Нас учили быть птицами

Декабрь 1826, две недели до конца года Утро началось с неожиданной новости ― даже с двух. Во-первых, Николай Павлович снова пригласил семью Беркут на прием. Во-вторых, в связи со скорым пришествием Нового года, император попросил балерину в главной роли выступить в балете. Конечно, и семья, и Мартин Феликсович были в восторге, но Жданна чувствовала легкое смущение. Времени было совсем немного, но ее учителя это не волновало. Конечно, тренироваться пришлось бы с большим усердием, чем когда-либо, однако Жданне было не привыкать. Ночевать в студии и танцевать до того момента, пока ноги просто не будут держать ― разве не привыкла балерина к этому? Кроме того, сам государь пожелал видеть ее в главной роли, а такие предложения не подразумевают отказов. Поэтому, написав покаянное письмо Якову, объясняя, почему ее не будет на следующих приемах, Жданна буквально переехала в студию. Снова. Где-то такое уже было. В этот раз было сложнее ― почти три месяца прошло, и хотя Жданна почти не изменилась, снова вернуться в былой ритм жизнь было сложновато. Первые три дня, как снова пришлось разрабатывать затекшие мышцы, Жданна действительно подумывала о том, что однажды проснется, не чувствуя ног. Снова встать на носочки, крутить фуэте оказалось необычайно сложно, но упорные тренировки сделали свое дело, и уже на четвертый день вернулась в форму. Балет, который выбрали для празднования Нового года, был «Жизель» — «фантастический балет» в двух актах композитора Адольфа Адана по легенде, пересказанной Генрихом Гейне. Молоденькая крестьянская девушка Жизель радуется солнцу, синему небу, пению птиц и больше всего счастью любви, доверчивой и чистой, озарившей ее жизнь. Напрасно влюбленный в нее лесничий пытается уверить Жизель, что избранный ею Альберт — не простой крестьянин, а переодетый дворянин, и что он обманывает ее. Странный выбор для Нового года, однако Жданна глубоко погрузилась в само действие, стараясь слиться со своей героиней, передать все то, что могла чувствовать Жизель. Эта история про любовь так отличалась от такого, что было в жизни самой Жданны. Никакого колдовства и магия, никаких Предназначений и легенд про птиц. Разве что немного. Жданна была уперта. И это явно не нравилось Лане. Женщина наблюдала за ней из зеркал, смотрела глазами прохожими, но терпеливо ожидала, когда балерина закончит то, что начала, и наконец сделает то, что хотела от нее ведьма. Пока было еще много времени, поэтому Беркут рассудила, что может выровнять одну свою жизнь, чтобы начать другую. В вечер премьеры было холодно, Жданна едва не подвернула ногу, когда поднималась по ступенькам. Благо, Мартин Феликсович успел вовремя поймать свою приму. ― Сегодня так скользко, ― произнес он, за руку подводя Жданну к карете. ― Пг’осто ужасно. Тебе надо быть аккуг’атнее. Жданна понимающе слабо улыбнулась. В последнее время у нее в душе было куда холоднее, чем на улице, но и с этим девушка быстро приучилась жить, понимая, что так Лана Федоровна просто сохраняет память о себе. «Как будто о таком можно забыть» ― презрительно кривила губы Жданна, но ее никто не спрашивал. Этот холод, возникающий внутри, не был смертельным, не был чем-то из ряда вон выходящим, если учитывать все происходящее, но приятного было мало. Будто Жданна постоянно замерзала до ледяной корки, а после резко оказывалась в кипятке, и это отвратительное чувство преследовало ее всегда. Всегда, кроме одного исключения ― Якова. Жданна вздохнула. Больно не было, только когда она была рядом с ним, или хотя бы думала об этом. Когда держала в руках его письма и перечитывала, когда любовалась его подарком, когда вспоминала о нем. Тогда на лице балерины появлялась