Нас учили быть птицами

Это был взрослый, красивый черноволосый мужчина. Он был высоким, у него была бледная кожа, длинные тёмные волосы и тёмные усы. Одет мужчина был обычно в красно-малиновый кафтан с меховым воротником и такого же цвета штаны, носил сапоги. Жданна была уверена, что она никогда его не видела, и она не знала, что породило панику еще больше ― то, что она внезапно оказалась на прогулке в совершенно незнакомом месте с совершенно незнакомым мужчиной, и даже не помнила, как это произошло; или что вообще происходит в общем. Холодный ветер подкинул ее волосы, и Жданна ожидала почувствовать холод ветра, но ничего не произошло. Она поправила меховой плащ. Рот ее вдруг раскрылся против ее воли, и она сказала: ― Красиво. Мужчина посмотрел на нее. — Никогда не видела поселения с такой высоты? — поинтересовался мужчина хриплым баритоном. Жданна неопределённо передернула плечами, и вдруг испугалась. Испугалась так, как не пугалась никогда в жизни, до дрожи в коленках, ее тело дрожало бы от страха, а на глаза наворачивались слезы. Но сама она не чувствовала ничего. Точнее — это тело не чувствовало ничего. Только внутри, где-то у самого сердца, у этой женщины было какое-то странное умиротворение. Она не боялась того, рядом с кем сидела, но при этом словно была какая-то обреченность, словно… Нет, Жданна не могла ни разобраться, ни назвать чувства, которые царили в сердце женщины, внутри которой Жданна ― или ее душа ― внезапно оказалась. Зато она сама могла сказать о том, что была дико напугана. Вернее сказать, она знала, что страх должен быть здесь, могла почти чувствовать неудержимый поток поглощающей разум паники, но… не чувствовала на самом деле. Что-то происходило. Что-то, что Жданна не могла контролировать. Разговор с ней ― с этим телом ― и незнакомым мужчиной между тем продолжался. — Не доводилось, если честно, ― произнесла не-Жданна. — Странно, мне казалось, у тебя был ухажер. Тело девушки промолчало. Жданна ― точнее, она, эта женщина ― пошла к мягкой куче осенних листьев и бухнулась на спину, в мягкую перину листьев. Краем глаза Беркут увидела, как лошади дремали неподалеку, пригревшись на солнце. — Жених, — безразлично поправила она. Жданна тревожно замерла, глядя на свои такие самостоятельные руки и даже не пытаясь разобраться в том, что чувствует. Точнее, что чувствует именно она, а что — она-во-сне, она-управляющая-этим-телом. Этот мужчина подошел и сел рядом. «Он такой красивый, ― подумала Жданна отстранено, как-то легко и безразлично принимая тот факт, что здесь ― где-то это здесь не было ― она своим телом не управляет. Сон, это наверняка был сон, ведь она понимала, как Катерина укладывала ее спать. ― Правда, красивый. Интересно, она и он пара? Про этого ухажера они говорят в прошедшем времени» — Уже не суть важно, ― сказал мужчина. ― Разве он не пытался впечатлить тебя красивыми и любовными жестами? Жданна отстранённо отметила, что даже не знает, как она сама выглядит. Она чувствовала, что была выше и тоньше, чем у себя, женщина явно была старше нее, даже если и ненамного. И было что-то еще. Какое-то чувство, неясное чувство у самого сердца. Его Жданна тоже не понимала. Мужчина повернулся к ней целиком, одну ногу согнув в колене и закинув на него руку. — Казак? — коротко хохотнула не-Жданна. — Что вы, господин Казимир. У казаков одно доказательство любви — избиение. Бьет — значит любит, — Беркут почувствовала, как ее губы криво усмехнулись. — Но он иногда приносил мне цветы или мелкие дары, так, чтобы показать свое расположение. — Он поднимал на тебя руку? Жданна вздрогнула ― не телом, а душой. — Нет. «Казимир! ― внезапно встрепенулась Жданна. ― Она назвала этого мужчину Казимиром!» Огонь в очаге пригас, свечи почти догорели — в комнате стало значительно темнее. Попытавшись вскочить, Жданна покачнулась — ноги занемели, а значит, спала она довольно долго. Но по крайней мере они двигались по ее воле. А не как… Жданна испуганно поморгала и даже пару раз взмахнула руками, чтобы убедиться, что контролирует собственное тело. Она все-таки поднялась с кровати и прошла по комнате, после подходя к зашторенным окнам. ― Господи, что это было такое? ― прошептала Жданна, стоя у окна и наблюдая рассвет. Она сжала свои плечи, пытаясь осознать, что это было такое? Просто сон? Но с чего бы? Такой яркий и реальный, будто все это было на самом деле, будто… она когда-то это переживала, или когда-то знала того, кто это пережил. ― Это был просто сон, просто сон, ― прошептала Жданна, с силой проведя по лицу ― жест, перенятый у отца, чтобы успокоиться. ― Просто сон. Дверь в комнату открылась, заставляя Жданну вздрогнуть. Желудок сжался, и тонкие волоски на руках встали дыбом, как от холода. На пороге появилась Катерина, и на ее лице промелькнуло удивление. ― Графиня? ― позвала она. ― Вы уже встали? ― Да, я… ― Жданна запнулась, не зная, как объяснить свое внезапное пробуждение. Последние четыре дня после того бала Жданна спала почти до обеда, и родители ей это позволяли, понимая, как подготовки к выступлению измотали ее. ― Проснулась и не смогла заснуть, ― соврала она, и Катерина кивнула. ― Я принесла вам платье, ― сообщила девушка, проходя в комнату. ― Камин совсем погас, я сейчас растоплю его