Нас учили быть птицами

― Я должна… ― пробормотала Лана, вцепившись крепче в живот, но Алена подошла к ней, перехватила Василису одной рукой, а второй ласково прикоснулась к руке ведьмы, покоившейся на ее животе. В этом движении читалась сила, желание и возможность защитить. ― Ты ничего не должна, ― жестко оборвала ее цыганка, даже не дав открыть рта. ― Я обещала тебе защиту, если ты вернешь мою дочь. Ты свою часть уговора выполнила. Моя очередь. Прячьтесь. Лана не сразу поняла, куда именно, и последовала скорее по инерции. Алена подошла к одному из ковров, что висел на стене, откинула его. Раскрылся проход, и темная лестница уводила куда-то вниз. Лана не удивилась: она знала, что в шатрах вроде этого есть подкопы, где при желании можно скрыться на какое-то время. Алена что-то бегло объясняла, какой сигнал обозначит, что можно выходить, цыганка поцеловала Марушку в лоб и попросила позаботиться о детях. У Ланы все свело внутри: эта семья, от которых и так осталось немало, рисковала всем, чтобы спасти ее. Из-за сделки, из-за уговора. «Уговор, ― подумала Лана. ― Я свою часть уговора выполнила… Снова». — Ты выполнила свою часть, теперь моя очередь. Твоя месть скоро свершится. — Ты — моя, птица. Навсегда. — Твоя жизнь, отныне и навсегда, принадлежит мне, — шипя, сквозь плотно сжатые зубы, проговорил колдун. — Как ты могла решиться на то, чтобы забрать ее у меня. У нее уже была сделка, и она уже выполняла свою часть. Между двумя всегда есть преграды: время, расстояние, взгляды, привычки, люди, обиды, сплетни. И если двое все равно тянутся друг к другу ― эти преграды превращаются в крепчайшую связь. Все что разлучает нас, делает нас ближе. Лана остановилась на месте, смотря в темный разъем. Если она сюда войдет, то прятаться будет всю оставшуюся жизнь, потому что Казимир будет искать ее всю оставшуюся жизнь. Этот разрыв, этот раскол, будет вечным. А она не сможет так жить ― бегать, прятаться. А потом, что? Ей придется врать собственному ребенку? Нет, она была права. Побег ― глупо и необдуманно. Надо было всего немного сломить свою гордость, спасти не только себя, и этих цыган, которые были виноваты только в том, что она попалась им на пути. Марушка завела детей в проем, и обернулась на подругу. На мгновение она дрогнула, а потом глубоко вздохнула, по лицу девушки понимая, какое именно решение та приняла. Лана взяла плащ и застегнула застёжки, подошла к подруге и обняла ее. Марушка обняла ее в ответ. ― Береги себя, ― шепнула Лана, понимая, что, скорее всего, больше никогда не увидите эту светловолосую, прекрасную девушку. ― Обязательно, ― те же шепотом откликнулась девушка, будто давая самое важное обещание в своей жизни. ― Я верю, однажды, наши пути еще пересекутся. Я никогда тебя не забуду. На прощание Марушка погладила живот девушки, и Лана улыбнулась. Цыганочка закрыла дверь за собой, скрывшись в проходе, и Лана вернула ковер на место. Глубоко вздохнув, девушка замерла у входа. Обострив все свои чувства, она прислушалась к тому, что происходит на улицу. Голос Казимира она узнала сразу, и сразу поняла, что он в ярости, и пытается это тщательно это скрыть, из-за чего мужской голос понижался на несколько тонов, и напоминал шипение змеи. ― Я никого не трону в этом проклятом таборе, если вы вернете ее прямо сейчас. В противном случае ― я перерою каждый ваш шатер, и буду пытать каждого лично, пока вы не вернете мне ведьму. Она задышала глубже, борясь с небытием и прислушиваясь к ребенку внутри живота. Он жив. Она жива. Она должна думать об этом. Сознание уплывало, но она не сдавалась. Только это было важно. Дверь она распахнула в одно движение, подобрала полы платья, и решительно направилась к Казимиру, который сразу же перевел на нее свое внимание. Ляхов Лана успела насчитать только десять: двое из них держали Клавдия, по лицу которого текла кровь, еще двое скрутили Армана, один внимательно наблюдал за Аленой, которая загородила собой Алису. Остальные безмолвными статуями замерли за спиной своего господина, который допрашивал Клавдия. ― Я здесь, ― шагая как можно медленнее, размышляя о покрытом туманом будущем, она подошла к колдуну и внимательно