птицу, которая каждый раз возрождалась из пепла, а не на звезды, которые горят ярко, и гаснут неотвратимо. Казимир в любом случае не отпустил бы ее, но намного лучше, если бы рядом с Мазовецким была живая и эмоциональная женщина, а не та, которую он заставлял жить. Дом Галины представлял собой жалкое зрелище: с покосившейся крышей, кое-где со сгнившим деревом, с заколоченными окнами. Сквозь зелёно-жёлтые листья деревьев пробивались скупые лучи полуденного сентябрьского солнца. Были слышны тревожные пения лесных птиц — предвестников изменений. И особенно — соколиные крики. — Ну, вперед, — коротко выдохнула Лана. — Ждите меня здесь. Казимир, глядя на то, как Птица скидывает с головы капюшон и уверенно подходит к убежищу своего врага, усмехнулся. Поразительная женщина. Девушка занесла руку и коротко постучалась. Раздался какой-то стук изнутри, возня, тихая ругань, и дверь открылась. Казимир не видел выражения лица Галины, но обе ведьмы, пораженные, замерли, вглядываясь друг в друга. Наконец, Галина выдохнула: — Ты. — Я. На самом деле, назвать ее старой ведьмой было немного ошибочно. Она не была дряхлой и немощной старушкой, которую можно представлять, говоря о немолодых колдуньях. На вид ей было лет пятьдесят, и только глаза и руки выдавали настоящий возраст — где-то за девяносто. Глаза потому что в них отражалась сила прожитых лет, руки — потому что были сморщенными, а пальцы слегка крючковатые. Ее темные волосы, лишь слегка посеребрённые сединой, были стянуты на затылке в пучок. Она была горбуньей, имела немного длинноватый нос, тонковатые губы, чуть скошенный подбородок, не совсем правильные брови. — Зачем пришла? — глухо прокашляла она. — Поговорить, — коротко откликнулась Лана, глядя на свою противницу. Подобным видимо Птицу было не обмануть: она чувствовала, как кипит в Галине магия, видела, что если она сейчас отвлечется, то ведьма ударит по ней всей своей силой. Возможно, Лана не переживала, потому что помнила о присутствии Мазовецкого, может, была уверена в своих силах. Но ее лицо застыло ледяной маской, и было невозможно что-то на нем прочитать. — Мне не о чем с тобой говорить. Галина попыталась захлопнуть дверь, однако Щитилина удержала ее. — Не отказывайся. Это, возможно, твоя последняя возможность. — Последняя возможность? — горбунья криво усмехнулась. — Ты пришла мне угрожать, Щитилина Лана Федоровна? — Казимир больше почувствовала, чем увидел, как Лана дрогнула, однако сдержала себя. — Хорошо, я извинюсь. Прости, что свела в могилу твою мерзкую семейку. Прости, что не успела сжить со свету тебя. Прости… Лана выставила вперед руку, лицо ее исказилось гневом. Галина, будто подхваченная невидимой силой, пролетела через весь дом и ударилась спиной о стену рядом с зеркалом, и то разлетелось на мелкие осколки. В брызгах треснутого стекла Галина рухнула на пол, выдохнув короткое: «Дрянь». Щитилина решительно влетела в дом, и Казимир зашел за ней, выходя из темноты. Птица знаком велела ему не вмешиваться. Старуха внезапно взмахнула рукой, и осколки полетели в сторону Птицы. Молодая ведьма повторным движением отвела их в сторону, но один все-таки задел руку, оставляя длинный глубокий порез на ладони. Струйка багровой крови быстро потекла вниз, пачкая рукав синего платья. Лана быстро тряхнула ладонью, не заживляя рану, но останавливая кровь. Синий цвет — это атрибут философской мысли, глубины и внутренней силы. Кроме такого философского оттенка, синий несет в себе упорство, твердость, покорность и преданность. Красный цвет олицетворяет могущество, прорыв, волю к победе, он всегда добивается того, чего