улыбка, робкая и влюбленная. Наиболее ярким воспоминанием, конечно, был их поцелуй ― тот самый, единственный, который следователю удалось украсть у балерины. Впрочем, правильно ли было сказать «украл» ― Жданна сама отдала его, и с радостью поступила так еще раз. Лана в такие моменты не трогала Жданну, неприятные покалывания отступали. Она наблюдала за Беркут, как кот наблюдает за мышкой, с которой хочет поиграть острыми коготками, смотрела сквозь зеркала, темной тенью маячила за спиной. Жданна ее побаивалась ― совсем немного, зная, что до смерти Щитилина ее не доведет. Но как далеко могла зайти оскорбленная и разбитая ведьма? Жданна не хотела этого знать. Второй выход на сцену дался ей намного легче ― такого мандража, как в первый раз, не было. То ли из-за того, что в ее жизни происходило нечто более опасное, решающее и серьёзное, чем простое выступление, либо… хотя, не стоило придумывать еще какие-то причины, первой хватало с лихвой. Жданна позволила себе лишь один короткий выдох, когда появилась на сцене, и после… после она уже не чувствовала ничего, кроме того, что должна была чувствовать Жизель. До этого Жданне не приходилось играть смерть. Это было какой-то плохой шуткой, или нечто подобным ― так решила Беркут, когда полностью прочитала предстоящий балет. Жданна посмеялась бы, только ей было не хорошо. В основе произведения лежала древняя славянская легенда о виллисах — погибших молодых незамужних девушках, преданных своими возлюбленными. Отныне они вынуждены мстить за себя, по ночам убивая молодых мужчин, увлекая их в свои танцы. «Почему все в этом мире сводится к легендам?» ― устало подумала Жданна, выполняя необходимые фигуры вместе со своим партнёром. Этот балет давался ей куда легче, она танцевала, совсем об этом не задумываясь, и только надеялась, что чувственности будет достаточно. Ей самой движения казались деревянными, просто отработанной техникой, но судя по охам и вздохам, что доносились до нее сквозь музыку, она была прекрасна. В какой-то момент, ей пришлось мягко скользнуть на пол, раскинув руки в сторону, и прикрыть глаза ― Жизель теряет рассудок и умирает, не выдержав предательства любимого. Жданна показательно глубоко вдохнула, слегка изогнувшись всем телом, глубоко вдыхая, а потом мгновенно, но всё так же плавно, опустилась вниз, замерев. Они с Мартином Феликсовичем репетировали этот момент ― Беркут вполне могла пролежать, не дыша, секунд пятнадцать, пока ее партнер по балету сделал несколько быстрых па и рухнул возле нее на колени, протянув руки. Потом быстрый глубокий вдох и еще пятнадцать секунд, чтобы подождать, пока занавес закроет ее от взглядов зрителей, дав сигнал об окончании первого акта. Жданна не ошиблась в последнем движение ― она еще во время тренировок поняла, что голову лучше повернуть в сторону сцены, так можно и глазами моргать, и вдох получится более незаметным. Зрителей все равно отвлечет действие других танцоров, но даже сейчас марку нельзя было терять. Когда легкие неприятно обожгло от недостатка кислорода, Жданна попыталась вдохнуть, и вдруг с ужасом осознала, что не может этого. Легкие жгло с каждой секундой все сильнее, окружающее ее пространство будто раскололась все сильнее и сильнее. Но новая волна паники захлестнула ее, когда балерина поняла, что не может двинуться с места. Она не могла ни то что б подняться, а даже пошевелить пальцами рук. Она смотрела на них, широко распахнутыми глазами, даже не имя возможности моргнуть, но заставить себя пошевелиться не могла. Жданна чувствовала, как бьется ее сердце. Удар, второй, третий… И тишина, полный покой. Жданна не чувствовала ничего, это было словно окончание долгой агонии. Моментом окончания агонии и наступления