взглянула в синие мужские глаза, и коротко отрезала. ― Ты обещал никого не трогать. Она видела, как по Мазовецкому прошла крупная дрожь, и у нее мелькнула мысль, что он ударит ее прямо сейчас. Пару секунд он просто вглядывался в карие, спокойные глаза своей ведьмы, потом перевел взгляд на большой живот, и махнул рукой. Клавдий рухнул на землю, как подкошенный, и Арман с Алисой тут же склонились над ним. По тяжелым, прерывистым вздохом, Лана поняла, что цыган был жив. Он рассматривал ее, будто желая увидеть что-то, что могло в ней измениться. Плавность и мягкость черт… резкие линии рта и бровей… Губы… Пухлые, алые, сексуальные, чувственные, превратившееся сейчас в тонкую напряженную полоску… Пара прядей упала ей на лицо. Лана не изменилась, его ведьма была все так же прекрасна. Щитилина замерла в трех шагах от Мазовецкого, внимательно глядя на мужчину. Чем больше проходило времени, тем сильнее она любила Мазовецкого. Сначала это пугало Лану, потом она смирилась. Она видела его правильные черты — высокий чистый лоб, прямой нос, напоминавший греческий профиль, черные вьющиеся волосы, аккуратные губы, волевой подбородок, сильные мужские руки, широкие плечи и узкую талию, крепкие ноги и округлые ягодицы. Да, она любила мужчину. И ничего не могла с этим поделать. Не имея выхода, она сломала себя. Возможно, она слаба. Возможно, она ошиблась. Но именно сейчас она видела только один правильный вариант развития событий. Он отстраняется и мстительно расправляет плечи, переводя на Лану почти безразличный взгляд — она сжимает ткань своего платья так сильно, что кажется, еще секунда — ткань затрещит и разорвется, а ногти вопьются в ладонь, она сама себе ладонь порежет, но даже тогда она не будет чувствовать себя так ужасно, как сейчас. Оглядев ее с ног до головы, колдун протянул руку и, схватив Лану за локоть, потянул за собой. Ведьма последовала за ним к лошадям, которые стояли поодаль. ― Нет! ― Алена рванула за ними, однако лях тоже качнулся вперед, будто собираясь атаковать прямо сейчас. Лана дернулась, и Казимиру пришлось остановиться всего на мгновение, и этого мгновения хватило, чтобы девушка успокаивающе улыбнулась и сказала. ― Алена, нет. Береги своих детей. В глазах цыганки мелькнуло непонимание, но колдун не дал своей беременной женщине сказать что-то еще. Мазовецкий зол — он в бешенстве, и буквально через секунду он растерзает ее, будто самый свирепый хищник. Весь мир остаётся позади. Но Казимир сжимает ее руку в своей, и она понимает — он не собирается уходить без неё. Уверенным шагом он направляется к лошадям. Черного жеребца, встряхивающего угольной гривой, Лана узнала сразу. Конь щипал сухую траву, дожидаясь, пока и на него обратят внимание. Он послушно поднял голову, когда приблизившийся Казимир ловко перехватил поводья свободной рукой; бережно, но надежно обхватив девушку за талию, колдун подсадил ее и без особого труда усадил на коня, мгновенно оказываясь позади. Еще секунду они ждали, пока ляхи заберутся на своих коней. ― Вперед, ― коротко приказал колдун, ударив по бокам, и конь послушно сорвался с места. Казимир крепко придерживал ведьму за талию, чтобы не упала, и Лана на несколько секунд дрогнула. Каждый год что-то умирает, когда с деревьев падают листья, а их голые ветки беззащитно качаются на ветру в холодном зимнем свете. Но весна обязательно придет так же, как замерзшая река снова освободится ото льда. Но когда холодные дожди лили, не переставая и убивали весну, казалось, будто ни за что загублена молодая жизнь. Впрочем, те дни весна, в конце концов, всегда наступала, но было страшно, что могла не прийти. Вдалеке разгорался рассвет. *** Лана первая влетела в шатер колдуна, не лелея надежды, что ее оставят в покое прямо сейчас. Было раннее утро, при небыстрой езде ― чтобы не тревожить беременную ведьму ― ляхи доехали до своего лагеря очень быстро. Казимир, разгневанный, зашел вслед за ней, взмахом руки отпуская дежуривших стражников. Его разбирательство с любимой женщиной обещало быть намного громче, чем хотелось бы, поэтому вряд ли кого-то стоило в них посвящать; лишь Алес замер тенью чуть поодаль, готовый в любой момент