снова, ― сообщила Катерина, и она только сейчас поняла, как в комнате на самом деле было холодно. Жданна равнодушно кивнула. Она вспомнила, какой сегодня день ― воскресенье, а это значит, что они с семьей должны поехать в церковь на службу. Беркут посмотрела в окно. Асфальт на улицах покрывали лужи, тяжелые свинцовые тучи висели на небе, а сильные порывы ветра срывали разноцветные листья с деревьев. Сентябрь обещал быть мрачным и сырым. Ее парчовое платье было тёмно-синего цвета с длинными рукавами с высоким воротом, фасон скромный, свободного кроя, без больших разрезов. Платок для головы был приглушенно-белого цвета, достаточно чистым, но при этом не режущим глаза своей белизной. Максимально закрытые туфли на маленьком каблучке. Одежда была опрятной и выглаженной, обувь — чистой. Когда Жданна спустилась вниз, поправляя косу темно-каштановых волос, семья ее уже ждала. На лицах близняшек было написано спокойное смирение от того, что сегодня они опять остались без завтрака, но тут родители были непреклонны. Увидев спокойно спускавшуюся по лестнице дочь, Николай Беркут хмыкнул. ― Я думал, тебя будет сложно разбудить. Жданна слабо улыбнулась. Она все еще немного дрожала после слишком реалистичного, непонятного сна. ― Я проснулась раньше, не смогла заснуть, ― повторила Жданну уже сказанную Катерине отговорку. Не говорить же родителям правду, верно? Несмотря на то, что во сне не было ничего сверхнеприличного, Жданну ни тогда, ни сейчас не покидало ощущение, будто она чего-то в нем не поняла. Помимо того, что было между теми людьми конкретно в этот момент, было нечто еще, что Жданна не могла угадать между строк. Но это было, и девушка с одинаковой равной степенью хотела и не хотела это узнать. В церкви было тихо и спокойно, пахло ладаном, строй голосов выводил молитвы. Жданна смотрела на горящую свечу в своих руках, и думала, к ее большому сожалению, совершенно не о том. Та женщина… Было в ней что-то знакомое и родное. Да, Беркут до сих пор не знала, как она выглядит там, но неужели внешность была важнее чувств? А чувства ее внутри захлестывали… «― Твой дедушка доверил мне много своих тайн, милая. Главная из них… ― Что он был ведьмаком. Да, я знаю». Жданна подняла взгляд, рассматривая внутреннюю отделку куполов. Золотистые мозаики переливались, и у Жданны немного резало глаза. Она одними губами повторяла слова заученных с детства молитв, но смысл до нее сегодня не доходил. Даже если с разумом и договорилась, то сердце заходилось в истерическом припадке каждый раз, когда она вспоминала хотя бы малейшее слово из сна. Итак, что она имела по итогу? Во сне она была в теле какой-то девушки, которая обсуждала с каким-то мужчиной ― по имени Казимир ― ее бывшего жениха. Точнее то, что он был не таким уж и плохим, но девушке он не нравился. И в этом ее признание ― или повторении уже известного факта ― было нечто, что радовало Казимира. Так кем же они были друг другу? Хорошие друзья, чьи чувства не озвучены? Возлюбленные, недавно их осознавшие? Давние любовники? А сама Жданна в этом теле? Она испытывала при рассказе легкую грусть, будто говорила о чем-то давно потерянном, но это не была тоска по жениху ― хотя, как Жданна могла судить об этом, она ведь сама никого никогда не любила. Она тихо вздохнула, перекрестилась и, стараясь не привлекать к себе внимание, скользнула взглядом по присутствующим. Многих она знала ― ее отец был графом, а этот титул обязывал к множествам связям в обществе. Да и отец не оставлял попыток найти для дочери ― пока что только старшей, поскольку близняшки были еще малы для замужества, «но не для сватовства», как любила добавлять мать ― достойного супруга. Поэтому Жданна действительно знала многих, и даже общалась с ними, даже если это общение ограничивалось двумя-тремя словами, которые они были обязаны произнести по этикету. Девушка скосила глаза в правую сторону и с внезапным удивлением наткнулась на ответный взгляд. Яков Петрович тоже был тут, в черной одежде, он стоял, гордо выпрямив спину, и совсем не представлялся человеком, раскаивающимся чем-то. Более того, лицо его выражало необычайное удовлетворение, и Жданна даже представить не могла, что могло его так обрадовать. Увидев, что девушка заметила его, Яков вежливо кивнул ей, и Жданна повторила его жест. Понимая, что дальше ей смотреть на него не положено, особенно в церкви, она с легким разочарованием отвела взгляд. Ей было невдомёк, что Яков Петрович ненавидел приемы, который посетил некоторое время назад, и тем более не посещал такие показательные службы в церкви. Он предпочитал тихую, уединенную жизнь, которая чаще разбавлялась работой, нежели такими событиями. Для Гуро было предпочтительнее провести вечер за книгами, переводами или же бокалом хорошего алкоголя, но не среди блюдолизов и лицедеев. На тот прием он явился по двум причинам: во-первых, личное приглашение от императора просто так не проигнорируешь, и не соврешь, чтобы не приходить. А во-вторых, уж больно упрашивал появиться на этом мероприятия Александр Бенкендорф. Причем не просто приехать за десять минут до появления императора и уехать спустя минут двадцать, а пообщаться с людьми и кое с кем познакомиться. Уже после, Яков понял, что этой «кое-кем» была Жданна Николаевна