Нас учили быть птицами

Небо плакало вместе с душой ― тяжелые тучи накрыли город серой пеленой, принося с собой снег и морозы. В такой ледник ведь должно быть солнечно, но небо смешивалось с запахом крови и тяжелым гниющим комом опускалось на город. Дороги припорошило первым ранним серым снегом ― он окрашивался от людей и бричек и смешивался с городом, делая его невзрачнее. Сердце кололо. В голове пусто. Слезы так же давно высохли, оставив после себя лишь покрасневшие глаза и одиночество. Близняшки сидели рядом и периодически шмыгали носом, утирая распухшие глаза рукавом черных, закрытых платьишек. Еще в самом начале Жданна отметила, как сильно черные платья с красным бисером оттеняет бледную кожу ее сестренок. Анатолий, ее старший брат, тоже приехал на похороны. Он был затянут в черный камзол, и скользил по залу бесшумно, как тень. Он ничего не сказал, найдя сестру среди присутствующих. Лишь внимательно вгляделся в лицо сестры и крепко обнял. Жданна никак не могла овладеть собой, все в ней будто было залито черной тоской. Жизнь всегда была непредсказуема, Беркут не ждала в ней строгого порядка, но сейчас впервые ощущала, что не знает куда приткнуться, и понимала, что никто ничем помочь не может. Такое состояние… когда ничего не ждешь, только чтобы полегчало немножко, чтобы наступила ночь, и уснуть, как будто зубная боль, которую надо вытерпеть и хоть как-нибудь дотянуть до минуты, когда что-то дрогнет и повернется внутри. Но ничего не поворачивается ― все замерло, остыло, одеревенело, и все болит. Из дома на кладбище ехали в одной карете. Близняшки прижимались к Жданне и все время всхлипывали. Анатолий старательно уводил глаза в сторону окна. Мама тихо плакала, прикрыв лицо черным платком, а отец, сидящий рядом с ней, выглядел потерянным. Жданна, в любое другое время, протянула бы руку и постаралась успокоить родителей, но сейчас у нее не было на это ни сил, ни желания. На самом деле, ей бы хотелось, чтобы кто-то успокоил ее. Но все хранили молчание. Чувство внезапного и острого сиротства, которое Жданна никогда не испытывала в жизни, охватило ее. В некотором роде, она всегда была готова к тому, что в ее жизни все родные умрут. Это нормально: все рано или поздно умирают, и дети хоронят родителей. Но то, что это произошло сейчас, выбило Жданну из колеи, словно кусок ее выдрали щипцами из тела, оставив открытую кровоточащую рану. На семейном кладбище было холодно. На погребение матери отец не поскупился ― ее усыпальница находилась в центре прелестного сада, заполненного розами, глицинией, жасмином, жимолостью и гарденией — любимыми цветами графини Агафьи Беркут. От насыщенного ароматами воздуха кружилась голова. На похороны собрались не только семья, но и друзья семьи. Все в черном. Жданне было все равно. Она видела только лица, серые лица, мокрые от слез и скорби. Некоторые подходили, высказывали соболезнования, и Жданна с Анатолием отвечали на них еще с детства хорошо заученными фразами ― «Благодарю вас», «Вы очень внимательны», «В это нелегкое для нас время ваши слова очень важны», «Большое спасибо за поддержку и помощь». Во время отпевания Жданна так и замерла, даже не чувствуя, как жмутся к ней близняшки. Алиса и Алина тихо плакали с самого утра, и их сестра задалась вопросом ― насколько остро они понимают, что происходят? Она стояла неподвижно, пока батюшка читал молитву, позволяя ледяному ветру проникнуть под пальто и холодной рукой сжать глотку и сердце. Цветы ложатся поверх крышки, а Жданна, не чувствуя себя человеком, бессильно отводит взгляд. Внутри все заросло вековым льдом ― она любила бабушку, она всегда успокаивала и согревала даже в самую холодную зиму. А теперь она мертва. От земли шел едва заметный влажный пар. Два могильщика ― оба средних лет, в черных рясах и по колено в сухой грязи — копать могилы в октябре неблагодарное дело, стояли, повесив голову. Гроб открыли — последнее прощание. Волосы старой графини потемнели и поредели, щеки ввалились, глаза провалились, нос заострился. И все же было