прийти на помощь в случае чего. Ведьма стояла к нему спиной, сжав руки на деревянном столе с такой силой, что по дереву побежала трещина. — Я жду объяснение твоему поступку! ― шипит мужчина; девушка лишь крепче стискивает стол и молчит. Этот разговор, казалось, стоил всей ее жизни, и был даже важнее того момента, когда она пошла на сделку. Забавно: когда она пришла просить о мести, а сейчас носит ребенка этого же человека, и должна объяснять свой побег. Вот уже действительно ― пути Господни неисповедимы. Губы ведьмы скривила истерическая усмешка. ― Лана! От его последних слов она быстро, удивительно ловко для своего срока, разворачивается, делает два шага навстречу. На лице ведьмы отражается гнев, и ее голос больше похож на шипение, когда она выдавливает из себя полные ненависти слова: — Я должна давать объяснение?! — Казимир подходит к ней ближе, не сильно толкая в сторону стола, в который Лана врезается. Она морщится от боли и цедит сквозь зубы. — Я слышала. — Что ты слышала? — упрямо выдыхает Мазовецкий, отчаянно стискивая ее предплечья. — То, что сказала твоя наставница, — шипит ведьма, стряхивая руки со своих плеч. ― Что убить меня и ребенка — лучшее решение для тебя. Скажи, что тебе такого не говорили, скажи! Казимир молчал. Молчал, и смотрел на нее. Боль предательства, разочарование, беспомощность и одновременно лютую жажду понять, осознать. Он любил ее, возможно, не в таком понимание, как думали все ―, но любил. По-своему. И Лана отвечала ему тем же. — Где сейчас Агафья? ― внезапно спросил он, и Лана поморщилась, обхватив свой живот, и покачиваясь, будто успокаивая младенца. — Понятия не имею, и знать не хочу. В жизни каждого человека бывают минуты, когда для него как будто бы все рушится мир. Это называется отчаянием. Душа в этот раз полна падающих звезд. — Мертва, ― внезапно холодно, с ненавистью говорит Казимир, и глаза Ланы, против ее воли расширяются. ― Она мертва. Я свернул ей шею в тот же вечер, в то же мгновение, когда она сказала мне убить тебя. Потом позвал тебя, а ты сбежала! Я убил единственного человека, который был мне близок многие годы, и знаешь, почему? Потому что она приказала мне убить, хотела убить тебя, мое Предназначение! В пылу эмоций, Казимир даже ударяет по деревянной поверхности стола, но ведьма этого не замечает и будто его и не слышит. Девичий голос срывается на крик, и лицо Казимира каменеет от ее слов, а Ведьма все говорит и говорит. — Ты молчал. И этим ты серьезно задел мои чувства. Мне было страшно. Я искала тебя в тот вечер, и вот — нашла. Вы слишком громко разговаривали, ― возразила Лана, не слишком уверенная в своих словах, но находящая в них долю истины. По сути, у нее не было аргументов, но внезапно все то, что она почувствовала в тот вечер, всплыло, и она нашла простое, логичное объяснение своему побегу: это был не просто страх, она хотела, чтобы Казимиру было так же больно, как и ей. Чтобы он почувствовал тот страх, отчаяние и одиночество, которое чувствовала она сама. — У тебя дар оказываться в ненужном месте в ненужное время. — В ненужное ли… — горько бросила она. Их отделяли друг от друга всего несколько шагов, но с таким же успехом колдун и ведьма могли находиться на разных концах Земли, настолько велика была пропасть между ними. — Казимир, — начала было Лана, однако она не договорила. Ее рука прошлась по воздуху, будто желая схватиться за мужчину, но тут что-то резко резануло по животу, она вскрикнула, и стала оседать на пол. Казимир успел ее поймать. Лана схватилась за живот, сгибаясь и задыхаясь. Перед глазами потемнело, мышцы начали лихорадочно сокращаться, сердце застучало быстрее. Она упала бы, если бы Казимир не обхватил надежно ее талию. — Зовите повитух! — прокричал Казимир, подхватывая ведьму на руки и направляясь к выходу. За дверью немедленно послышался топот ног и хор голосов. Лана плохо запомнила дальнейшее — почти сразу она оказалась на кровати, вокруг замельтешили служанки, врачи и повитухи, взволнованные голоса перебивали друг друга, звенели тазы с водой, чужие лица смотрели на нее с тревогой, явно усиливавшейся с каждой минутой. В голове Ланы, не прекращаясь, вращались