хочет. Галина попыталась подняться, но было ясно, что у нее ничего не получится. Старые ведьмы зачастую были сильнее молодых, но Ланой правила злость, боль, а еще неоспоримое преимущество — она была Птицей. Но старая ведьма не стала сдаваться просто так. Она встала на колени и пробормотала какое-то заклинание. Лана коротко застонала, сгибаясь пополам. Казимир, стоящий рядом со столом, обеспокоенно подался вперед, но Щитилина сделала какой-то жест рукой, и Галину снова припечатало к стене. Птица подлетела к горбунье, и схватила ее за шею, поднимая с пола. Галина кашлянула, и кровь попала на синее платье. Синий цвет создает предпосылку для глубокого размышления над жизнью; зовет к нахождению смысла, истины, но не дает ответа в понимании смысла жизни; вгоняет в меланхолию, слабость. Вызывает не чувственные, а духовные впечатления. Красный оказывает на психику самое сильное воздействие. Выражает жизненную силу, стремление добиться влияния, завоевать успех. С одной стороны, красный символизирует любовь, страсть, желание, с другой — агрессию, напор, борьбу. Красный повышает динамичность жизни и предприимчивость. Люди, отвергающие этот цвет, ощущают в себе недостаток жизненной силы. Лана внимательно вглядывалась в глаза этой ведьмы, стараясь найти там хоть что-то, помимо беспроглядной темноты, помимо мрачного чувства удовлетворения. Даже зная, что она умрет через несколько минут, или даже секунд, Галина не переставала сожалеть о том, что сделала. В ней не было раскаяния. А в Лане не было милосердия и сил для прощения. Она не сжимала руку крепче, но в приступе холодной ярости вздергивала горбунью все выше над полом, так, что даже носки не касались пола. Но в какой-то момент рука Птицы дрогнула, и Галина с грохотом и тяжелым стоном упала на пол. Лана отступила, развернулась и стрельнула холодными глазами в Казимира. — Сделай то, что я просила, — сказала она и вышла из дома. Лишь на самом пороге остановилась и кинула последний взгляд на горбунью; Казимир наступал на нее спокойно и даже величественно, а Галина, не переставая кашлять, старалась отползти от своего палача, как ребенок, который еще даже не научился ходить. Сравнение покоробило, и ведьма поспешила отвернуться. «Неужели, это конец? Все закончилось? Вот такая эта месть? — думала девушка. Крики стихали позади нее, она чувствовала идущее тепло от горящего дома. Ветер трепал длинные волосы, и бил по лицу. — Хорошо, сейчас я должна почувствовать удовлетворение… Хоть что-то, кроме тех пяти минут, что я ощущала в доме, когда она корчилась у меня в ногах… Когда я сделала это сама». Позади раздались шаги. Казимир вышел, вытирая руки белым расшитым полотенцем. Лана глубоко дышала, и морозный воздух прочищал сознание, но при этом обжигал изнутри. Мазовецкий окинул ее быстрым взглядом: подол платья был испачкан кровью, придавая красивому одеянию какой-то грязно-бурый цвет. Красный — самый лучший цвет. Он подходит любой женщине, просто нужно помнить, что существует более тридцати разных оттенков красного. Жизнь, смерть, страсть, лучший способ покончить с тоской — вот что такое красное. От женщины в красном нельзя оторвать взгляда. — Лана, — требовательно окликнул Казимир женщину. Та развернулась, и ее темные глаза, напоминающие могилу всего минут десять назад, внезапно показались колдуну расплавленным шоколадом, тягучим и горьким. Тон его звучал точно так же, как и в шатре. Лана подняла на него глаза. Колдун стоял близко, смотрел на то, как девушка сжимает бледные руки, словно пытаясь согреться. — Мне не стало легче, — сказала она. — Не стало спокойнее. — Это