нечто, заставшее Жданну слабо улыбнуться. Наверное, выражение абсолютного покоя на лице бабушки. Она выглядела жутко с этим мертвым лицом, но некое… успокоение было в ней. В ее чистых одеждах, собранных как на свадьбе волосы ― отец говорил, что родители завещали похоронить их так, как на свадьбе, будто жизнь только начинается ― с золотым крестиком в руке. ― Она всегда говорила, что дедушка ждет ее, — промолвил брат, и Беркут вздрогнула от звука его сломленного, абсолютно пустого голоса рядом с собой. ― Что она закончит дела и пойдет к нему. ― Поэтому их похоронят рядом? ― спросила Алиса, и Анатолий кивнул. Воспитываясь в православной семье, Жданна и Анатолий относились к смерти, как к новому этапу. Земная жизнь в христианстве понимается как приготовление к воскресению и жизни вечной, в которой будет пребывать душа и тело, которому после воскресения предстоит восстать нетленным. Поэтому смерть — это сон тела или успение на церковно-славянском языке. Умерший человек понимается как усопший, то есть, уснувший. Тело засыпает и покоится, а душа отправляется навстречу Богу. Отсюда слово «покойник» ― человек, пребывающий в покое после треволнений земной жизни. Тело и душа человека воскреснут, поэтому нужно обеспечить ему достойное погребение. Но объяснить себе это сейчас, когда и больно, и невозможно одновременно, Жданна не могла. Когда пришла ее очередь кидать комочек земли в могилу, Жданна еле-еле нашла в себе силы сдвинуться с места. Отец отцепил близняшек от ее юбки, а брат поддерживал, чтобы слабо стоящая на ногах сестра не упала в могилу. Сделав это, она медленно отошла с братом под руку, и сестренки снова прильнули к ним. Потом, все по той же традиции, они поехали в дом бабушки на поминки. Там к ним присоединился еще кто-то, кто не успел на похороны, но Жданне уже было все равно. Она не плакала. Стояла в стороне и видела, как слезы застывают на лице матери инеем от страшного холода, что осел на город, но сама плакать не могла. Мелкий колючий снег, поднятый ветром, забивал лицо, мешая дышать. Кажется, на кладбище брат держал ее за руки, когда она бросилась к гробу, не желая отпускать бабушку. В доме было чисто, неярко горели свечи, окна были слегка приоткрыты, чтобы естественный свет попадал в них. Все зеркала были завешаны. Анатолий подошел к сестре и робко коснулся ее руки. Жданна вздрогнула и перевела взгляд на брата. ― Я знаю этот взгляд, это выражение муки на детском личике, ― шепотом сказал он, кивая на жмущихся к сестре близняшек. ― Точно так же выглядела ты, когда умер наш дедушка. Хотя это было всего три года назад. ― Я плохо помню те похороны, ― призналась Жданна, вспоминая дедушку Сашу, их ангела. ― Ты плакала почти неделю, ― удивленно сказал Анатолий, сверху вниз глядя на сестру. Жданна отрешённо заметила, как сильно вытянулся брат. ― Ты не помнишь? Жданна отвела взгляд. ― Я ничего не помню, ― сказала она. Тут к ним подошел как-то грузный мужчина, нелепо обтянутый в черные похоронные одежды, и принялся высказывать свои соболезнования. Анатолий с беспокойством посмотрел на то, как мгновенно подобралась Жданна, снова принимая тот отрешенно-гордый вид, с которой простояла весь обряд на кладбище. Яков Петрович, безмолвной тенью присутствующий на протяжении всех традиционных моментах похорон, не решался подойти к убитой горем внучки. Высказав соболезнования ее родителям, он не нашел сил подойти к Жданне. Гуро засмотрелся на ее черно-черное прямое платье с высоким воротником и совсем крохотную, почти незаметную заколку в виде беркута в волосах, которая держала ажурный черный платок. Он безмолвно наблюдал за ней, но только когда люди стали покидать церковь после службы, он решился на то, чтобы подойти к Жданне. ― Ваша светлость, ― шепотом позвал он, и Жданна повернула голову, ожидая увидеть очередного и друга родителей или бабушки, подошедшего высказать свои соболезнования. Но она оказалась не готова к тому, чтобы встретиться с Гуро, и на минуту балерине почудилось, что ее сердце остановилось, а вся кровь прилила к