смерти обычно считают последний удар сердца, но, так как в конечном итоге смертельный исход наступает в результате не одной только остановки сердца, но и паралича дыхательного центра, то с одинаковой уверенностью концом агонии можно считать и последний вздох. Из органов чувств угасают раньше всего обоняние и вкус, потом зрение и лишь позднее слух. Жданна не могла двинуться с места, не могла подняться, и даже пошевелиться. Как глупо умереть вот так вот ― но, совершенно внезапно, она почувствовала запах. Приторный, кисло-сладкий запах. Рядом с ее головой кто-то опустился, но Беркут его ― или ее ― не видела. Ее лица коснулись длинные холодные волосы, и женский голос, хриплый и какой-то усталый, выдохнул ей прямо в ухо. ― Сегодня, дорогая. Сгустившаяся тьма, навалившаяся на грудь, гулкие шаги по сцене, внезапное прикосновение, мистическое ощущение чужого враждебного присутствия. Выдержав еще пару похожих на агонию секунд, она наконец-то вынырнула из этого паралича, резко сев на месте и закашлявшись. К ней тут же подскочили встревоженные балерины и танцоры, бросившись к ней, наперебой спрашивая, как она себя чувствует. Жданна судорожно сжала руку на сердце, понимая, что оно все-таки бьется. Ни на один вопрос она ответить не смогла. Умереть с собой оказалось не так уж просто. По крайней мере, для слишком привыкшей цепляться за жизнь Беркут. «Лана, ― зло мелькнуло в мозгу. ― Черт тебя возьми…» ― Жданна? ― Мартин Феликсович, все это время бывший за кулисами, и нервничающий, наверное, больше своих учеников, оказался рядом одним из первых. Он обхватил Беркут за плечи, помогая сесть рядом. Девушка судорожно обхватила шею рукой, проверяя, нет ли на ней удавки, или нечто, что могло заставить ее задыхаться. ― Жданна, ma chère, ты в пог’ядке? Жданна сделала несколько глубоких вдохов, убеждаясь, что снова дышит ровно, что сердце бьется, пусть и очень-очень быстро, а тело слушается. ― Да, Мартин Феликсович, не переживайте, ― наконец смогла хрипло выдохнуть девушка. ― Дыхание просто что-то сперло. ― Волнение, должно быть, ― с готовностью согласился учитель. Жданна испытала легкую злость, судя по всему, только сломанные конечности могли быть уважительной причиной, чтобы Мартин Феликсович признал, что ей надо отдохнуть. Впрочем, могла ли она винить Мартина за такой настрой. ― Дайте ей eaux. Что ей должны были дать, она не сразу поняла, но юноша, танцующий роль Альберта, через секунду оказался рядом, протягивая ей бокал прохладной воды. Она вся трепетала и изо всех сил пыталась сдержать нервную дрожь. ― А еще лучше водки, да? ― подмигнул он, помогая балерине подняться. ― Натаниэль, ты прям обрусел до конца, ― кинула она, усмехнувшись. Натаниэль был учеником Мартина Феликсовича еще до его приезда в Россию, молодой и энергичный юноша был младше Жданны, но балет танцевал от души и прекрасно. ― Просто переживаю за своего партнера, ― добродушно усмехнулся Натаниэль. Они вдвоем направились в сторону комнат, где им должны были уже подготовить костюмы для второго акта. У двери Беркут они остановились, и танцор кинул на нее быстрый, испытывающий взгляд. ― Точно все нормально? ― Я откажусь от этой партии, только если умру, ― решительно произнесла девушка, и Натаниэль хохотнул. ― Прекрасный настрой. Второй акт был легче в эмоциональном плане. Жизель уже не была робкой и наивной ― теперь она не простая крестьянская девушка, а мстительная и жестокая, как и все виллисы, к которым она присоединяется. Движения Жданны наполнились большей чувственностью, ведь мстительность и жестокость, ощущение разбитой мечта ― все то, что переживала не только ее героиня, но и она сама. Беркут привычно подчинилась инстинктам, отдаваясь во власть собственного