пройдет, — заметил колдун. — Есть решения, которые сначала кажутся важными, а потом становятся бессмысленными, но если их не принять, будущего не будет. Если бы отказалась от мести, это тяготило бы тебя и сводило с ума, а теперь тебе надо будет просто пережить этот момент пустоты внутри тебя. — Откуда вы знаете? — Так было, когда я мстил за тех, кого любил. Лана смотрела на него мутными глазами; из темных очей выкатилось по одной слезинке, но они исчезли так же быстро, как и появились. Шутка ли корчить отчаянную решимость да скалиться смело и широко, покуда в груди бешено заходится сердце, тело ломит, будто вывороченное в суставах, а голова наливается свинцовой мутью, да так, что впору прижаться лбом к мужскому плечу, вдохнуть терпкий аромат полыни, да разрыдаться горько и зло. Тяжело обмякнув, будто из него разом вышибли весь воздух, девичье тело привалилось к колдуну. Казимир сжал ведьму в объятьях. Лана через мужское плечо посмотрела на дом, который не сгорел, как ей показалось. Она знала, что внутри дома лежит обгоревшее тело, ставшее почти что горсткой пепла, и в нем с трудом можно будет узнать хоть что-то — было ли то мужчина или женщина, молодой или старый, красивый или уродливый. Сгоревшие останки ее врага. Ведьма выдыхает, тихо и решительно: — Я хочу это увидеть. Руки на ее плечах напряглись. — Не думаю, что ты должна. Лана отстраняется, вглядываясь в глаза Казимира, и горько усмехается: — В самом начале нашего знакомства, ты сказал, что я не должна сворачивать с пути. Я просила тебя сжечь женщину, которой хотела отомстить. Я должна ее увидеть. Взяв часть платья в руку, приподнимая и так грязный подол, Лана решительно обошла мужчину и вернулась в дом. Увиденное шокировало, но не удивило. Лана смотрела на тело горбуньи, покрытое сочащимися рубцами и все ещё продолжающее гореть Мазовецкий быстро приблизился к ведьме и обнял ее, но это не то, чего Щитилина хотела прямо сейчас. И Лана на миг отстраняется от Мазовецкого, глядя ему в глаза. — Лана, все закончилось, я… — Помолчи, — перебивает его она и подается вперед, отчаянно целуя мужские губы. Только теперь она верит, что он реален. Только так она ощущает, что они оба живы. Казимир на миг замирает, пораженный ее поведением, но вскоре его ладони обхватывают лицо Птицы, и он отвечает ей, грубо врываясь языком в девичий рот. Ни капли нежности, грубость, граничащая с болью, почти звериные инстинкты — они сталкиваются зубами, кусают друг друга, все сильнее притягивая к себе, и болезненное возбуждение окутывает их, когда сдерживаемая страсть вступает в свои права, а ладонь Щитилиной ложится на мужские штаны, с силой сжимая. Тот на миг отстраняется, смотрит в ее горящие глаза и говорит так тихо, что Лана едва разбирает слова: — Ты уверена? Я хочу тебя, безумно хочу, всегда… Но после всего… — Прошу, — шепчет в ответ она, придвигаясь ближе, — Я хочу почувствовать, что жива. И ты жив. Мы оба. Ты мне нужен. Сейчас. Этих слов более чем достаточно, и в темных глазах на секунду отражается что-то такое, что манит и пугает одновременно. И Лана понимает, что это мгновение значит гораздо больше, чем любое признание в любви. Она словно в руках дикого зверя, которого смогла приручить и которому принадлежит. Она на своем месте. И Казимир больше не медлит. Треск ткани нарушает напряженную тишину, и Лана отбрасывает в сторону остатки платья, которое безнадежно испорчено, когда колдун наклоняется к ее груди, с силой прикусывая сосок. Она кричит, задыхаясь от желания, когда он после проводит по нему языком, очерчивая набухшую ореолу, в то время как ладони колдуна тянут ее