голове. ― Примите мои искренние соболезнования. Я не знал эту женщину. Но если она была так близка девушке вроде вас, это, вероятно, была самая сильная женщина на свете. Анатолий озабоченно нахмурился, а на бледном лице Жданны внезапно промелькнула бледная улыбка ― как солнце в зимний холодный день. То, что Яков Петрович сказал нечто, совершенно не шаблонное, обрадовало ее. ― Спасибо, ― еле-еле разомкнув сухие губы, ответила Жданна. А потом вздрогнула, и ответила, как подобало по этикету. ― Благодарю за сочувствие и теплые слова об усопшей. Яков Петрович кивнул, и ободряюще сжал плечо девушки. Кивнув Анатолию и послав слабую улыбку близняшкам, он отошел к другим знакомым отца, приглашенных на похороны. Жданна следила за ним до последнего его движения, а Анатолий следил за ней. Сейчас он видел в своей сестре нечто такое, о существование чего и понятия не имел, и это одновременно и радовала его, и пугало. За гробом бабушки на кладбище она шла, смотря решительно и непоколебимо с высоко задранным подбородком. И только покрасневшие от слез глаза и бледное как полотно лицо выдавали ее истинное состояние. Когда ей позволили, Жданна покинула стол, и ушла в тот зал, где они с Анатолием любили сиживать малышами. Тот самый зал с лицом каменной женщины. Жданна пришла туда, сама подкинула несколько полений и села в кресло. На плечах у нее был бабушкин любимый платок, и в него она куталась, хотя в комнате было довольно жарко. Беркут, практически не мигая, смотрела то на огонь, то на лицо каменной женщины. Она хотела, хотела о чем-то подумать, но Та самая фрейлина, что сказала о случившемся Жданне той ночью, сказала, что бабушка ушла во сне и утром не проснулась. Это было так похоже на нее ― никогда не показывать боль и слабость. Бабушка поужинала вечером с внучкой, снова послушала ее чтение, рассказала сказку и умерла ночью. Вот и все. А слез все не было. ― Жданна Николаевна, ― внезапно раздалось от двери, и балерина вздрогнула. ― Можно? Она неопределённо кивнула головой, даже не задумываясь о том, кто там пришел. Какого же было ее удивление, когда на подлокотник ее кресла неожиданно опустился Яков Петрович. Его темные глаза обеспокоено заскользили по ней, но мужчина ничего не сказал, а Жданна вновь молча уставилась в огонь. Так они молчали около пяти минут. ― А вдруг это все ошибка? ― внезапно хрипло произнесла Жданна, крепче стискивая платок на плечах. Яков вопросительно протянул «м-м?» и посмотрел на нее сверху вниз. ― Вдруг она жива, и все это ошибка? Она просто уснула, крепко-крепко, но скоро проснется. Хрип и спазм сдавили грудь, и оставалось лишь давить в себе рыдания. ― Жданна, ― Яков Петрович опустил руку ей на плечо, и несильно сжал, после чего снова мягко позвал. ― Дана. На это девушки уже не хватило. Она порывисто вскочила, громко вздохнув, всхлипнув. Перед глазами все поплыло из-за слез, а внутри оборвалось к чёртовой матери. Жданна было рванула к двери, чтобы наконец-то покинуть бабушкин дом, у которого больше не было хозяйки, исчезнуть в холодном ветре, сорваться с утеса и просто раствориться. Конечно, ей не дали выйти даже из комнаты. Гуро поймал ее за руку и развернул. Жданна всхлипнула в последний раз, а потом прижалась к мужской груди и внезапно разразилась чудовищным рыданием. Ею все трясло, а непрекращаемый поток слез мешал лишний раз вздохнуть, и ее рыдания потихоньку переходили в настоящий вой. Вой зверя, которого смертельно ранили и не добили. Жданну забила такая сильная дрожь, что Яков испугался, как бы не раздавить балерину в своих объятьях. Его жесткие пальцы с силой впились ей в спину, в лопатки, будто в любой момент она могла вырваться и убежать, а этого он допустить уже не мог. Когда она немного успокоилась, и лишь редкое прерывистое дыхание вырывалось из ее приоткрытого рта, а плечи надрывно вздрагивали, Беркут внезапно обнаружила себя в совсем ином мире ― мире, который изменился для нее раз и навсегда. Она не могла с этим смириться. Она ощущала себя потерянной, застрявшей в ночном кошмаре, все, в том числе и