обрывки их с Казимиром разговора, и она думала только об этом, переживая его так реально, будто она говорила с ним прямо сейчас. Кто-то что-то говорил, приподнимая Лану на подушках и стаскивая тесное платье, но она не понимала, не слышала, сама обезумев от полученного знания. Люди вокруг задвигались быстрее, пока она рассеянно гладила живот, в котором неистово толкался ребенок. Боль прошла, а потом исчезло и все остальное. Привычная темнота накрыла ведьму, и в этот раз она не рассеялась снами и видениями. — Лана. Лана, — спустя мучительно долгие минуты донесся до нее из черноты голос Казимира, и Лана нехотя распахнула глаза, наконец возвращая сознание полностью. Вспомнив, почему здесь оказалась, она отбросила ярость и расстройство, сосредоточившись на ребенке. Морок отступал медленно, но через некоторое время ей все же удалось вернуть ясность мыслей окончательно вместе с контролем над телом, ощущавшимся иначе. Перед глазами все плыло, она видела плохо, но слух обострился невероятно, как и все остальные чувства. ― Оставайся здесь, оставайся со мной, ― раздался голос Казимира откуда-то со стороны. Лана, видимо, сжала его руку, и почувствовала, как знакомая, прохладная, широкая ладонь легла ей на щеку, будто успокаивая. ― Ложись, — Мазовецкий помог ведьме устроиться на подушках, когда тело Ланы начали сотрясать первые схватки, неожиданно сильные и частые. Радость от внезапного освобождения и гордость за собственную находчивость сменились чисто женским смертельным волнением. — Не оставляй меня, — испуганно попросила ведьма, осознав, что все, чего она так боялась, происходит здесь и сейчас. Волновавшие еще полчаса назад проблемы испарились, уступив страхам, жившим в ней долгие месяцы. Боль, кровь, длительная агония, невыносимая усталость словно просачивались в щель между закрытой дверью и полом. — Конечно. Не волнуйся. У нее не осталось сил на переживания. Она просто хотела наконец родить, прижать к груди сына, выспаться, стать той матерью, какой она могла бы быть. Вспышка тревоги прошла через тело, а следом пришла резкая боль. Лана вскрикнула, еще не осознав, что произошло, и схватилась за живот. Она посмотрела на Казимира огромными влажными и испуганными глазами, когда повитухи ухватились за ее колени, разводя их шире. Блестящий ум его женщины всегда поражал колдуна, даже тактика побега казалась прекрасной, но в данную минуту она напоминала беспомощного напуганного до полусмерти ребенка. У женщин, которые рожают впервые, роды могут длиться невероятно долго, повитухи об этом предупреждали, пока Казимир не запретил говорить все возможные риски беременной девушке, дабы не волновать ее лишний раз. В какой-то момент Лана потеряла сознание. Горло саднило, и даже не было возможности кричать, она лишь протяжно мычала от резкой боли, будто во сне мучаясь кошмарами, но все стало каким-то далеком и нереальным. Она чувствовала, как мужская ладно поглаживает ее по лицу, как холодные губы касаются щек и глаз, но уже ничего не могла сделать, когда темнота захватывала ее. Разом потеряв рассудок, корчась в схватках, ведьма вцепилась в его рукав. Казалось, ее сейчас вырвет, но она сосредоточилась на самом важном, том, чем жила последние месяцы, том, ради чего готова была пожертвовать жизнью. Только одна вещь хранила ее так долго вопреки всему. Где-то на закорках сознания мелькнула мысль, что роды слишком ранние, но она была отчего-то спокойна. Возможно, боль просто затмила остальные чувства, возможно, дело было в том, что Казимир был рядом, и Лана почему-то знала ― о ребенке он позаботиться не хуже нее. Комната постепенно пустела, и звук открывшейся двери не привлек внимания королевы — кто-то постоянно выходил, унося с собой заготовленные воду и тряпки. Но потом кровать тихо скрипнула под чужим весом, заставив Лану неохотно повернуть голову. ― Где мой сын? ― хрипло произнесла она онемевшими губами. Лана не ориентировалась в пространстве, не могла бы сказать даже, лежит или сидит. ― Ты совсем бледная. Хорошо, что ничего страшного не произошло, ― Казимир взял ее холодную руку и поднес к губам. Лана тяжело вздохнула: наверное, вид у нее был откровенно неважный, раз