бедра, заставляя ведьму сесть ему на колени. И она подчиняется. Девичьи руки смыкаются на мужской шее, притягивая ближе, пока Мазовецкий ласкает напряженные вершинки ее грудей, вызывая горячие стоны. Лана выгибает спину, позволяя ему делать с ней все, что ему заблагорассудится, и Мазовецкий тут же пользуется этой свободой, и Лана кричит от того, насколько сильны ее ощущения. Теперь все по-другому. Потому что она больше не боится. Потому что она принимает свои чувства. На его губах появляется привычная улыбка, от которой у Ланы перехватывает дыхание, и она приподнимает вверх бедра — больше она не намерена терять ни секунды. Их стоны, шлепки разгоряченных тел наполняют собой все вокруг, пока Лана раз за разом насаживается на плоть колдуна, лишь ускоряя темп. Она знает — ее хватит совсем ненадолго. Казимир возбужден ничуть не меньше — стискивает ее бедра, направляет, подается вперед, делая проникновение более глубоким, и обжигающее наслаждение не заставляет себя долго ждать, накрывая их с головой. Ведьма кричит, кусая губы — ей хорошо до боли, до темноты в глазах, она наконец-то чувствует себя живой. Казимир тянет ее на себя, покрывает легкими поцелуями разгоряченное лицо, нежно гладит по волосам, и их тела все еще единое целое, когда он говорит так тихо, что Лана с трудом разбирает слова. — Ты — моя, птица. Навсегда. Все сказанное, конечно же, нужно воспринимать с определенной долей условности. И не забывать, что мы живем в мире оттенков, полутонов и причудливо смешанных красок. Наступила таинственная и почтительная тишина; был слышен лишь шум листьев и ветра. Где-то вблизи бесстрашно и пророчески продолжал кричать сокол, готовый атаковать своих противников без хитростей и никогда не добивающий их упавшими или ранеными. Глухо где-то проухала сова, пронзительно воскликнул беркут. Лана не могла в это поверить. Все было кончено. Навсегда. Было уже поздно, но Лана об этом не думала. Она тихо проскользнула в общий девичий шатер. Катерина не спала. Ее длинные темные волосы были распущены, гладко причесаны, и темным водопадом спадали на правое плечо. В руках у нее была книжка — поразительная редкость, значит, успела выслужиться хорошей работой перед Агафьей, или приглянулась какому-нибудь воину, что тот решил вручить ей подарок. В любом случае написанным девушка была удивлена, но Лану услышала сразу, подняв на вошедшую свои темные глаза, в которых тут же промелькнула удивление. Щитилина представляла, как она выглядит: дорогое платье, кое-где испачканное темной кровью, волосы слегка растрёпаны, но Лана была из тех девушек, которым легкий беспорядок даже шел. Бледная, с потухшими глазами. — Лана? — позвала Катерина шепотом, вставая. Помимо нее, в шатре было еще две девушки, и Лана бросила на них быстрый взгляд. Спят или нет — не ясно, но разговор должен был остаться между двумя подругами. — Катерина… — позвала ведьма шепотом, почти одними губами. — Пойдем ко мне. И Лана молча вышла. Накинув на себя теплую шаль, Катерина вышла следом. Выговора она не боялась — получая уважение от воинов Казимира, ведьма умаслила свое Предназначение на некоторые поблажки для своих подруг. Агафья даже пальцем не касалась подружек Птицы, хотя и прекращала ворчать. Да и девушки не давали повод себя в чем-то упрекнуть: Дарина, Глафира и Катерина с Марушкой пусть и пользовались особой расположенностью фаворитки, понимали, что это может быстро закончиться, хотя в подруге и были уверены. Марушка даже стала немного смелее, не тряслась от каждого незнакомого голоса. В шатре «фаворитки» было немного прохладно, и Катерина первым делом разожгла