собственное тело, казалось чужим. Гуро все-таки прижимал ее к себе, положив щеку на ее собранные в идеальную прическу волосы, слегка поглаживал по спине одной рукой, а второй крепко стискивал ее плечи. Он не знал, в какой момент лучше отпустить убитую горем девушку, и сколько ему еще можно держать ее так близко к себе. По сути, ему нельзя было проявлять такую вольность ― все, что он должен был сделать, усадить Жданну в кресло и позвать ее фрейлину, чтобы она успокоила свою госпожу, а сам удалиться, чтобы не смущать девушку своим присутствием. Но поступил он ровно наоборот, и продолжал поступать. Яков внезапно осознал, насколько Жданна была маленькой. Казалась высокой, но доставала ему только до плеча, плечи были не такими широкими, как в бальных платьях, талия тонкой, руки худыми. Какая она была еще маленькой. ― Прическа, ― неожиданно надрывным шепотом произнесла девушка. ― Вы испортите мне прическу. Бабушка это ненавидела. Если ей казалось, что ее фрейлина плохо причесана… ― девушка запнулась, втягивая воздух, и Яков понял, что от долгих рыданий в горле у нее пересохло. ― …то она могла сама ее заплести. У нее был такой старый, большой гребень с острыми зубцами, и она все время… больно дергала им волосы. В детстве я его… боялась даже. Под конец ее голос окончательно охрип, и слова превратились в еле-еле слышный шепот. ― Думаю, в этот раз она бы вас поняла, ― слабо усмехнулся дознаватель, слегка отстраняясь. Пальцы Жданны болезненно впились ему в спину, будто боясь, что он сейчас уйдет. Но уже через секунду ее руки безвольно обвисли, будто она вспомнила, что не имеет право его удерживать. ― Не думаю, ― совсем тихо произнесла она. ― Она требовала идеальности во всем, и редко когда прощала оплошности. Гуро слегка отстранился и окинул взглядом идеально собранные волосы. Всего несколько прядей аккуратно легли на бледное лицо девушки, и, наверное, именно за эти пряди в другое время ее отчитала бы старая графиня. Яков слабо улыбнулся и подцепил одной рукой заколку в виде беркута, а второй быстро заправил за нее те самые локоны. Довольно и одобряюще улыбнулся девушке, но Жданна не нашла в себе силы ответить на улыбку. Уголки ее рта дернулись, но ни на что большее она не была способна. Не сейчас уж точно. ― Ты знаешь историю про кольцо царя Соломона? ― спросил Яков, неожиданно откидывая официоз. Жданне этот момент внезапно кольнуло в сердце: они были вдвоем, в темной комнате, освещённой только слабогорящим камином, а Яков держал руки на ее плечах, и сама она стояла куда ближе, чем следовало бы. Но Жданна не стала об этом думать, и, кажется, мужчину это волновало точно так же, как и ее. Взойдя на престол, Соломон поклялся быть справедливым и мудрым правителем. Но исполнить обещание не удавалось, потому что он был весьма эмоциональным. Зачастую гнев или радость влияли на его решения и приводили к неверным суждениям. За помощью юный царь обратился к придворному мудрецу, который подарил Соломону кольцо с надписью «Все проходит, пройдет и это». В моменты сильного гнева либо наивысшей радости Соломон смотрел на кольцо, читал надпись и понимал, что любой момент скоротечен. Наступало успокоение и ясность мыслей. Так царь поступал каждый раз, и всегда надпись на кольце помогала ему помочь понять скоротечность времени. Последующие несколько десятков лет Соломон мудро правил своим народом и оставался благодарным мудрецу, подарившему ему кольцо. Прошли годы. Бесконечный жизненный путь Соломона двигался к завершению. Он понимал, что вскоре уйдет в иной мир. Великая тоска коснулась царя. Он стал задумчив и, глядя на кольцо, понимал, что оно не может более утешить его. От этого печаль его только множилась. Царь вспоминал былые свершения, оценивал годы своего правления и перечитывал надпись на кольце. В один день его отчаяние заставило сорвать кольцо с пальца. Вдруг на знакомом до последней трещинки и щербинке артефакте, Соломон увидел еще одну надпись, но уже на внутренней стороне: «…и это пройдет…». Царь засмеялся, ведь он ни разу не снимал