Нас учили быть птицами

Следующие недели ― а именно вплоть то третьего сентября ― Жданна вспоминала о случившемся лишь изредка, и практически не думала о загадочной встрече в лесу. Конечно, оказавшись в ту ночь дома, она расспросила отца, который дожидался ее, о том, кем мог быть ее спаситель, описала его, но ни по бричке, ни по описанию Николай ничего не смог ей сказать. Жданне было не до этого: Мартин Феликсович официально объявил, что именно она будет танцевать главную партию, и Беркут с головой окунулась в тренировки. С семи утра до десяти вечера, иногда ей приходилось даже ночевать в студии вместе с Мартином и другими балеринами, чтобы оттачивать движения снова и снова. Конечно, матери не нравилось, что дочь почти не ночует дома, но отец отнесся к этому внезапно благосклонно. К бабушке Жданна продолжала приезжать по их традиции, даже если она засыпала едва ли не за столом. Третьего сентября прошла коронация Николая I Павловича, императора Всероссийского, царя Польского ― единственного коронованного польского монарха из числа Всероссийских императоров ― и великого князя Финляндского. Жданна помнила ее плохо. Ее с первого сентября бил мандраж по скорому выступлению. Она сильно нервничала, отказывалась от еды, вместе с Мартином Феликсовичем и другими девушками она тренировалась до изнеможения. В голове набатом билась только одна мысль: она должна блистать, потому что на нее будет смотреть не только все высшее общество Петербурга, но и новый царь с семьей. Надо было блистать. Надо было покорить всех. Поэтому, третьего сентября, находясь в первых рядах со своей семьей в Успенском соборе Кремля, пережив быструю поездку из Петербурга в Москву, Жданна едва-едва могла думать о том, что прямо сейчас должна возносить молитвы за будущего правителя Российской Империи. Нет, мыслями она была невероятно далеко, и надеялась, что Господь простит ее за это. Завтра, возможно, был самый главный день в ее жизни. В утро перед выступлением, Жданна вертелась перед зеркалом, словно маленькая девочка, которую родители пытались одеть под стать роскошной кукле, или вот-вот собиравшаяся замуж девица. Самые красивые платья, самые искусные туфли, самые дорогие драгоценности, самые изысканные духи давно стали повседневной частью ее жизни и так же давно перестали удивлять. Но подаренное сегодня отцом платье вызывало у нее почти детский восторг. Волнение настолько захватило юную девушку, что она молча стерпела, когда служанка через чур сильно дёрнула волосы, пыхтя от усердия. Шелковистые, темно-каштановые волосы Беркут путались за ночь, и причесать их с утра было невероятно сложно, а для Жданны еще и болезненно. В эти моменты она была невероятно рада тому, что в доме были ловкие и умелые служанки, которые справляюсь с прической Беркут лучше ее самой. Катерина ― любимая фрейлина Жданны ― справилась с волосами своей госпожи быстро и ловко. Причесав графиню, она собрала волосы в высокую, изящную прическу. ― Какая вы красивая, ваша светлость, ― промолвила фрейлина, и Жданна улыбнулась. Она встала, собираясь еще раз осмотреть приготовленный наряд, но в этот момент дверь в ее комнату открылась. ― Ты выглядишь прекрасно, ― промурлыкала появившаяся в комнате мать, и лицо Беркут осветила робкая улыбка. ― Спасибо, мама, ― улыбнулась Жданна, сделав легкий реверанс, вызвав добрую улыбку; однако внутри у Жданны все замерло от холодного напряжения и осторожности. Она знала, что мать недолюбливает, если откровенно ненавидит ее увлечение балетом, но ничего не могла с этим поделать. С того момента, как отец стал благосклонно относиться к занятию дочери, мать ничего не могла возразить. И, кажется, теперь она была обижена и на дочь, и на мужа. Жданна тяжело вздохнула. Она знала, и даже понимала отношение ее матери