Беркут. Он понятия не имел, какой именно договор был между Бенкендорфом и графом Беркутом, но был более чем уверен, что этот договор был. Вероятно, Николай Александрович попросил Александра Христофоровича найти для своей дочери достойную партию. И, очевидно, Бенкендорф посоветовал именно его ― Якова Петровича. Это могло разозлить. И должно было. Яков не собирался жениться, даже не думал об этом. Он жил работой и был на ней же женат, а книги были его любовницами. Зачем в этом прекрасном треугольнике понадобился кто-то третий? Яков разгадала нехитрый план графов, едва его представили молодой графине. Но, вопреки всему, такое самовольство за его спиной не разозлили Якова. И причиной этого была именно девушка, которую ему хотели так ненавязчиво предложить в жены. Жданна оказалась весьма сообразительной. Она, как и полагалось юным прелестницам, на балу лишь больше молчала, но по ее вопросам, которые она ему задавала, и по глазам, которые блестели, когда она получала ответы, было ясно, что в ее прекрасной головке далеко не пустота. В ней не было то, что Яков Петрович с завидной периодичностью встречал в других девушках на тех редких балах, что он посещал. В ней не было массы заученных с детства фраз, любезностей, в которых не было ни капли искренности. А если и были, то она ловко заменяла их на то, что считала нужным. Яков Петрович назвал бы ее умной, но ум и сообразительность ― это разные вещи, и до того, чтобы доказать, что она не просто сообразительная, а не глупая, он хотел пообщаться со Жданной еще несколько раз. А там ― кто знает. И конечно, у Жданны было еще одно преимущество. Она была красивой. Яков Петрович редко обращал внимание на внешность девушек, но не оценить красоту графини Беркут он не мог. Возможно, дело было в том, как он ее увидел ― не в тот первый раз в лесу, когда темноту разгонял только один фонарь, а именно тот раз на сцене. Когда их глаза встретились и почти не разрывались во время всего представления. У Жданны была необычная красота. В ней удивительным образом сочеталась прелесть еще юной девушки и обольстительная красота уже взрослой девушки. Увидев ее во второй раз, увидев смертную женщину в образе неземного создания, он замер, глядя за неё с нескрываемым интересом. «Господи, она даже понятия не имеет, насколько красива», ― думал он во время всего ее представления, пожирая её глазами. Если бы Жданна это знала, то вела бы себя иначе: стреляла глазками, кокетничала и одной улыбкой легко обводила бы вокруг своих пальчиков всех мужчин на этом торжестве ― и на множестве других, которые были до него и которые будут после. Она не делала этого не потому, что была глупа, а просто потому, что не знала силы своей красоты. А может, графиня знала, просто ей всё равно? Прошлым вечером Бенкендорф непрозрачно намекнул, что Беркуты всей семьей каждое воскресенье посещают эту церковь. Яков сделал вид, что это не важно, но за три минуты до начала службы уже был здесь, и ждал ее. Заметив его, Жданна вспыхнула, а выражение её лица стало настолько забавным, что Яков Петрович едва не расхохотался. Она явно не ожидала его увидеть, хотя в момент их прощания она весьма явно намекнула, что была бы не против новой встречи. Но графиня явно не ожидала, что она произойдет так скоро. Когда служба наконец-то была закончена, Яков, улучшив момент и возможно, оказался чуть позади графини. Достаточно близко, чтобы, наклонившись, нашептать ей на ухо то, что обдумывал все это время. ― Если у вас есть возможность, не хотите ли встретиться сегодня вечером у какого-нибудь ручья? Жданна скосила глаза, будто желая убедиться в том, что это был именно Яков. Времени у них было немного, но плотный поток людей играл им на руку. Жданна спрятала улыбку, слегка наклонив голову, а потом сделала легкий полушаг назад, будто неловко натыкаясь на Якова, и быстро проговорила: ― Сегодня я поеду к бабушке. Через то же место. Яков усмехнулся и кивнул, давая понять, что намек девушки он осознал. Он легко миновал Жданну, растворяясь в толпе, и не замечая, как довольно блеснули глаза графини. Не заметил он так же то, как свел на переносице брови граф Николай Беркут, заметивший этот короткий диалог. О чем шла речь он, конечно, не услышал, но надеялся, что это был просто короткий, приветственный флирт, которым Гуро мог подчеркнуть, что прошедшие недели не заставили его позабыть о юной балерине. «Ее радость, что мать не заметила», ― усмехнулся граф. Даже если она и хотела найти достойную партию своей дочери, вот такие вот перешептывания, особенно в церкви, она бы не одобрила. Отец же… отец был более лояльным к своей дочери. Он знал, что они с женой воспитали из Жданны достойную, умную молодую леди, и она не позволит себе больше, чем несколько тайных встреч и легкий флирт. Или просто хотел на это надеяться. После обеда, пока все семья погрузилась в дневной сон, Жданна действительно собиралась к бабушке. Но небольшая прогулка с Яковом Петровичем по берегу лесной реки явно не будет лишней. Кроме того, она, как порядочная девушка, не собиралась отказываться от своей фрейлины. Та пойдет немного дальше, и в итоге ― «волки сыты, овцы целы». Закатное солнце, прячась за кронами вековых деревьев, дарило последние лучи. Холодный ветерок колыхал