подарок мудреца с пальца и повелел похоронить его вместе с кольцом, дабы увековечить мудрость, которая была ему дана. ― Как такая боль может пройти? ― хрипло спросила Жданна. Яков Петрович отнял одну руку от ее плеча и аккуратно подцепил подбородок. Руки у него были холодными, и Жданна вздрогнула, только сейчас осознавая, что камин больше не согревал комнату. Темные глаза мужчины впились в ее, и Беркут внезапно подумала о том, что никому больше него она в этот момент не нужна. ― Однажды ты проснешься, и поймешь, что боль ушла, и дышать тебе стало легче. И ты снова будешь радоваться и улыбаться. Однажды станет легче, ― Гуро вздохнул и, совершенно неожиданно даже для себя, добавил. ― Я буду ждать этого момента. Столько, сколько прикажешь. Гуро не знал, почему сказал именно это, что это значило для них обоих, но в его сердце мгновенно всколыхнулась волна необъятной и опустошающей любви, желание заботиться и оберегать всеми существующими способами, стремление защитить любой ценой. Он мог дать и ласку, и нежность, и страсть, исполнить самый нелепый каприз, сделать счастливой. Он ведь обещал, и если она в конце поверит ему, у них будет настоящий шанс. Жданна ничего не ответила. Она лишь снова прижалась к нему, и ее губы уткнулись ему в шею, а его рука замерла у нее на талии. Сердце в ее груди сладко и щемяще замерло во второй раз. Беркут не знала, что сказать, поэтому она просто стояла в объятьях практически незнакомого человека, смотрела на то, как догорает камин, и думала о том, что когда-нибудь все это действительно закончится, и она сможет жить дальше. *** На октябрь вся семья Беркут закрылась в своем поместье. Осень была ужасно холодной, снег уже начинал выпадать, хотя и быстро таял, но от того было только хуже ― растаяв, он замерзал, и ходить по улицам становилось совершенно невозможно. Жданна кое-как смирилась, и теперь жила со своей болью, соблюдая положенный траур по бабушке, но Яков Гуро не забыл ее. Он писал ей очаровательные, остроумные, нежные письма, согревавшие ее долгими осенними вечерами. Конечно, такой факт не проходил мимо ее отца, но он лишь тревожно наблюдал за тем, как фрейлина передает в руке дочери очередное письмо. Время идет. Идет вопреки всему. Даже когда любое движение секундной стрелки причиняет боль, словно пульсирующая в синяке кровь. Идет неровно: то несется галопом, то тянется, как кленовый сироп. И все же оно идет. Даже для нее. Практически сразу после похорон Жданна слегла с болезнью, и весь октябрь для нее прошел не просто в скорби, но еще и не в ладах с собственным организмом ― октябрь стал одной нескончаемой пытки. Но то, что убивало Жданну еще больше — это сны. Яркие и красочные, она видела их снова и снова, снова и снова, пробуждаясь на недолгое время и снова попадая в него. Собственное тело и разум перестали ей подчиняться. — Ты оказалась права. Ты — мое Предназначение. Ты — мой подарок судьбы, и я не хочу разбрасываться такими дарами. Казимир Мазовецкий не сказал, что любит ее, но этого и не надо было — он признал ее Предназначением, и это было намного важнее, чем любовь. Хотя последние дни она только и делала, что спала, Жданна была так сильно измучена каждым пробуждением, что вновь и вновь погружалась в беспамятство. — Не заболей, — как-то кинул Лане Казимир, когда они вместе с некоторыми верховенствующими ляхами среди воинов, разрабатывали очередную стратегию по нападениям. Это только казалось, что их набеги хаотичны, на самом деле строгую структуру и планировку. — Не заболею, — отозвалась девушка. За теплым плащом нельзя было разглядеть ее живота, но каждый в шатре знал, что девушка в положении. Сначала ее присутствие смущало ляхов-вояк, сейчас даже немного успокаивало. Беркут ненавидела быть третьей в этой жизни, в этой жизни, полной любви и обожания, но ее, конечно, никто не спрашивал. Жар и болезнь лишили ее контроля над собственным разумом. Она пыталась побороть сон, но ощущения, что она бездарно тратит жизнь в пустых стремлениях, не желали уходить. Мысли путались. Жданна не