к балету. Как и отец, она соглашалась с тем, что дочь прекрасная балерина, и ее талант ― дар от Бога, не меньше, ей нравились выступления Беркут, и после них мать всегда делала уйму комплиментов и дарила цветы с любимым шоколадом Жданны, говоря, что между изнурительными тренировками и волнительными выступлениями можно себя порадовать сладостью. И все же… мать волновалась о том, что Жданна до сих пор не была замужем, и занятие балетом, как она считала, плохо скажется на этом в будущем. Дочь считала это глупостью, но не могла отрицать, что у матери были основания так думать. Быть балериной означало иметь возможность стать возлюбленной высокопоставленных лиц, богатых аристократов, «из грязи в князи», сугубо говоря. Девушки из низших сословий стремились попасть в балетные училища, стать прима-балеринами, тогда вполне можно было бы отхватить себе богатого покровителя, который купит дворец, осыплет драгоценностями, обеспечит безбедное существование. Среди дам высших сословий, таких, с которыми часто общалась мама Жданны, такое отношение девушек порицалось, хотя и относились с пониманием, а вот мужское население, конечно же, радовалось такому порядку вещей. В здании, где танцевался балет, мужчины имели возможность рассматривать балерин, у каждой уважающей себе дочери балета был богатый поклонник. А как иначе? Но Жданна не была идиоткой, и в ее симпатичной головке был далеко не ветер. Она шла в балерины не для того, чтобы обзавестись богатым и влиятельным поклонником ― она выросла в артистической семье, ее тетя по материнской линии танцевала в балете, и девочка с детства не мыслила себя вне сцены. И хотя после замужества, тетя добровольно покинула сцену, отдавая всю себя мужу и новому дому, Жданна твердо решила уйти тогда, когда поймет, что больше не сияет, как раньше. Тогда, возможно, она сможет посвятить себя чему-то ― или кому-то ― другому. Будет сидеть дома и вышивать, читать пьесы, изучать новые языки, возможно, писать симфонии, растить детей… Но сейчас для этого было слишком рано. И ближайшие лет пять тоже будет рано. Этим утром она подскочила рано ― ни свет ни заря. В прямом смысле слова. Дом тонул в предрассветном сумраке, едва-едва проступившем сквозь чернильную тьму душной ночи. Спалось ей отвратительно. И дело было отнюдь не в волнение, которое и сейчас ее преследовало. Отчего-то беспокойные мысли о близких без остановки атаковали и без того порядком измученный мозг. А самое паршивое — ей было не с кем даже посоветоваться. Жданна бы не стала называть себя параноиком. Напротив ― она могла спокойно снести многие капризы семьи. Но в этот вечер она была слишком взволнованна. Впрочем, такое настроение царило среди всех, кого она встречала ― и причины у всех были самые разные. Но большинство объединяло то, что царствование нового императора ознаменовала кровь. Восшествие на престол Николая I было непростым. Сначала долго ждали официального отречения старшего брата императора, Константина. Не имея возможности убедить брата занять престол и получив его окончательный отказ (хотя и без формального акта отречения), Великий князь Николай Павлович решился принять трон согласно воле Александра I. Вечером 24 декабря 1825 был составлен Манифест о восшествии на престол императора Николая I. Николай подписал его 13 декабря утром. Была назначена вторая присяга, или, как говорили в войсках, «переприсяга», — на этот раз уже Николаю I, а не его брату. Переприсяга в Петербурге была назначена на 14 декабря. На этот день группа офицеров — членов тайного общества назначила восстание с целью помешать войскам и Сенату принести присягу новому царю и не допустить вступления Николая I на трон. Главной же целью восставших была либерализация российского общественно-политического строя: учреждение