Казимир решил остаться с ней. Ведьма не знала, радоваться этому или нет. ― Где мой сын? ― так же хрипло повторила она, даже попыталась сесть, но Казимир нажал ей на плечи, аккуратно, даже не в пол силы, а она послушно опустилась на подушки, как кукла. На ее вопрос он не ответил, лишь посмотрел куда-то в сторону. Его силуэт расплывался перед глазами, она мотнула головой, и уперлась лбом в мужское бедро. ― Я устала, безумно устала, — призналась она, и Казимир осторожно поцеловал ее в лоб. Лана схватилась за плечо мужчины, не позволяя отстраниться сразу. ― Я так не могу… не могу… мне страшно. ― Разберемся с тобой позже, ― внезапно сказал колдун, но его голос не прозвучал зло, осуждающе или угрожающе. ― Со страхами твоими тоже разберемся. Ты справишься, и больше никогда никуда не исчезнешь, глупая ведьма, ― Казимир сел ближе и прижал ее к себе, верно уловив перемены в еще недавно воинственном настроении. Сейчас он был спокойным, а она искала поддержки. Он был хорошим мужчиной и чутким любовником, и Лане становилось плохо при мысли, что все это, всю эта любовь она могла потерять из-за собственной глупости. И когда Лана думала так, ее сердце снова сжималось от боли — она слишком полюбила колдуна, слишком хотела быть рядом с ним и родить их ребенка. Мысль о том, что сейчас они с Казимиром могли бы даже не разговаривать, колола не меньше мысли о том, что, не окажись она в тот вечер, не услышав этих речей, она могла просто не сбежать, сделав неправильные выводы. Кажется, она снова потеряла сознание, ведь когда открыла глаза вновь, то слабый солнечный свет проникал сквозь плотно запахнутый шатер. Казимир сидел рядом с ней на широкой постели, а между ними лежал сверток, из которого выглядывало лицо маленького ведьмака. Он сонно причмокивал губами, на голове у него вились темные волосы, и пусть Лана не видела глаз, она почему-то знала ― они были карими. — Это он? ― с благоговейным шепотом произнесла она. Мазовецкий помог ей сесть, и сам поднял и передал ей ребенка. Лана задержала дыхание, аккуратно беря младенца на руки. ― Да, ― коротко откликнулся Казимир. Лана перевела взгляд на него. Мужчина, казалось, даже не переживал, его лицо не изменилось от эмоций, он взирал на свою ведьму и своего сына совершенно спокойно. — Это наш сын, ― жестко повторил он, и поцеловал ее в лоб, погладив по волосам. Следующие пять минут они провели в тишине, наслаждаясь обществом друг друга. Лане многое хотелось сказать, о многом спросить, многое услышать, но гораздо важнее было просто прижать к груди сына, закряхтевшего и завозившегося, почувствовать поддержку его отца. Он ее не понял, но уже не злился так сильно, как в начале. Лана глубоко вдохнула ― она объяснит, ни сегодня, ни завтра, но объяснит, что такое страх потерять того, кого ты любишь больше жизни, и какого это ― желать спасти себя, и своего ребенка. И Щитилина почувствовала, что готова снова потерять сознание от нахлынувших ощущений. Она как будто сама родилась заново. ― Я так долго ждала, чтобы познакомиться с тобой, и ты еще идеальнее, чем я себе представляла, ― прошептала она, прижала его к груди и впервые вгляделась в лицо своего новорожденного сына. Он издал звук, напоминавший нечто среднее между писком и простым агуканьем, и Лана вдруг расплакалась. Тихо и счастливо. Лицо Казимира наконец наполнили все возможные эмоции — радость, облегчение, гордость, любовь, неверие. Все, о чем он столько мечтал, наконец исполнилось. Любовь — опьянение. Любовь — хищный зверь. Любовь слепа. Лана смотрела на колдуна, твердящего ей в ухо о любви, прижимающего к спинке кровати, целующего ее следом непривычно медленно, осторожно, неглубоко, и ощущала нечто, что одновременно успокаивало и пугало. Его слова не были пустыми, она это знала. Знала, что получит немало, что забудет о страхе рано или поздно, что никогда не станет держать зла на него. Но благодарность и предвкушение мешались внутри с чем-то еще. Чем-то опасным. Очень опасным. Любовь всегда жила в ней. Любовь к мужчине. Она и сейчас чувствовала ее. И все же где-то в сердце засело нечто другое − знакомое и незнакомое. Любовь к сыну, наследнику, самой главной радости.