могла понять, где заканчиваются кошмары и начинается реальность, а еще ей не удавалось долго оставаться в сознании, ее разум вновь и вновь уносили волны горячечных сновидений. — В твоем чреве, ведьма, растет ведьмак, ― сказала она, и щелкнула пальцами, и двое мужчин расслабились, отойдя чуть вглубь леса, чтобы Лана их видела, но при этом перестав окружать ее. ― От кого ты бежишь? От колдуна? — От его отца, ― напряженно ответила Лана. Она знала, что Казимир весьма терпимо относился к чернокнижникам, некоторые даже состояли у него на службе. Поэтому, вероятно, ее не обвиняли бы в гонения цыган, но девушка не спешила говорить о том, от кого она носит ребенка. Мало ли, может конкретно у этих цыган были какие-то счеты с Мазовецким; хватит с них того, что они уже знали. Цыганка задумчиво ее осмотрела снова, и на пробу качнулась вперед. Лана сощурила глаза. — Долго? — Всего три дня. Проснувшись в то утро, Жданна действительно ощутила, будто живот у нее тяжелее, чем обычно. В панике она выскочила из-под одеяла, и с облегченным вздохом обнаружила свой плоский живот, в котором не было ведьмака, в котором не было ребенка. Последний сон был самым болезненным, но после него болезнь наконец-то отступила. — Ты молчал. И этим ты серьезно задел мои чувства. Мне было страшно. Я искала тебя в тот вечер, и вот — нашла. Вы слишком громко разговаривали, ― возразила Лана, не слишком уверенная в своих словах, но находящая в них долю истины. По сути, у нее не было аргументов, но внезапно все то, что она почувствовала, в тот вечер всплыло, и она нашла простое, логичное объяснение своему побегу: это был не просто страх, она хотела, чтобы Казимиру было также больно, как и ей. Чтобы он почувствовал тот страх, отчаяние и одиночество, которое чувствовала она сама. — У тебя дар оказываться в ненужном месте в ненужное время. — В ненужное ли… — горько бросила она. Их отделяли друг от друга всего несколько шагов, но с таким же успехом колдун и ведьма могли находиться на разных концах Земли, настолько велика была пропасть между ними. — Казимир, — начала было Лана, однако она не договорила. Ее рука прошлась по воздуху, будто желая схватиться за мужчину, но тут что-то резко резануло по животу, она вскрикнула, и стала оседать на пол. Жданна проснулась с криками, будто у нее действительно отошли воды, будто это у нее вот-вот родится ребенок. Точнее, он родился ― Жданна помнила, как прижала к груди этот маленький комочек, как сын ― сын Ланы Щитилиной ― жалобно завозился, а потом внезапно посмотрел на нее, будто зная, что помимо матери есть кто-то третий; Жданна тогда впервые подумала, что, возможно, Лана тоже об этом знала. В тот вечер Жданна Николаевна очнулась от горячего сна, когда Катерина положила ей на лоб смоченную в холодной воде полоску ткани. В тот раз Жданна очнулась в последний раз ― после этого сны больше не посещали ее, но Беркут почему-то понимала, что на этом все не закончится. Лана Щитилина по неизвестной причине впилась в нее своими стальными когтями, и не хотела отпускать, но была достаточно милосердной, чтобы дать несколько дней для передышки. Всего несколько, но этого Жданне хватило. Она провалялась в постели весь октябрь, пока родители таскали к ней самых разных врачей. Беркут не помнила даже их лиц ― они все сливались в одну цветовую, не слишком пеструю массу, но зато их слова она запомнила: «Это траур. Графиня просто не в силах справится со своей скорбью и тоской, поэтому страдает ее тело. Просто дайте ей немного отдохнуть от всего, и она к вам вернется». Так все и поступили. *** В последнюю неделю октября погода стояла отвратительная ― мокрый снег мешался с дождем, превращаясь в отвратительную смесь. Девушка впервые встала с постели, впервые за долгое время чувствуя себя хорошо. К ней вернулись силы, подкрепленные уверенностью. Сны ― кем бы или чем бы посланы они не были ― открывали ей глаза на собственные душевные метания, и на тот факт, что она явно сбивалась с некого правильного пути. Все дело в болезни. И Жданна не могла ее