временного правительства, отмена крепостного права, равенство всех перед законом, демократические свободы, и много чего еще, что мужчины в обществе Жданны не называли, говоря, что ей «не стоит забивать красивую головку такими глупостями и ненужностями». Восставшими было решено блокировать Сенат, направить туда революционную делегацию в составе Рылеева и Пущина и предъявить Сенату требование не присягать Николаю I, объявить царское правительство низложенным и издать революционный манифест к русскому народу. Однако восстание было в тот же день жестоко подавлено. Несмотря на усилия декабристов произвести государственный переворот, войска и правительственные учреждения были приведены к присяге новому императору. Позже выжившие участники восстания подверглись ссылке, а пять руководителей были казнены. Узнала Жданна об этом действительно случайно ― на одной репетиции Мартин Феликсович был взъерошен более, чем обычно, поэтому Жданна, дождавшись, когда все другие девушки упорхнут переодеваться, она аккуратно поинтересовалась, что не так. А учителю, видимо, очень хотелось поделиться своими переживаниями, вот он и высказал все, что было на душе своей фаворитке. Жданна была поражена: во-первых, она никогда не думала, что кто-то может всерьез восстать против императора. Конечно, до нее долетали отголоски общей тревоги, когда вопрос с престолонаследием еще не был окончательно решен, но отец максимально пресекал все разговоры о подобном в своем доме. Беркут не ездила никуда кроме бабушки и своей студии ― впрочем, ей и этого хватало с лихвой ― в сопровождение двух вооруженных людей, маскировавшихся под кучера и лакея. И это притом, что коротким кинжалом умела орудовать и сама Жданна, и ее служанка Екатерина, и при ней еще оставался кучер. Мартин Феликсович же был другого мнения про «красивую головку», и считал, что к красивому лицу и шикарным волосам должна идти в придачу не менее шикарные мозги, а информация заостряет мозг, как балерины ― мастерство изнуряющими тренировками., поэтому рассказал Жданне то, о чем ей не хотел говорить отец. Жданна поняла, что это неудавшееся восстание и было причиной волнений ее учителя ― в знак скорби могли отменить выступление. Однако все шептались, что по бунтовщикам лучше не держать траур, делать вид, что ничего не было, и поэтому торжество не отменили. Хотя все ходили какими-то настороженными и хмурыми, будто ожидая, что последователи декабристов вот-вот ворвутся и начнут свою кровавую месть. Жданне помогла забыться лишь последняя, контрольная репетиция прямо на сцене, только пока без костюмов. Из этого Беркут лишь запомнила, что Мартин Феликсович был доволен, и отвесил ей несколько комплиментов на французском. Впрочем, сегодня он был щедр на комплименты. Из-за репетиции, Жданне пришлось выехать раньше родных почти на десять часов. Несмотря на то, что коронация императора прошла в Москве, праздничный бал был запланирован в Петербурге. И Жданна была этому рада. В столице существовало три театра, если не считать Каменоостровского, которому, пока еще не достроенному, «предназначалось служить летним развлечением великосветского общества». Полностью там была выполнена только одна часть, и судя по слухам, она должна была превратиться в резиденцию императора. Центром театральной жизни являлся Большой Каменный Театр, расположенный на старейшей площади города, вблизи так называемой Коломны. Часто в нем можно было встретить Пушкина, Лермонтова, Грибоедова и многих других выдающихся деятелей. В нем ставили и драматические спектакли, и оперу, и балет. Именно в нем император повелел поставить балет в честь его назначения. Массивное здание театра имело скромно оформленный фасад, украшенный дорическими пилястрами. Снаружи театр представлял здание величественного