листву, разнося запах свежести по округе. Вечерняя прохлада осени уже давала о себе знать. Пение птиц, полеты бабочек, оживленность городских улиц ― все постепенно утихало и исчезало. Солнечные блики отражались в воде голубой реки, создавая чарующий блеск. Жданна сделала глубокий вдох полной грудью, смотря на небо. Даже воздух твердил: сентябрь ― здравствуй осень. Дни становились короче, листва потихоньку теряла свой насыщенный цвет, тускнея и желтея. Совсем скоро листья опадут, разменяв еще один год. Беркут поправила свою теплую накидку на плечах и посмотрела на чинно идущего рядом мужчину. Их разговор про книги иссяк пару минут назад, но следователя и балерину это не волновало. В абсолютной тишине они спокойно прогуливались по берегу реки. Жданна наслаждалась спокойствием, которое дарил лес, и видела, что такая прогулка и Якову Петровичу нравилась. ― Так вы работаете в Третьем отделении? ― вспомнила Жданна. Она знала, что мужчине вряд ли понравится разговор о его работе, но не могла сдержать любопытство. ― Я многое слышала о вас, но даже представить не могу, какие преступления вы раскрываете. Яков усмехнулся. Он всегда улыбался или усмехался, но Беркут почувствовала, что под личиной вечно уверенного в себе следователя кроется одинокий человек. Даже если сам он об этом и не подозревает. ― Не читаете газет? ― Весьма редко. Мама считает, что все новости, которые нужны юной девушке, я получу от нее самой. Гуро с интересом посмотрел на нее. С куда большим интересом, чем он мог себе позволить на балу. Видимо, здесь, вдали от посторонних глаз ― не считая Катерины, которая бесшумно скользила на неком расстоянии от господ. Достаточно далеко, чтобы не слышать их разговора, но достаточно близко, чтобы честь ее графине осталась чиста. ― Но вам этого мало? ― Да. Но узнать все с первых уст было бы интереснее. Если вы не посчитаете это наглостью, быть может, расскажете мне про какое-нибудь свое дело. Яков задумался. Блестящий столичный следователь, знаменитый своими удивительными мыслительными способностями. Отличный специалист, работающий в Третьем отделении императорской канцелярии. Какими делами он занимался ― некоторым и представить было сложно, а дела порой были такие, что даже мужчины вздрагивали. Что же можно рассказать юной девушке, чтобы она не поспешила свернуть их встречу? ― А вам будет интересно? ― аккуратно поинтересовался он. ― Не думаю, что могу заснуть под такие рассказы. Расскажите что-то на ваше усмотрение. Гуро задумался ― что такого можно рассказать, чтобы и Жданна не испугалась, и лишнего не сболтнуть про дела Третьего отделения. Наконец, он медленно, тщательно подбирая слова, рассказал про один из наиболее интересных, и не слишком страшный случай. Третье отделение занималось сыском и следствием по политическим делам, осуществляло цензуру, боролось со старообрядчеством и сектантством, ведало политическими тюрьмами, расследовало дела о жестоком обращении помещиков с крестьянами, надзирало за революционерами и антиправительственно настроенными общественными деятелями. Фактически это был высший орган политической полиции. Яков Петрович как-то был назначен на дело, связано со старообрядчеством. Один из проповедников этой ереси ― молодой юноша ― влюбился в некую виконтессу, чье имя Яков предусмотрительно скрыл. Юная девушка ответила ему согласием и даже согласилась на тайный побег, потому что родители, понятное дело, это брак не одобрили бы. Конечно, когда все открылось, родители ― влиятельные и богатые люди ― добились того, чтобы Якова Гуро назначили вести это дело. Изначально, мужчина посчитал, что это простой побег молодых влюбленных, но на деле все оказалось «интереснее» ― так сказал Яков. Чтобы войти в семью своего возлюбленного-старообрядца, виконтесса должна была сыграть в необычную игру с его родственниками. Всю ночь, с двенадцати часов и до шести утра, они гоняли бедную по лесу в звериных масках, с ружьями и веревками носились за ней, выкрикивая какую-то мерзость. Яков Петрович девушку нашел, но для задержания старообрядцев понадобилось еще несколько людей. В тот раз все обошлось малой кровью ― Якову пришлось застрелить только одну девушку, которая бросилась на него с ножом. Сумасшедших закрыли, где надо, а виконтессу вернули в лоно семьи и даже потом, когда шок прошел, удачно отдали замуж. У Жданны глаза светились, когда она слушала и когда что-то спрашивала, и Яков Петрович внезапно понял, почему мать Беркут так не хотела, чтобы дочь читала газеты. В отличие от тех девушек, которым Яков что-то говорил о своей работе, Жданна не кривила губки, как ребенок, не заявляла капризно, что такие ужасы стоит поскорее забывать, мысленно не проклинала Гуро за то, что он сказал нечто, не вписывающееся в ее понятия мира. Жданна слушала и слышала, она анализировала это, чтобы расширять свое понятие о мире, который ей не давали постичь. «Если бы ей только можно было показать его весь» ― с внезапной тоской подумал Гуро, глядя на идущую рядом девушку. Жданна опустила голову и слегка прикрыла глаза, обдумывая ответ на свой недавно заданный вопрос. ― А можно я кое-что спрошу? ― внезапно поинтересовалась она. ― Возможно, это будет нетактично, но все-таки хочу поинтересоваться. ― Смелее, ваша светлость, ― Яков