Раннее утро было настолько свежим, что казалось, будто ночью прошла гроза. Солнце только-только взошло на небе и развеяло последние ночные тени. Тяжелый бархатный холод осеннего дня, который окутает лагерь через пару часов, пока ещё не вступил в свои права, а прохладный ветерок мягко шевелил листву, вызывая лёгкую рябь. Мимо Ланы пронеслась одна тень ― быстрая и неуловимая. Потом, почти следом, вторая, немного горбатая и более медленная.
― Мальчики! ― окликнула Лана, и тени замерли, в мгновение превратившись в обычных людей, а не в тени.
― Прости, мама! ― произнес первый мальчишка, который вырвался вперед.
― Прости! ― повторили два других; мальчик был вовсе не горбат, просто на закорках у него восседал младший брат. Остановившись, старший подкинул того, чтобы удобнее перехватить, а вырвавшийся вперед первенец поравнялся с ними.
Вид у всех троих мальчишек был довольным, лица измазанные, а одежда местами грязная и даже порванная.
― Что происходит? Опять какую-нибудь гадину из норы доставали? ― поинтересовалась мать, протянув руку и стряхнув пыль со светлых волос среднего сына.
― Нет, мама, мы вызывали Вия, ― довольно объявил сидящий на закорках темноволосый малец.
― Вия? Идрис, объяснись.
― Нам было интересно.
Черноволосый мальчишка, с подобранными в хвост волосами, вышел вперед и серьезно глянул на мать.
― Мама, они не виноваты. Это я прочитал в книги у отца, как это происходит. Идрис и Филин не виноваты.
Из-за того, что они были детьми Птицы, мальчикам дали весьма звучные имена. Старший был Беркут, средний Филином, а младший Идрисом.
Щитилина улыбнулась на замечание сына. Двенадцатилетней Беркут всегда первый бросался на помощь братьям, прикрывал их, постоянно был рядом. Лана помнила, каким он родился ― новорожденный сын казался абсолютно спокойным и не подверженным никаким недугам, хотя и не очень крупным. После огромного живота и Лана ожидала увидеть тяжелого и одутловатого ребенка, а то и, к животному ужасу, двойню, но ее мальчик родился скорее маленьким и даже изящным, на что, очевидно, повлияли ранние роды. Он был высоким, имел черные, как у своего отца, волосы и темно-карие глаза матери.
Идрис, кстати, с рук брата внимательно посмотрел на мать и нахмурился:
― Мама, ты видела сегодня отца?
Лана нахмурилась. Вчера ляхи взяли очередную крепость, и бурно праздновали. Казимир хотел провести вечер с женой, однако у Сокола поднялась температура, и мать всю ночь провела у постели младшего сына. Каждый ее сын родился весной, ровно через месяц, с небольшой разницей в годах ― Беркут, самый старший, родился 13 марта, через пять лет 14 апреля родился Филин, и через год 15 мая ― Сокол.
Лана невольно улыбнулась младшему сыну. Последние роды дались ей слишком сложно ― она потеряла много крови, лекари и повитухи полушепотом говорили о том, что она не выживет, и опасливо замолкали, когда рядом появлялся Казимир, который и думать об этом не хотел.
Но уже через неделю ведьме стало лучше. Повитухи советовали ближайшие год-два не рожать, дабы не вызвать больших осложнений, а самой ведьме побольше отдыхать, поэтому первые месяцы жизни своего третьего сына Лана практически не вставала с кровати. Ниже живота под одеялом у нее крылись слои жгуче пахнущих компрессов. Ведьма ощущала слабость и легкое головокружение, не сводила ноги от ноющей боли, не могла коснуться покрытого синяками живота, однако считала столь незначительные недомогания мелочью. Снова сопевший у нее на руках ребенок занимал все внимание Ланы.
Когда она немного пришла, с братом пришли познакомиться Беркут и тогда еще совсем маленький Филин. Он не понимал ажиотажа, который происходил вокруг, и лишь радостно рассмеялся, когда оказался на руках у матери. Шестилетний же Беркут смотрел на малыша с легким недоумением, и шепотом как-то у отца поинтересовался: как такой маленький мог так навредить? Лана рассмеялась и сказала, что такое бывает. Беркуту не мог что-то возразить, и, как и Филин, увлекся братом.