вида. Над главным входом стояло изображение сидящей Минервы из каррарского мрамора, с её символами, и на щите: «Vigilando quiesco» (покоясь, продолжаю бдение)». Здание имело 8 крылец, 16 выходов; копьё Минервы служило громоотводом. Театр вмещал около 2 тыс. зрителей, имел 3 яруса. Декорации для нового театра были написаны П. Гонзаго и Скотти. В 1802 году император Александр I пожелал увеличить и отделать заново Большой театр, сделать более парадным его внешний облик. Эта задача была возложена на французского архитектора. Все работы были выполнены за восемь месяцев — необычайно короткий по времени срок — и завершены в 1805 году, за что зодчий получил титул придворного архитектора. У Жданны захватывало дух, когда она представляла, как это ― быть частью этого поистине большого и прекрасного мира. Катерина помогала ей надеть мягкую, струящуюся по телу девушки белую ткань, с голубым бисером, которая и должна была создать образ воздушной феи. В дверь внезапно пару раз постучали. Катерина и Жданна переглянулись: они никого не ждали. ― Войдите, ― разрешила Жданна, поправляя прическу. В комнату вошел отец, и лицо девушки разгладились, а губы растянулись в улыбке. ― Решил порадовать тебя, ― сказал отец, и, подойдя ближе к дочери, открыл красивую шкатулку, украшенную изумрудами. Беркут с первого взгляда определила, что шкатулка сама по себе бесценное сокровище, и могла затмить многое, кроме того, что было в ней самой. Элегантное ожерелье из сапфиров и бриллиантов посверкивало в ярком свете, и на несколько секунд у Жданны сперло дыхание. ― Наденешь после выступления. ― О, папа! Оно прекрасно! Спасибо! Она подошла к отцу и крепко, насколько позволяло хрупкое одеяние, обняла его. Смущенный, мужчина неловко погладил дочь по спине, надеясь не испортить ни наряд, ни прическу. ― Покажи им всем сегодня, ― внезапно шепнул Николай Беркут, жестко, так, как обычно он отдавал приказы. ― Ты прекрасна. И ты будешь блистать, моя девочка. Жданна удивленно улыбнулась, и кивнула. Если отец в нее верил, она не имела право опозориться, ударить в грязь лицом. У них в семье как было: отец сказал ― все выполнили. Единственный раз, когда Жданна не подчинилась, это именно тот раз, когда она вместе с тетей отстояла свое право на балет. Теперь отец желал ей удачи и победы. Это было невероятно важно. ― Папа! Мужчина остановился в дверях и развернулся. ― Да, chérie «дорогая»? Жданна глубоко вдохнула. ― Я буду смотреть тебя. Пожалуйста, чтобы не случилось, не отводи от меня взгляд. Делая фуэте, нельзя отводить взгляд от объекта своего внимания. ― Примета такая? ― Нет. Как любил говорить дедушка ― «голый факт». На суровом лице графа Беркута мелькнула улыбка. Улыбка, которая сделала его лицо моложе, но как-то неуловимо обречённее. Будто он знал что-то, что не знала сама Жданна. ― Я буду смотреть на тебя. Ты будешь блистать. Жданна кивнула; отец вышел. Ее била крупная дрожь, и она не знала, как с ней справиться. Из легких словно исчез весь воздух. Задыхаясь, она схватилась за грудь, старалась унять бешеное сердцебиение. ― Жданна… ― внезапно позвали ее, но она не предала этому значению. Она потерла лоб, стараясь прийти в себя. Перед выступлением нельзя было так нервничать, да и что она переживала ― она могла бы станцевать в слепую, идеально знала все движения, музыку и свою роль. Так чего ей было бояться? «Меня кто-то звал», ― отрешенно подумала она. Встав, девушка вышла в коридор, но никого не увидела. Беркут пожала плечами. Если человек хотел сказать что-то важное, он бы подождал, а если ушел, значит и не так важно это было. ― Графиня, ― Жданна вздрогнула, когда рядом абсолютно бесшумно появилась Катерина. Беркут перевела взгляд на фрейлину, и вопросительно махнула головой. ― Пора, графина. Танец совершенно