рассмеялся, и еле-еле удержался от желания щелкнуть графиню по носу, как совсем маленькое дитя. ― Никогда бы не подумал, что вопросы о моей жизни могут доставлять мне удовольствие. Он что-то почувствовал там, когда увидел ее в первый раз. Какое-то приятное тепло, вызывающее улыбку на его лице, заставляющее желать смотреть на нее снова и снова. Он наблюдал за ней со стороны, когда она не видела, думала, что одна, и в этом была необъяснимая для него магия. Наедине с собой всегда видна искренность во всем своем проявлении. Яков понимал, что, возможно, такого чувства он больше не испытает никогда, поэтому дал шанс и себе, и ей. Жданна какое-то время молчала, обдумывая свой вопрос, решая, какие слова подобрать и как лучше сказать, а потом спокойно спросила: ― Когда речь идет о долге и чести, что вы выбираете? Не настаиваю на рассказе про какой-либо конкретный случай, но мне интересно получить ответ. Яков опешил. Он даже замедлил шаг, не ожидая такого неожиданного вопроса от юной девушки. Долг, честь… Какое все-таки философское направление разговора задает балерина, совсем еще юная девушка, в два раза его моложе. А Беркут, между тем, смотрела пытливо, пристально и внимательно, и ее темно-карие глаза ― как сырая земля ― слегка поблескивали от желания получить ответ. И вместе с тем, она поняла, если бы ее собеседник не смог бы ответить. ― Между долгом и честью… ― произнес Гуро, задумываясь, а потом ответ сам его нашел. ― Наверное, я выбрал бы свою репутацию. Такого Жданна точно не ожидала. ― Что? ― Моя милая Жданна Николаевна, репутация ― для меня все. А репутация ― достойная репутация ― появляется после долгой и упорной работы. Возможно, именно поэтому я еще не женат, ― Яков усмехнулся. ― Иногда, выполняя долг, можно опозорить себя, или следуя долгу чести можно стать насмешкой. Если встает такой выбор, я хочу любым способом сохранить свою репутацию. Это самое важное, что есть у каждого человека. Или одно из самого важного, ― он посмотрел на Жданну, которая как-то странно притихла. ― Вы не согласны? Девушка ответила не сразу. Она подолгу рассматривала воду реки, и даже ничего не сказала, когда Яков Петрович ненавязчиво развернулся назад, понимая, что обратная дорога займет столько же, сколько они шли сюда, ― а конкретнее час, и что балерине лучше оказаться в доме бабушки до захода солнца, хотя время было всего пять часов вечера. ― Моя матушка думает, что я уже разрушила свою репутацию, став балериной, ― внезапно тихо призналась Жданна, и по ее тону было ясно, что говорить она этого не хотела. Хотя бы потому, что ей явно было неприятно думать про это. Повинуясь внезапному порыву, Гуро протянул руку в черной перчатке, и коснулся девичьей руки, затянутую в сетчатую светло-синюю перчатку. Этот жест заставил Жданну вздрогнуть и перевести взгляд на Гуро. Мужчина слабо улыбнулся ей и сказал, сжимая тонкие пальчики в знак поддержки: ― У нашего императора и всех достопочтенных людей другое мнение на этот счет. Вы были прекрасны на том балете. Жданна улыбнулась в ответ. На обратном пути Яков Петрович понял, что теперь его очередь расспрашивать Жданну. Он интересовался всем, что не смог выявить себе во время их разговора, и Жданна живо откликнулась на эти разговоры, радуясь, что Яков не стал продолжать болезненную для нее тему. Когда Гуро сопроводил ее до дома бабушки, уже смеркалось. В этот раз мужчина не стал выражать надежды на скорую встречу, однако поцелуй руки, продленный немного дольше, нежели предписывал этикет, и хитрая ухмылка сказали намного больше. Бабушка ее уже ждала, и даже не выговорила на счет опоздания. ― Ты чувствуешь себя немного лучше? ― с надеждой спросила Жданна, смотря на то, как Агафья Прокопьевна без всякого интереса смотрела на полную тарелку еды. Хотя, ответ она, конечно же, знала ― лучше бабушке не становится и уже не станет. Агафья лишь подкрепляет ее мрачные мысли, глубоко вздыхая и качая головой. ― Nie będzie lepiej, «Лучше уже не будет», ― произносит старуха на польском, и Жданна медленно кивает, чувствуя, как застревает кусок в горле. В ее семье почти все говорили на польском, хотя даже не учили. Один раз, когда она спросила об этом отца, он в шутку сказал, что их дальний предок был поляком, и теперь язык передается вместе с кровью. Жданна в это не верила, но польский почему-то знала наизусть. Агафья Прокопьевна покачала головой, и ее блеклые глаза устремились к внучке. ― А ты как? Все хорошо, моя донна? Жданна кивнула, а потом, почти что против ее воли, рот раскрылся, и девушка выдала: ― Я видела странный сон. На несколько секунд в столовой повисла тишина. Глаза бабушки странно сверкнули, а пальцы судорожно сжали белую кружевную салфетку. Жданна низко наклонила голову, уставившись в тарелку. ― Подними голову! ― громко приказала бабушка, и Жданна тут же подчинилась. ― Что это был за сон? Расскажешь мне о нем? Беркут пару минут молчала. Она не хотела рассказывать об этом, ведь даже не представляла, что можно сказать и как объяснить. Мало ли, какие выводы сделает бабушка? Но сегодня, кажется, рот девушка работал отдельно от ее мозга. ― Я хотела спросить, ― наконец аккуратно начала девушка. ― Имя Казимир тебе о чем-то говорит? ― Ни о чем. А что? ― Мне недавно приснился сон. Сон, в