очаг. Присев с подругой на небольшую софу, Катерина заметила, что Лану всю трясет. Пани накинула на подругу теплый плед, и обняла за плечи. — Ну, ну, что случилось? Все кончилось? Месть твоя свершилась? — Ты была права, — равнодушно произнесла Птица, сжимая тонкими пальцами теплый плед. — О, Катерина, как же ты была права. Я думала, что свершив месть, стану счастливой, что меня отпустит, но нет. Когда это случилось, я испытала лишь пустоту. И сейчас внутри меня только эта черная дыра. Я не знаю, чем могу ее заполнить. Я не хочу ее чувствовать, не хочу. Лана зажмурилась. Плакать она почему-то не могла, и у нее мелькнула мысль, что со слезами стало бы легче. Но как назло — глаза оставались сухими, даже если Лана хотела выплакаться. Как она и сказала — внутри была пустота. — Я не знаю, чем тебе помочь. Не знаю… — отчаянно произнесла Катерина, обнимая подругу за плечи. Лана позволила подруге обнять себя и положила голову ей на плечо, сильно зажмуриваясь. Катерина пару минут поглаживала ее, ласково перебирая волосы, а потом внезапно слишком бодро произнесла: — Пожалуй, пойду приготовлю тебе чай. Добавлю в него несколько трав для сна, выспишься, отдохнёшь — как говорится, утро вечера мудренее. Пани неуверенно глянула на ведьму, словно не решаясь оставить ее одну, но та лишь кивнула и отстранилась, позволяя подруге встать. Лана ласково сжала бледные пальцы и улыбнулась Катерине: — Спасибо. Катерина вышла. Своим чутким слухом ведьма внезапно уловила, что ее подруга тихо всхлипнула, удаляясь. Чувство приятного одиночества, облегчения, найденного в уединении. Ощущение тревоги, когда попадаешь в незнакомую ситуацию. Защищать нечто, принадлежащее только ей. Бурный поворот в отношениях с любимым человеком. Дым, вздымающийся от буйного пламени камина. Гроза, бушующая за открытым окном. Звон колотящегося сердца в ушах, когда ведьмина кровь в жилах закипает. Мысль о самоубийстве пришла внезапно, Лана даже не думала об этом. Но пустота внутри требовала выхода, требовала хоть какое-то действие. Лана этого не хотела. Лана не предполагала это возможным. Она не могла придумать что-то другое. Лану пронзает внезапной слабостью, ноги подкашиваются, к горлу подкатывает тошнота. Она встает. Это не было истерическим порывом. К решению о самоубийстве Щитилина пришла с какой-то холодной отрешенностью, как к суровой неизбежности, выгорев перед этим полностью. Все закончится. Навсегда. «Предназначение» — шепнуло подсознание, но эта мысль не прошла сквозь толщу едкой, твердой пустоты. Лана сдернула простынь с кровати. Она была слишком широкой, пришлось рвать на полосы, потом скручивать и связывать их так, чтобы в итоге узел не запнулся и не застрял. Бросив задумчивый взгляд на полог, ведьма неуверенно махнула рукой, и по входу пробежала рябь; Лане не хотелось, чтобы Катерина видела ее, это было слишком жестоко. Если бы ведьма осознано шла на этот шаг, она бы догадалась, что не сумев войти, пани сразу помчит к пану Казимиру, а уж тот достанет неверную ведьму хоть с того света, но Лана просто… не подумала об этом. Если бы у Ланы оказалось достаточно фантазии, или хоть капля былой логики и сообразительности, она бы догадалась повеситься на спинке кровати, и все могло быть по-другому. Но случилось как случилось. Вариантов, где это можно сделать было не так много, но в шатре Ланы было кое-что: он был дорогой, переносной, который не собирают-разбирают как военные шатры, а созданные для удобства хозяина. В одном из таких жила Агафья, да и сам пан Казимир. Поэтому в них были деревянные балки. За одну из них Лана и зацепила импровизированную