аутентичен и неповторим, начиная с костюмов, заканчивая гармоничными и плавными движениями в такт музыке. Занятие балетом — это гармония, чувственность, умение сливаться воедино с музыкальным потоком и плыть с ним в одном течении. По-настоящему величественное зрелище. Удивительно легкая музыка, невероятные декорации и виртуозные танцы — все это «Сильфида». Перед зрителем открывается мир грез, где порхают легкие как воздух сильфиды, а мечта переплетается с реальностью. Беркут, в своем легком, невероятно красивом костюме выпорхнула вместе с остальными девушками на сцене и замерла в самой ее середине. Рядом с ней спустя мгновение появился ее партнер ― мужчина, которому принадлежала партия Джеймса. В мире часто забывают о существовании сказок. Реальность берет свое. Однако помечтать иногда просто необходимо — это лучшее лекарство от всех проблем. Беркут, всего на секунду, подняла взгляд в зал. Жданна никогда не жаловалась на зрение, поэтому в эту секунду, когда, казалось, замерло все на свете, не только музыка и люди, но и ее собственное сердце, она поняла ― там, в ложе рядом с государем, тот самый человек, тот мужчина, который столь галантно помог ей в том лесу. Он смотрел на нее, и Жданна могла поклясться, что он тоже ее узнал. Его губы дернулись в едва заметной ухмылке, будто ободряя, и Беркут поняла, что теперь будет танцевать для него. Она почему-то была уверена: он не отведет взгляд. *** Ноги слегка тряслись, руки дрожали, и Жданна была рада, что у нее была Катерина, которая спокойно и методично помогала своей графине переодеваться. В груди болело неимоверно, жгло и кололо, не давая легким нормально дышать, но едкая горечь осознания придавала сил. ― Я справилась, ― шепнула она пересушенными губами. ― Справилась… Катерина, затягивая корсет нежного белого цвета, подняла взгляд на графиню, и ее губы растянулись в мягкой улыбке. Она затянула и завязала корсет и положила руку на плечо Жданны. ― Вы справились, моя госпожа, ― сказала она. ― Вы были прекрасны. Балерина слабо кивнула. Она все еще не очнулась после выступления, сердце то замирало, и становилось трудно дышать, то вдруг заходилось в бешеном темпе, и воздух вокруг казался обжигающе-раскаленным. Все, что могла сделать Жданна ― тихо дышать, напевая какую-то песенку. У нее было всего полчаса, чтобы привести себя в порядок и спуститься вниз, в большой зал, чтобы присоединиться к балу в честь императора. Катерина быстро одевала свою графиню, изредка прося поднять руки или повернуться. Юбка графини была черной, достигала пола и даже имела шлейф, очень объемная сзади, переходящее в драпировку. Темно-синий корсаж сидел плотно по фигуре, с обшитыми кружевами косточками и ремешками на плечах. Накидка, пелерина, расшитая бусинами и бисером. ― Вы не хотите еще отдохнуть? ― спросила Катерина, но Жданна покачала головой. Если она пробудет здесь еще немного, то мандраж после выступления может продлиться, поэтому лучшим решением было выйти поскорее из комнаты и спуститься вниз. Зал встретил ее великолепием, громкой музыкой и ярким светом. Жданна поморщилась, пару раз моргнула, но в зал вошла так, как подобало девушке ее статуса ― гордо подняв голову, плавно шагая, будто танцуя, красивая, молодая «звезда». Кто-то, замечая ее, делал комплименты, на которые Жданна вежливо улыбалась. ― Ты была прекрасна, дочь, ― произнес отец, и мать согласилась с ним легким кивком головы. К сестре тут же подлетели близняшки, стали дергать ее за руки, прося обратить внимание и щебеча о том, как она была прекрасна. Несмотря на то, что им было по четырнадцать, Алиса и Алина оставались по-детски непосредственными, хотя слишком по-женски кокетливы. Эти две крайности очаровательно балансировали в них, делая их энергию такой необычно привлекательной, что