тела, всегда чувствовавшего ритм лучше разума. Ноги сами по себе направились в танце, где она взметнула руки вверх и закружилась, отдаваясь мелодии. Жданна, чувствуя знакомый восторг, слегка изогнулась, как ивовая ветвь, а после ринулась в дикий танец свободы. Распущенные специально для этого акта длинные волосы, как символ бесчестия, смерти и настоящей свободы Жизель, хлестали по спине и плечам, но она не замечала ничего, кроме чарующего отблеска пламени на листьях. Паркета под ногами почти не чувствовалось, и она летала над ним, как вольный птенец, выпорхнувший из своего гнезда навстречу приключениям. В танце забывалась тоска и тягость неизвестности будущего, становились неважными суетные переживания — тут была только жизнь и охватывающее кожу пламя. Она подпрыгнула, отрываясь от пола сцены, взмахнув руками, как крыльями, а когда приземлилась, то оказалась прямо напротив яркого зала. Свет ослепил ее на несколько секунд, а в следующее мгновение, услышав последний звук музыки, девушка скрестила ноги и медленно опустилась на паркет. Жданна так и замерла на коленях, а потом медленно развела руки в поклоне, склонив голову. Зал взорвался криками и аплодисментами в ту же минуту, некоторые люди даже подскакивали со своих мест, но Жданна этого уже не увидела. Она ничего не видела из-за застилающих глаз слез, и от чего она плакала, балерина не знала ― то ли из-за переживаний своей Жизель, то ли из-за собственной поломанной жизни. В голове набатом билась только одна мысль ― «Сегодня, дорогая». *** В этот раз Жданна поспешила избавиться от общества людей, которые хотели высказать свое восхищение, поздравления и множеством чего еще. Она пыталась максимально вежливо отвязаться от них всех, отвечая классическими фразами, заученными с детства, а улыбку даже не приходилось снимать с лица. Но люди все равно цепляли ее, а одна пышнотелая дама в светло-голубом платье, от которой невозможно несло духами, даже умудрилась чмокнуть ее в щеку, а лысеющий высокий мужчина лет пятидесяти, галантно поцеловал ей руку. Но спустя час Жданна все-таки оказалась на свежем воздухе ― на том самом балконе, где несколько недель назад стояла вместе с российским императором. Даже сейчас дышать было невероятно сложно ― Жданна глубоко втягивала холодный, декабрьский воздух, и почти до боли впивалась в обмерзлые перила. Лишь бы почувствовать себя живой. Холодная ночь, подобно тонкой вуали, окутала огромное поместье. Окна особняка, фонари улиц и двигающиеся фигурки веселых гостей не давали темноте полностью поглотить огромный дом, и лишь одно место выделялось из всей этой мерцающей какофонии. Этот старый балкон и так не самое яркое место во всем доме. Он мрачен и холоден. Жданна понимала, почему император выбрал именно его ― мало кто поднимется так высоко, в такой холод, когда двумя этажами ниже кипит жизнь и веселье. Поэтому сегодня она выбрала его. Но уединение длилось недолго. Жданна услышала шаги еще на лестнице, а потом постаралась придать себе максимально сдержанный вид. В конце концов, она только что устроила им неплохое ― и даже отличное ― представление, могла ли она надеется на хоть минуту тишины? ― Жданна. Беркут незаметно выдохнула. Да, наверное, только присутствие этого человека она могла сейчас вытерпеть. ― Яков, ― она даже нашла в себе силы для улыбки. Гуро подошел ближе, и его взгляд опустился на почти заледенелые ладони с посиневшими пальцами, которые вцепились в перила так, будто Жданна вот-вот могла упасть. Он ничего не сказал по этому поводу, лишь мягким движением оторвал руки от ледяного метала, и сжал в своих ― его руки были еще теплыми после нахождения в помещение. ― Ты в порядке? ― озабоченно спросил он. Конечно, он видел