петлю. Щитилина в последний раз проверила, как скользит узел, и опустила его. Стул, на котором она стояла, крякнул, ножка сорвалась с края. У Ланы перехватило дыхание от ощущения этого секундного зависания в воздухе над бездной. А потом все рухнуло. Стул с громким треском упал со стола. Ведьма обрушилась вниз всем своим весом, петля затянулась. Рефлекторно девушка впилась в нее пальцами, пытаясь отодрать от горла. В ушах стучала кровь, а в голове осталось только: «Предназначение…» В черный туман перед глазами на миг ворвался яркий свет — и погас. Сознание вернулось к Птице с царапающим уши хрипящим звуком собственного первого вдоха. Казимир одной рукой придерживал девичью голову, другой сжимал обрезок простыни. Он сидел на полу, девушка лежала у него в руках. Его лицо было бледным. Он молчал, пока Лана хрипела и кашляла, пытаясь продышаться. Потом, все так же молча, осторожно опустил голову себе на колени. Его пальцы, все еще стискивающие кусок «веревки», больно сжали ведьмино плечо. Он неровно, рывками, дышал, и ноздри красивого носа напряженно трепетали — только поэтому и можно было догадаться, что он яростно сдерживает внутри себя. — Твоя жизнь, отныне и навсегда, принадлежит мне, — шипя, сквозь плотно сжатые зубы, проговорил колдун. — Как ты могла решиться на то, чтобы забрать ее у меня? Лана хотела ответить, но не смогла, только снова закашлялась. Сознание — настоящее сознание — медленно возвращалось к ней, и девушка только сейчас осознала, на какие риски пошла. Это не пугало, ведьмы не боялись смерти, но только сейчас холодным осознанием в сердце проникло понимание того, что у нее было Предназначение. То, чего она долго искала, и то, что считала важным. Казимир тем временем ждал ответа. Одна его рука сжимала плечо, а другая поглаживала по волосам. — Так убейте меня. Прямо сейчас. Мы заключили сделку — Птица в ваших руках. Надо лишь извлечь ее. — Я сделаю это когда захочу сам! Казимир, наконец, отбросил обрезок и поднял ведьму на руки. Поставил на ноги и, по-прежнему больно сжимая плечи, встряхнул, внимательно глядя на нее. — Ты останешься со мной. Будешь моей правой рукой. Только тогда Лана заплакала. Безостановочно, безмолвно, сама не понимая, отчего. Ведьма не думала, что сделает ему больно. Дело ведь было совсем не в нем. Дело было в ней самой. И она решилась. Лана посмотрела на колдуна снизу вверх, все еще видя в голубых очах бушующую злость, увидев бледное лицо мужчины, призрак ужаса в его глазах, словно он едва не потерял все, чем дорожил и жил; ослепляющие вспышки рядом с ним, сводящее с ума желание обладать, не проходящая потребность быть с колдуном рядом, все это помещается в одном слове — «Предназначение», и внезапно находит формулировку в другом. — Я люблю вас. Признаться легче, чем принять. Казимир, казалось, не удивился. Он лишь кивнул. Лана прижала к груди его руку, машинально сплетясь пальцами. Словно все стало, наконец, как нужно. И Казимир был такой горячий, такой… надежный. И такой родной… Колдун смял в нетерпеливом поцелуе ее губы, теснее прижимая девушку к себе. Ошеломленная, Лана на миг забыла, как дышать, и ее руки обвили мужскую шею, чтобы хоть как-то удержаться на ногах. Но прежде чем Казимир смог углубить поцелуй, Мазовецкий оторвался от ведьмы, и раздался его низкий голос, который едва слышен от ярости его обладателя. — Ты оказалась права. Ты — мое Предназначение. Ты — мой подарок судьбы, и я не хочу разбрасываться такими дарами. Казимир Мазовецкий не сказал, что любит ее, но этого и не надо было — он признал ее Предназначением, и это было намного важнее, чем любовь.