котором я была в теле другой женщины. И там был мужчина, которого она назвала «господин Казимир». Агафья Прокопьевна какое-то время молчала, внимательно глядя на внучку, будто ожидая, что Беркут скажет что-то еще, однако внучка смешалась, и молчала. Бабушка улыбнулась, желая подбодрить Жданну, но улыбка была скорее нервной, нежели весёлой. Поняв, что так девушка ничего не скажет, старая графиня снова задала вопрос: ― О чем вы разговаривали? ― О женихе этой женщины, ― ответила Жданна, не зная, как еще трактовать услышанное ею сегодняшней ночью. Она вообще не понимала, что там происходило, и в какой в том был смысл. ― Вроде как бывшим. Что он был казак, и что он не поднимал на нее руку, и… ― Я поняла, ― внезапно прервала ее бабушка и вздохнула. ―Хорошо. ― Что поняла? Что это было такое, бабушка? ― Жданна сглотнула, подавляя приступ тошноты, и поежилась, стараясь не думать о том, что за этим сном могло скрываться что-то большее. ― Это… не важно. Пока не важно. ― Бабушка, ― раздраженно сказала Жданна. Вместо непонимания пришла злость, ведь бабушка явно что-то знала, но ничего не собиралась рассказывать сюда по всему. ― Однажды, ― бабушка внезапно протянула руку и порывисто сжала ладонь внучки своей, стискивая пальцы. ― Однажды ты все поймешь. Недолго ждать осталось, моя беркут. Потерпи еще немного. Это то, ради чего ты родилась. ― Я ничего не понимаю. ― Ты поймешь, ― повторила бабушка. ― Поймешь… С наступлением ночи стало еще холоднее. Безумные ветра завыли, склоняя кроны деревьев, и вой этот был слышен даже в замке. По полу тянуло холодом, а на стенах в неотапливаемых частях замка осел иней. И пока стихия бушевала на улице, в одной из комнат царило абсолютное спокойствие и умиротворение. Жданна спала, обняв подушку. Шторы разлетались от задувающего ветра. Балерина уснула, забыв закрыть окно, открытое по непонятной причине. Ложась спать, она думала о странном поведении бабушки. Старая графиня знала многое, очень много, но пока, по какой-то причине, не хотела этим делиться. Девушка испытывала то ли злость, то ли просто глухое раздражение, но в итоге ей пришлось просто смириться и лечь спать. Конечно, она могла продолжать расспросы, но то ли уважение к старой женщине не позволяло это сделать, то ли какая-то непоколебимая уверенность в то, что бабушка рано или поздно она все расскажет. В Жданне жила непередаваемая вера в старую графиню, вера в то, что она не предаст и не обманет, сделает все, чтобы защитить. А еще, кутаясь в одеяло, она надеялась, что странные сны ее больше не посетят. Но этой ночью ей приснился еще один. *** Жданна стояла перед какой-то женщиной. Страшной женщиной, этого балерина отрицать не стояла ― на вид ей было лет пятьдесят, но в глазах и руках было что-то неправильное. Неправильное настолько, что Жданна сразу поняла, что женщине перед ней намного и намного больше. В глазах отражалась сила прожитых лет, руки были сморщенными, а пальцы слегка крючковатые. Ее темные волосы, лишь слегка посеребрённые сединой, были стянуты на затылке в пучок. Она была горбуньей, имела немного длинноватый нос, тонковатые губы, чуть скошенный подбородок, не совсем правильные брови. Она ― та, кем Жданна была здесь ― тоже знала о том, кем была эта женщина. От нее исходила темная густая сила, которая пыталась обволочь их и утопить. Густая и терпкая, совсем как мед. Потом женщина открыла рот, и с хрипом выдала: ― Ты. Губы Беркут разомкнулись, и она сказала: — Я. Опять-таки ни остановиться, ни задать хоть какой-то вопрос Жданна не смогла. Сознание было ясным, но тело… тело жило своей жизнью. Снова. — Зачем пришла? — глухо прокашляла эта женщина. — Поговорить, — коротко откликнулась Жданна. Женщина чувствовала, как кипит в этой женщине нечто странное, как вода в старом котле, и понимала, что если она сейчас отвлечется, то по ней ударят всей своей силой. Она тоже знала, но по какой-то причине не переживала. Возможно, потому что где-то рядом был тот мужчина ― Казимир ― Жданна его чувствовала, как невидимый лед в реке. Его присутствие придавало уверенности, хотя Жданна совсем не понимала, что она здесь делает. — Мне не о чем с тобой говорить. Горбунья попыталась захлопнуть дверь, однако Жданна удержала ее. И удивилась тому, какая сила была в ее собственном теле. — Не отказывайся. Это, возможно, твоя последняя возможность. — Последняя возможность? — горбунья криво усмехнулась. — Ты пришла мне угрожать, Щитилина Лана Федоровна? — Жданна вздрогнула, однако сдержала себя. От чего, Беркут не знала, но она об этом уже не подумала. Щитилина Лана Федоровна. Что же, теперь она знала, как ее зовут. — Хорошо, я извинюсь. Прости, что свела в могилу твою мерзкую семейку. Прости, что не успела сжить со свету тебя. Прости… В этот момент Жданна порадовалась, что от нее ни сказать, ни делать что-то не требуется и возможности вообще не было. Потому что, как отреагировать на это, она понятия не имела. Зато быстро ощутила, как гнев зародился в ней, и ударил по всему телу, будто раскат молнии. Это чувство было таким сильным, что Жданна даже испугалась, испугалась саму себя, Лану, в теле которой была. Лана выставила вперед руку, Жданна почувствовала, как их лицо исказилось гневом. Горбунья, будто подхваченная невидимой