даже сейчас Жданна видела, как к ним обращаются заинтересованные мужские взгляды. Жданна рассмеялась и положила на плечи сестер руки. ― Мои прекрасные sœurs «сестры», ― балерина расцеловала Алису и Алину в щеки, слушая о том, как они восхищаются ее танцем. В речи девочек мешался русский и французский, которые они знали примерно на одинаковом уровне, и Жданна, все еще взбудораженная случившимся, понимала их через раз. ― Тебе нравится мое платье, Жданна? — совсем по-женски спросила Алиса, расправив складки на своем кремово-розовом платьице с розочками и рюшками. ― А мое? ― тут же подключилась Алина. Ее платье было голубым. Несмотря на то, что две девочки походили друг на друга как две капли воды ― обе темноволосые, стройные, пока еще без заметной женской фигуры, с одинаковыми чертами лица ― они постоянно пытались сделать резкий контраст друг на друге. К примеру, Алиса любила рисовать в правом уголке рта черную родинку, в то время как Алина этого никогда не делала. Жданне вспомнился только один случай, когда близняшки подчеркнули то, что они были рождены вместе ― на именины брата Алиса нарядилась в черное платье, а Алина ― в белое, но каждая из них украсила платье бисером ровно противоположного цвета, и накололи на грудь розочку. Вся семья, как и гости, были в восхищение. Легкий укол грусти кольнул в сердце ― Анатолий, любимый старший брат, был занят делами в своей гимназии, и не смог посетить этот бал, о чем сильно сожалел. ― Они безупречны, девочки, ― улыбнулась Жданна, наблюдая, как сестры по-детски морщит носик. Точь-в-точь как делала она сама в детстве, когда долго ждала ответа или оказывалась им недовольна. Они и правда была очаровательными графинями ― красивыми, изящными, с безупречными манерами и вкусом. Матушка, кинув на старшую дочь быстрый взгляд, и очевидно поняв, что Жданне требуется немного отдыха, погладила младших дочерей по лопаткам и улыбнулась. ― Давайте мы оставим Жданну с отцом. Граф Вороновской хотел представить вас своим сыновьям. Алиса и Алина тут же забыла про сестру, и последовали за матерью. Отец подставил Жданне локоть, и та ухватилась за него. ― Как ты себя чувствуешь, chérie «дорогая»? ― спросил Николай Александрович, и Жданна устала улыбнулась. ― Я бы хотела поскорее оказаться дома, ― призналась Жданна. ― Хочу лечь и забыться сном. ― Подожди еще немного, ― улыбнулся отец. ― Мама неважно себя чувствует. Около часа ― и вы поедете домой. Жданна отстранено кивнула, и не стала говорить, что час — это много для нее. Вокруг кипела жизнь, играла музыка, люди танцевали. Отец предложил ей бокал с вином ― в такой день отец мог позволить детям выпить совсем немного вина ― и Жданна медленно пила сладкий напиток. Иногда к ним подходили люди, которых Жданна не знала, и которых она забывала почти сразу, после представления. Комплименты и похвалы лились по отношению к ней как из Рога изобилия, и от Жданны не требовалось что-то большего, чем пустые, лишенные искренности слова благодарности и вежливые улыбки. Впрочем, той части балерины, которая не стремилась поскорее заснуть, льстило то, что она слышала. На балу, более чем на любом другом светском мероприятии, уместно веселое и любезное выражение лица. Показывать на балу, что вы не в духе или чем-то недовольны, неуместно и невежливо по отношению к веселящимся. Жданна старалась изо всех сил, никто не могу обвинить ее в том, что она была плохой девочкой. По традиции, бал открывался полонезом, где в первой паре шёл хозяин с наиболее почётной гостьей, во второй паре — хозяйка с наипочетнейшим гостем. Но сегодня был не совсем обычный бал ― праздновалась коронация Императора. Видимо, Николая Павловича отвлекли какие-то срочные дела, потому что его до сих пор не было. Но едва немного придя в себя, Жданна снова