― Я пойду узнаю, как у него дела, ― пообещала Лана. Она поочередно поцеловала каждого сына в лоб и направилась в сторону лагеря.
― С ним что-то случилось, ― грустно проговорил Идрис, плотнее сжимая маленькие кулачки на рубашке брата. Филин возмущенно фыркнул и подбросил брата на спине, чтобы тот удобнее устроился. Филин стал тем самым ребенок, о котором мечтала его мать ― светловолосый и с темно-голубыми глазами отца. Идрис же имел темно-каштановые волосы, как мать, и почти что ее глаза, разве что его глаза отдавали зеленой. У всех троих ведьмаков были характерные темные глаза и недюжинная сила.
― Не думай об этом, ― строго проговорил Беркут. ― С отцом все хорошо.
На самом деле, Лана тоже испытывал смутные сомнения по поводу того, что случилось с ее мужем.
― Госпожа, ― человек почтительно склонил голову и тут же выпрямился, открывая совсем молодое прекрасное лицо, сейчас хмурое от беспокойства. Его взгляд на мгновение задержался на спутнице хозяина, и тут же опустился обратно в землю.
― Что такое? ― хмуро поинтересовалась женщина. Ее статус невероятно быстро рос в глазах подчинённых мужа, особенно после того, как она родила трех сыновей.
― Пана Казимира нет.
― Что значит «нет»? ― с еле сдерживаемым страхом, злостью и раздражением переспросила Лана.
― Вчера к нему пришел какой-то воин, привел панночку, ― Лана не весло усмехнулась, но перебивать не стала. ― А сегодня, когда пришли узнать дальнейшие распоряжения… Стражники убиты, а мужа вашего нет.
***
Прохладный воздух и пьянящая тишина, сменяющие гомон дня, олицетворяют конец сезона и заставляют задуматься о вечности. О том, что нужно ценить каждое мгновение и успевать прочувствовать всем телом проживаемые минуты.
Врать. Врать. Врать еще отчаянье, еще сильнее, еще изощреннее. Играть на чувствах. Говорить то, что надо было сказать Лане.
— … Уразумел я, что спасение мое в покаянии любви.
Потому что любовь — слияние с Богом. Любовь — заглянуть в глаза ангелу. О любви слагают песни.
Думать о своей Птице, и о сыновьях. Мальчишки… Наследники.
Чтобы о Казимире не говорили, правду знали самые близкие и приближенные — подруги Ланы, что ей служили, да сама жена с детьми. О нем могли что угодно говорить, какие угодные правды и неправды, да только как ведьма появилась в его жизни, так остальные женщины из нее исчезли.
Он напивался ею до дна, полностью брал ее, и отдавал себя. Он был до конца верен своему предназначению, и не мыслил об измене, зная — не простит. Казимир мог быть жестоким, мог убивать и грабить, уничтожать и сжигать, и Лана все ему прощала, и продолжала вести себя так, будто муж ее — не колдун жестокий, не убийца. И детей растила с любовью к нему.
Одного бы она ему не простила — измены. Это Казимир знал совершенно точно. Она бы исчезла из его жизни навсегда, забрав то единственное, что дарила ему — любовь. Забрала бы детей, которые были знаком этой любви, и Мазовецкий утонул бы в этой темноте.
Лана нужна была ему. Спустя года он признавал это совершенно спокойно, и даже с каким-то удовольствием. Теперь в его жизни были те, кто любил его просто так, без какого-то долга или принуждения.
― Все мне очертело… Войны, борьба за власть.
― Летом здесь просто прекрасная погода, ― задумчиво говорит Лана, плетя венок из полевых цветов. Мальчик, сидящий рядом, с интересом поднял на мать взгляд. ― Беркут, скажи отцу, что не надо никуда уезжать, хотя бы до осени.
― Папа, ― протянул малыш, перебираясь от матери к отцу. ― Давай… никуда не… поедем, ― медленно выдал он, внимательно смотря своими тёмными глазами на отца.
― А манипулировать с помощью детей ― нечестно, ― напомнил Казимир, но Лана лишь усмехнулась. ― Быть может и останемся… До осени.