силы, пролетела через весь дом и ударилась спиной о стену рядом с зеркалом, и то разлетелось на мелкие осколки. В брызгах треснутого стекла старуха рухнула на пол, выдохнув короткое: «Дрянь». Если бы у Жданны была возможность, она бы завизжала от страха, но она ― внутри Ланы ― будто онемела от страха, скованная ледяной коркой. Как зверек перед охотой, Жданна тревожно замерла, глядя на свои такие самостоятельные руки и даже не пытаясь разобраться в том, что чувствует. Точнее, что чувствует именно она, а что — она-во-сне, она-управляющая-этим-телом, она-Щитилина-Лана-Федоровна. И есть ли между этим разница. Но Лана вовсе не была скована такими же чувствами, как балерина. Щитилина решительно влетела в дом, и Казимир зашел за ней, выходя из темноты. Лана знаком велела ему не вмешиваться, хотя Жданне хотелось, чтобы мужчина ее остановил. Что Щитилина хотела сделать с ней? Старуха внезапно взмахнула рукой, и осколки полетели в сторону Жданны. Та даже успела испугаться, но Лана повторным движением отвела их в сторону, но один все-таки задел руку, оставляя длинный глубокий порез на ладони. Струйка багровой крови быстро потекла вниз, пачкая рукав синего платья. Лана быстро тряхнула ладонью, не заживляя рану, но останавливая кровь. Горбунья попыталась подняться, но было ясно, что у нее ничего не получится. «Старые ведьмы зачастую было сильнее молодых» ― внезапно подумала Жданна, и вся вздрогнула от этой неправильной мысли. Ведьмы. Откуда это слово вообще родилась в ее разуме именно сейчас? Хотя, после этих пяти минут, никаких сомнений в том, кем Лана и эта женщина являлись, у Беркут уже не было. Занятая своими размышлениями, она, между тем, не могла отрешиться от тех чувств, что правили Ланой ― злость, боль, а еще неоспоримое преимущество, нечто, чему Жданна не могла ― пока что ― найти название. Какая-то сила, куда мощнее той, что она испытывала. Но старая ведьма не стала сдаваться просто так. Она встала на колени и пробормотала какое-то заклинание. Лана коротко застонала, сгибаясь пополам, и Жданна тоже почувствовала, какая это была боль. Казимир, стоящий рядом со столом, обеспокоенно подался вперед, но Щитилина сделала какой-то жест рукой, и горбунью снова припечатало к стене. У Жданны появилось неопределённое желание закрыть глаза, зажать уши и забиться в самый дальний и темный уголок сознания Ланы Фёдоровны. Как в детстве, когда она была маленькой и ее пугала гроза с громом. Только тут не было мамы, папы или заботливых нянек, которые бы бросились утешать свою малышку. Здесь была сильная ведьма, в теле которой вновь оказалась заперта Лана. Казимир, который был готов защищать, но не остановить. И жертва. Лана подлетела к горбунье, и схватила ее за шею, поднимая с пола. Горбунья кашлянула, и кровь попала на синее платье. Лана внимательно вглядывалась в глаза этой ведьмы, стараясь найти там хоть что-то, помимо беспроглядной темноты, помимо мрачного чувства удовлетворения. Даже зная, что на умрет через несколько минут, или даже секунд ― даже Жданна не знала, что живой горбунья из собственного дома не выйдет ― не переставала сожалеть о том, что сделала. В ней не было раскаяния. А в Лане не было милосердия и сил для прощения. Она не сжимала руку крепче, но в приступе холодной ярости вздергивала горбунью все выше над полом, так, что даже носки не касались пола. Но в какой-то момент рука Ланы дрогнула, и старуха с грохотом и тяжелым стоном упала на пол. Лана отступила, развернулась и стрельнула холодными глазами в Казимира. — Сделай то, что я просила, — сказала она и вышла из дома. Лишь на самом пороге остановилась и кинула последний взгляд на горбунью; Казимир наступал на нее спокойно и даже величественно, а Галина, не переставая кашлять, старалась отползти от своего палача, как ребенок, который еще даже не научился ходить. Сравнение покоробило, и ведьма поспешила отвернуться. Жданна, будь ее воля, закрыла бы лицо руками, но осудить Щитилину она почему-то не могла. Эта старая горбунья забрала нечто, очень важное для Ланы ― ее семью. «Неужели, это конец? Все закончилось? Вот такая эта месть? — думала девушка, и Жданна слышала ее мысли как свои. Крики стихали позади нее, она чувствовала идущее тепло от горящего дома. Ветер трепал длинные волосы, и бил по лицу. — Хорошо, сейчас я должна почувствовать удовлетворение… Хоть что-то, кроме тех пяти минут, что я ощущала в доме, когда она корчилась у меня в ногах… Когда я сделала это сама». Позади раздались шаги. Казимир вышел, вытирая руки белым расшитым полотенцем. Лана глубоко дышала, и морозный воздух прочищал сознание, но при этом обжигал изнутри. Мазовецкий окинул ее быстрым взглядом: подол платья был испачкан кровью, придавая красивому одеянию какой-то грязно-бурый цвет. — Лана, — требовательно окликнул Казимир женщину. Та развернулась. Что-то в ней, судя по всему, изменилось, потому что взгляд Казимира тоже был другим. У Жданны появилось ощущение, будто такой тон она уже где-то слышала, но, разумеется, где именно ― вспомнить не могла. Жданна не контролировала тело Ланы, но слышала его мысли, однако воспоминания, какими бы они не были, оставались только у Щитилиной. Лана подняла на него глаза. Колдун — это Жданна тоже поняла, и пришла к этому решению как-то быстро