вспоминал про того загадочного мужчину, которого она видела. Ведь это был совершенно точно он ― там, рядом с приближенными людьми императора Николая. И он узнал ее, и он видел, и даже в тот момент, когда она впервые за всю историю российского балета прокрутила тридцать два фуэте ― он смотрел на нее не отрываясь, осознавая ― или нет ― что стал тем предметом внимания, и что ему нельзя было отводить взгляд от балерины. И он не отвел. Найти его было проблематично. Если на балах девушки могли рядиться в самые разные платья, пестрые и не очень, закрытые и немного вульгарные, самых разных цветов, по которым их можно было отличать одну от другой, то с мужчинами все было сложнее. Бал имеет свой церемониал и правила поведения, что делает его таким величественным и роскошным. Всё это позволяло сохранить изысканность и привлекательность. Было принято приходить на бал одетыми парадно. Кавалеры ― во фрачной паре, смокинге или костюме (в зависимости от конкретных требований и условий), белой рубашке и жилетке. Обязательным предметом туалета кавалеров были белые перчатки. Штатские носили лайковые, а военные — замшевые перчатки. Конечно, найти одного конкретного мужчину здесь было сложно. Они сливались в одну массу, отчего пестрило в глазах, но Господь ― или кто-то иной ― был милостив к Жданне, и она нашла нужного мужчину совсем скоро. Слегка прищурилась, глядя на него: мужчина был в костюме, как и требовалось, все с теми же аккуратно уложенными волосами, он разговаривал с графом Бенкендорфом ― другом ее отца, и чему-то нахально, совсем по-мальчишески улыбался, хотя ему явно было больше двадцати, а возможно ― тридцати. Он опирался на уже знакомую так же трость. Жданна отвела взгляд, вежливо улыбнулась пропорхнувшей мимо девушке, которая что-то прочирикала про ее выступление, и сжала локоть отца. ― Вот и мой загадочный спаситель, ― шепнула она, и Николай тут же склонил к ней ухо. ― Мужчина с тростью, что говорит с Александром Бенкендорфом. Отец поднял взгляд, делая вид, что просто осматривается, да и не сразу он смог найти нужного человека. Жданна смотрела в другую сторону, поэтому не видела, как ― найдя нужного мужчину ― на губах отца дрогнула довольная улыбка. ― Гуро Яков Петрович? ― А это он? ― резко спросила графиня, переведя взгляд на Якова Петровича. Яков Петрович Гуро считался одним из лучших дознавателей и был притчей во языцех даже за пределами Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Жданна слышала о нем от отца несколько раз, да и как любила говорить бабушка ― «слухами земля полнится», поэтому какое-то мнение о Якове Петровиче Жданна могла составить. Отец описывал его как слегка ироничного мужчину, который всегда пребывает на каком-то подъеме, но при этом он с легкостью и точностью раскрывает даже самые точные дела. Он немного самовлюблен, что было вполне обоснованно для человека его положения, умен, хитер и состоятелен, хотя о последнем не любил распространяться. И Гуро был не женат. Мама говорила, что такие люди как он женаты на работе. Будто почувствовав внимательный взгляд, обращенный к нему, Яков Петрович что-то быстро сказал Александру Бенкендорф, и обвел взглядом зал, ища человека, объектом внимания которого он стал. Жданна сначала почему-то захотела отвести взгляд, но потом лишь гордо расправила плечи и ожидала того момента, когда их взгляды пересекутся. Увидев ее, Гуро уже знакомо улыбнулся. Губы Беркут дрогнули в ответной улыбке, и она слегка кивнула головой, показывая, что узнала его. Яков Петрович усмехнулся, почти акробатическим движением подкинул вверх свою трость, поймав ее у самого вверх и, снова что-то сказав графу, направился в ее сторону. Жданна глубоко вдохнула, но тут ее оглушила громкая музыка, означающая одно ― в зале появился император России.