прервать, пока сама не пожелает бороться. Графиня подозвала своих служанок, чтобы те подготовили ванну, и вскоре, посвежевшая, облачилась в свою чистую ночную рубашку. Выходить из дома не было ни возможности, ни желания, поэтому она продолжала сидеть в кровати или в кресле у окна ― читала, вышивала, или же писала письма Якову Петровичу, которого не могла забыть. И который до сих пор не мог забыть их. Жданна лежала в кровати, бездумно смотря на обложку книги, которую не могла дочитать. Несколько девушек-прислужниц уже успели перестелить постель и убраться, открыли окна, чтобы впустить свежий воздух. Катерина собирала волосы графини в косу, чтобы они не мешались, как вдруг в дверь ее комнаты легко постучали. Катерина и Жданна переглянулись. ― Ваша светлость, графиня… ― произнес робкий дрожащий голосок. В проеме стояла совсем юная девушка, незнакомая Жданне, должно быть, новенькая. ― Успокойся, дорогая, я графиня, а не злая колдунья, ― улыбнулась Жданна. ― Да разумеется. Это, ― девушка держала в руках небольшой сундучок-шкатулку. ― Доставили сегодня на ваше имя. Слуги проверили и решили, что оно не… не представляет угрозы… Служанка положила свою ношу на небольшой столик и поглядела на графиню, с недоумением рассматривающую сундук. ― И кто отправитель? ― спросила Жданна. ― Его доставили с этой запиской, ― девушка протянула свернутый трубкой пергамент, который в ее дрожащей руке трепетал, подобно листику на ветру. ― Я не… не вправе его раскрывать…и посему не ведаю, откуда… оно прибыло. Жданна быстро схватила пергамент и развернула его. Ее лицо ― и так бледное на фоне болезни ― побелело еще больше, а потом внезапно пошло красными пятнами. ― Графиня! ― воскликнула Катерина, бросившись к своей госпоже, но Жданне отшатнулась, не давая увидеть содержимое письма. ― Вон, ― прошипела она. ― Вон, все вон! Молодая служанка и несколько слуг около двери, которые помогли ей доставить сундук, тут же исчезли, но Катерина все еще была в комнате и смотрела с сомнением. ― Оставь меня! Оставь меня одну, ― собрав последние крупицы самообладание, приказала Жданна. Катерина протянула руку, будто собираясь положить ее на плечо Беркут, но в последний момент передумала и, поклонившись, вышла. Жданна подошла к окну и развернула пергамент. В этот раз она прочитала больше первой и последней строчки. «Моя донна. Теперь, когда я знаю о твоих снах, больше мне ничем тебе помочь нельзя кроме этого письма. Ты увидишь все, что должна, если к этому времени еще не увидела. В последний свой сон ты поймешь, для чего ты на этом свете, кто твои друзья и кто станет тебе врагами. Ты поймешь, что нельзя доверять никому кроме тех, кого назовут Сова и Сокол, кроме твоего возлюбленного и возлюбленных твоих подруг. Эту тайну будете нести только вы. В книгах, что ты получила, есть все, что тебе поможет, больше тебе и не нужно знать. Увы, спасти я тебе больше не могу ― если ты читаешь это письмо, значит, я умерла. И, наконец, увижу своего ангела Сашеньку, которого вспоминала каждый день. Я желаю тебя удачи. Удачи и счастья. Искренне твоя, бабушка Агафья» Жданна посмотрела в зеркало, уставилась на себя ― разбитую и потухшую. Измученная и осунувшаяся, с опухшими глазами и отекшими щеками, сухая кожа покрыта пятнами. Чистые волосы свисали в косе на плече, но даже они не могли предать ей более приличный вид ― будто хорошие волосы передали нищенке, которая отчаянно пыталась скрыть свое уродство. Видя, во что она превратилась, Жданна окончательно пала духом. Она дошла до кровати и села, вцепившись в волосы пальцами. Ей надо было подумать. Вспомнив о том, что до сих пор не раскрыла бабушкину шкатулку, она встала и подошла к посылке. Крышку украшало дерево, символ умирания и возрождения, смены сезонов. Символ человека и его пути. Жданна провела пальцами по рисунку: она знала, что дерево может символизировать еще и анатомическую структуру человека, и его психологию, что по тому, как человек рисует дерево можно судить о нем самом. Могучие корни, среди которых затерялись имена ее бабушки и