и просто, будто всегда знала ― стоял близко, смотрел на то, как девушка сжимает бледные руки, словно пытаясь согреться. — Мне не стало легче, — сказала она. — Не стало спокойнее. Жданна притихла и прислушалась. Происходило что-то важное. — Это пройдет, — заметил колдун. — Есть решения, которые сначала кажутся важными, а потом становятся бессмысленными, но если их не принять, будущего не будет. Если бы отказалась от мести, это тяготило бы тебя и сводило с ума, а теперь тебе надо будет просто пережить этот момент пустоты внутри тебя. — Откуда вы знаете? — Так было, когда я мстил за тех, кого любил. Лана смотрела на него мутными глазами; из темных очей выкатилось по одной слезинке, но они исчезли так же быстро, как и появились. «Шутка ли корчить отчаянную решимость да скалиться смело и широко, покуда в груди бешено заходится сердце, тело ломит, будто вывороченное в суставах, а голова наливается свинцовой мутью, да так, что впору прижаться лбом к мужскому плечу, вдохнуть терпкий аромат полыни, да разрыдаться горько и зло» ― подумала Жданна. Тяжело обмякнув, будто из него разом вышибли весь воздух, девичье тело привалилось к колдуну. Казимир сжал ведьму в объятьях. Лана через мужское плечо посмотрела на дом, который не сгорел, как ей показалось. Она знала, что внутри дома лежит обгоревшее тело, ставшее почти что горсткой пепла, и в нем с трудом можно будет узнать хоть что-то — было ли то мужчина или женщина, молодой или старый, красивый или уродливый. Сгоревшие останки ее врага. Жданна притихла, не стараясь даже поддать намек на свое присутствие. Третья лишняя. Теперь, помимо своего страха, и раздробленных чувств Ланы, она ощущала сочувствие. Беркут жалела эту женщину ― странную женщину, одинокую ведьму, которая отомстила и не получила от этого удовольствия. Ведьма выдыхает, тихо и решительно: — Я хочу это увидеть. Руки на ее плечах напряглись. — Не думаю, что ты должна. Жданна была согласна. Она не хотела видеть труп горбуньи, которая в последний момент своей смерти была слабой и униженной. Лана отстраняется, вглядываясь в глаза Казимира, и горько усмехается: — В самом начале нашего знакомства, ты сказал, что я не должна сворачивать с пути. Я просила тебя сжечь женщину, которой хотела отомстить. Я должна ее увидеть. Взяв часть платья в руку, приподнимая и так грязный подол, Лана решительно обошла мужчину и вернулась в дом. Увиденное шокировала, но не удивило ― Лану точно, про себя Жданна не стала говорить. Если бы она могла контролировать если не тело, то хотя бы рот, то уже давно бы надрывно кричала и плакала. Лана смотрела на тело горбуньи, покрытое сочащимися рубцами и все ещё продолжающие гореть. Мазовецкий быстро приблизился к ведьме и обнял ее, но Жданна поняла, что это не то, чего Щитилина хотела прямо сейчас. И Лана на миг отстраняется от Мазовецкого, глядя ему в глаза. — Лана, все закончилось, я… — Помолчи, — перебивает его она и подается вперед, отчаянно целуя мужские губы. Только теперь она верит, что он реален. Только так она ощущает, что они оба живы. Как и в прошлый раз, Жданна проснулась в холодном поту, рывком сев в постель. Ее сердце лихорадочно билось, и девушка поднесла руку к груди, стараясь успокоиться. Мелькнула мысль, что хотя бы свое тело она ощущала и контролировала, это уже было хорошо. В мыслях снова всплыл последний взгляд Казимира, который Беркут запомнила. Она даже выражение его глаз понять не могла. Он смотрел, не отрываясь, буквально прожигая ее до самого нутра темным, напряженным взглядом, но вместо панического страха это рождало лишь первые искры жара, мурашками расходящиеся по коже. Жданна порывисто поднялась, откидывая одеяло, и тут же почувствовала, как холодный ветер ударил по спине. Обхватив себя за плечи, Беркут развернулась, желая подойти и закрыть окно, но внезапно ее взгляд зацепился за постель. На синем бархате было несколько темно-бордовых пятен. Дрожа всем телом, Жданна медленно оторвала руки от плеч ― ее ладони кровоточили, были изрезаны, будто она наткнулась ими на битое стекло. Тут ее нервы уже не выдержали, и она закричала. Что она сделала? Дверь мгновенно распахнулась, и к Жданне подлетела Катерина в одной ночной рубашке. ― Ваша светлость! ― Катерина схватила Жданну за руки, и сама вскрикнула. ― Ваши руки! О, Боже, они кровоточат. Как такое может быть? Должно быть, вы ночью что-то разбили и напоролись на осколки. Мысли спутались. Жданна не могла понять, где заканчиваются ее невероятно яркие сны и начинаются реальность. Катерина схватила носовой платок с прикроватной тумбочки и потянулась к раненным ладоням графини, но едва шелковая ткань коснулась царапин, Беркут взвыла и отшатнулась. ― Нет! ― закричала она. И тут в комнату вбежала бабушкина служанка, с покрасневшими глазами и полосками от слез на щеках. ― Ваша светлость! ― прерывающимся голосом выдохнула она, и внезапно порывисто обняла Жданну, и они, не удержавшись на ногах, упали на пол. ― Ваша бабушка… Графиня Агафья… ― Что моя бабушка? ― хрипло переспросила Жданна, взглянула в полные слез глаз служанки. Но служанка так и смотрела, ничего не говоря, а Беркут почувствовала, что она плачет, прикрывая рот испачканной в крови дрожащей рукой, и смотря на бабушкину служанку широко раскрытыми глазами.