Черт его дернул впустить этих проклятущих. Мария ему и даром была не нужна, а все же… Казимир воспользовался моментом, силясь разгневать супругу. Изменять бы ей не стал, а вот как бушевала бы она — на это хотел посмотреть, получить развлечения. Лане бы можно было все объяснить: колдуны, как и колдуньи, эмоциями чужими тоже упиваются. Он сразу понял, что есть подвох, ведь панночек больше не приводили в лагерь, и все же почему-то поцеловал девушку. И ничего не почувствовал. Захотел от солдата быстро отвязаться, и отправить ее на потеху своим воинам. Да вот только просчитался: обманным путем накинули на шею мужчины обруч и незаметно вывезли его из лагеря.
― …покаяться во имя любви.
― Я рожу тебе сына, ― обещает Лана. ― Потом еще одного, и еще одного. А потом, может, будет время и для девочки.
― Обязательно будет, любовью моя, ― обещает Казимир.
Теперь одна цель — выжить. Выжить, и вернуться к супруге и сыновьям, о большем и мечтать не стоило. Еще бы хоть раз взглянуть в темные глаза Птицы, еще раз увидеть, как старший сын мечом машет, как средний тетиву лука натягивает, младшего бы по волосам потрепать. И смотреть, как мать их магии учит. А ночью согреваться в ее объятьях, и полушепотом рассказывать о делах и ждать совета.
Потому что Предназначение — это то, что даровано один раз и на всю жизнь. Казимир не мог представить, что сейчас умрет и навсегда лишиться своей судьбы.
Поэтому…
Врать. Врать. Врать еще отчаянье, еще сильнее, еще изощреннее. Играть на чувствах. Говорить то, что надо было сказать Лане.
Молиться, чтобы она услышала. Чтобы она хоть как-то узнала, что эти слова предназначались ей и только ей.
— … Любовь моя к тебе не пройдет и во век.
Короткий свист меча.
Казимир поднял голову и посмотрел на пролетающих птиц. Беркут. Сова. Сокол. Скажите ей.
— Лана…
— …я люблю тебя.
Короткий выдох, крик умирает на губах. Лана рухнула, как подкошенная, зажимая рот руками, сдерживая вопли боли. Все тело изнывало, отдаваясь болью в груди. Сейчас она вдруг ощутила, как что-то изменилось. Что-то очень серьёзное.
— Госпожа! — кинулась к ней Катерина. Лана сжала руки, впиваясь ногтями так, чтобы они расцарапали бледную кожу до крови. Лицо же Птицы исказилось болью, ее рот с трудом выпустил воздух из лёгких, а затем она снова замерла.
— Мама! ― обеспокоенно закричал Беркут, мгновенно оказавшись рядом.
— Мама, что с тобой! ― всполошились Идрис и Филин. Светловолосый мальчишка крепко держал брата за руку, с волнением смотря на стремительно бледневшую мать.
— Казимир… ― срывающимся шепотом позвала она. Ее голос подхватил ветер, растворив его в холодном воздухе, отдавая морозом и поздними лесными ягодами.
Этот мужчина был центром ее жизни. Солнце вставало и садилось вместе с ним. Сейчас солнце зашло навсегда, не греет, становится холодно. Лана низко опускает голову, и красиво завитая прядь касается земли.
«Я всегда буду любить его» — шепчет ведьма сырой земле, так похожей на ее глаза.
— Что с ним?
Удивительно, но она почти не чувствовала биения собственного сердца. Судьба предсказывала ей многое, но в итоге всё было зря. Если судьба хочет забрать, она заберет, и никакие жертвы и трюки ничего не изменят. Впрочем, наверное, её жертва оказалась недостаточной.
Лана подняла взгляд на старшего сына. У старшего колдуна глаза темные, отцовские. И он единственный понимает, что произошло. Он единственный понимает, что отец больше не вернется.
Он угрюмо поджимает губы, и спрашивает, коротко и отрывисто, готовый сорваться с места и мстить за мать, за отца, за их разрушенную любовь, за своих братьев.
— Что мы будем делать, мама? — спрашивает он. Щитилина зажмурилась, сдерживая слезы.
Любовь — целый мир. Любовь — это слушать голос сердца. Любовь — священное безмолвие. Лана не знает. Она поднимает голову и видит три летящие птицы: беркут, сова и сокол. Смотрит, как они растворяются в небе, и думает, думает, думает…
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