дедушки, отца, и ее собственное. То, что не было имен ее матери, брата и сестер, да и линия шла только по одному человеку ― без супругов, бабушка Агафья была единственным исключением ― насторожило, но не остановило. Жданна откинула крышку, которая удивительно быстро поддалась, и балерина увидела хорошо знакомые книги: один толстый фолиант в ярко-красной обложке, и четыре книги меньше размера в зелёной. Книга с неизвестным содержанием и дневники ее четырех предков. Те, которые бабушка не позволяла читать. Жданна взяла одну из них. «1651-1697» ― значилось на ней, и, прикинув, Жданна поняла, что в руках у нее оказался дневник ее прапрапрадедушки. Девушка оперлась спиной на кровать, не глядя, стянула с постели плед и укуталась в него, чтобы сидеть было не так холодно. Глубоко вздохнув ― потому что какая-то ее часть говорила о том, что обратного пути после этого уже не будет, ― Жданна раскрыла книгу. По мере прочтения, она то холодела, то ее бросало в жар, то сердце замирало, то дыхания не хватало. Но вместе с тем девушка продолжала читать, хотя казалось, что обложка книги была отравлена, и теперь яд сжигал ее. Остановиться было невозможно. Графиня так и заснула, прислоняясь спиной к кровати, и в эту ночь ей приснился еще один сон, последний. Жданна почувствовала, как ее подкосило. Точнее, нее ― Лану, но то, что произошло с ней, Беркут как никогда ярко ощутила на себе. Или разделила с ней, Беркут все еще не знала, как это верно назвать. Короткий выдох, который Жданна так и не смогла выпустить, а крик умирает на губах. Лана рухнула, как подкошенная, зажимая рот руками, сдерживая вопли боли. Все тело изнывало, отдаваясь болью в груди. Сейчас она вдруг ощутила, как что-то изменилось. Что-то очень серьёзное. И Жданна чувствовала это тоже. — Госпожа! — кинулась к ней Катерина ―, но не Катерина Жданны, а та девушка, что служила жене Казимира. Лана сжала руки, впиваясь ногтями так, чтобы они расцарапали бледную кожу до крови. Лицо же Птицы исказилось болью, ее рот с трудом выпустил воздух из лёгких, а затем она снова замерла. — Мама! ― обеспокоенно закричал Беркут, мгновенно оказавшись рядом. «Мама?» ― повторила Жданна мысленно, хотя для нее новость того, что у Ланы были сыновья не была новостью. Как и то, что одного из них звали Беркутом. — Мама, что с тобой! ― всполошились Идрис и Филин. Светловолосый мальчишка крепко держал брата за руку, с волнением смотря на стремительно бледневшую мать. «Единственный светловолосый мальчик среди ее сыновей» ― вспомнила Жданна. — Казимир… ― срывающимся шепотом позвала она. Ее голос подхватил ветер, растворив его в холодном воздухе, отдавая морозом и поздними лесными ягодами. Беркут проснулась от жуткого кошмара, окутывающего ее, проснулась в холодном поту, в ужасе от этого ― она знала это точно ― последнего сна. Жданна помассировала виски ― она проснулась так резко, словно ее ударили. Стоял жуткий мороз, и она мечтала лишь об уютном тепле, которого почему-то больше не могла найти в собственной кровати ― в комнате, в доме, в душе. Нигде не могла. Мокрая от пота рубашка прилипла к телу. Ее мучила слабость, и все мышцы болели. Жданна с трудом встала и налила себе в чашу волы, чтобы умыться. Было ранее утро ― тусклый свет пробивался сквозь серые облака, Беркут ощутила холодный сквозняк, что стелился по полу и обжигал ее босые ноги. Она вспомнила слова Ланы из сна. Она глубоко вздохнула и неожиданно зацепилась за отражающую поверхность зеркала. В ней Жданна, разумеется, видела себя, но… такую себя, которой она могла бы стать, если бы не эта болезнь. Которой, возможно, станет очень скоро, стоит только взять себя в руки. ― Зеркала мои ответьте, кто прекрасней всех на свете, ― внезапно сорвался с пересохших губ бессмысленный, почти детский вопрос. Конечно, никакого ответа не было, но Жданна увидела в отражающей поверхности какую-то длинную тень, и эта тень, всего на секунду, ей подмигнула. Потом Беркут вновь увидела свое собственное лицо. Ее глаза прищурились, а уголок рта вытянулся в зловещей ухмылке.