разность в поведении между тем вечером, когда он впервые встретил ее, и сейчас, когда между ними, казалось, было нечто большее. ― Я отвратительно себя чувствую, ― призналась она. Яков подошел вплотную к ней. Жданна подняла голову, заглядывая в его живые, яркие, как чистая озёрная вода, глаза своими мёртвыми и потускневшими. Его рука аккуратно остановила ее дрожащую ладонь, переплетая пальцы. ― Сыграть смерть на сцене казалось мне пустяком, я репетировала это несколько раз, и все было хорошо, а в этот раз… у меня будто сердце остановилось, ― призналась Беркут. ― Отвратительное чувство. ― Ты слишком сильно погрузилась в роль и… ― Нет, ты не понял, ― поморщилась Жданна. ― У меня… ― тут она замолчала, не понимая, как можно объяснить почти полную парализацию не только тела, но и всех органов. Сердце не билось, легкие не работали, она будто была... — Да, наверное, я просто на взводе из-за сюжета. ― Знаешь, мне тоже не понравилось действие, ― внезапно произнес Яков Петрович. Жданна перевела на него непонимающий, и будто даже оскорбленный взгляд. — Ты была великолепна, сочетание твоего тела и твоего лица, мимики было превосходным. Но неприятно видеть, как девушка, в которую ты влюблен, играет убитую из-за любви молодую леди. ― Подожди, ты… что? Гуро усмехнулся ― или улыбнулся, Жданна все еще не видела разности между его улыбкой и ухмылкой, этот мужчина внушал чувство опасности, и заставлял его бояться, но Беркут он нравился. По-настоящему нравился, она была в него влюблена, как и он в нее, и ни балерина, ни следователь это уже не скрывали. Он наклонился и оставил на её губах короткий поцелуй. Жданна потянулась за ним и вернула поцелуй. Потребность почувствовать его губы на своих прорвалась, как лава из вулкана. Яков усмехнулся и в этот раз, поцеловав ее настоящим, пусть и хищным поцелуем. Дана с легкостью отдалась своей жажде, ненасытно сплетая языки, целуясь неистово, почти до боли. Водоворот темной страсти закрутил обоих на несколько минут, лишив разума. Когда, спустя вечность, задыхаясь, они оторвались друг от друга, балерина поняла, что обвивает Гуро руками, а пальцы ее запутались в его волосах. Он надежно поддерживал балерину за талию, удерживая от падения. Если бы не его руки, Жданна бы не устояла на дрожащих ослабевших ногах. А за ее спиной была только бездна. ― Я дам тебе немного побыть одной, чтобы прийти в себя, а потом все-таки украду у тебя три танца, ― усмехнулся следователь, отстраняясь, и показательно поправляя манжеты фрака. ― Хорошо. В этот момент она была счастлива как никогда. И была ослеплена взаимной любовью настолько, что едва ли замечала окружающий мир. Казалось, само существование девушки заключалась в одной только улыбке возлюбленного, и ради неё Жданна буквально выворачивалась наизнанку. Яков Петрович вздохнул. ― Надеюсь, теперь ты будешь почаще появляться на балах и приемах. Ведь только так появляется смысл быть на них. ― Смелое заявление, Яков Петрович, ― усмехнулась Жданна. Весело не было, но присутствие этого мужчины согревало сердце. Гуро взял девичье лицо в ладони и аккуратно поцеловал в нос. ― Не лишенное искренности, позволю заметить, ― ответил улыбкой на улыбке следователь, погладил Жданну по темным волосам и покинул балкон так же тихо, как и пришел. Жданна глубоко вздохнула. Надо было развернуться и идти вслед за Яковом. Сегодня у нее будет еще один непростой день ― она должна улыбаться и принимать поздравления, комплименты, немного потанцевать с Яковом, и потому можно ехать домой, отдыхать. Возможно, в компании людей ей станет легче, хотя бы немного. Беркут вздохнула и развернулась. Практически сразу, ее обуял ледяной страх. Она была красивой, без сомнения. Мягкие каштановые волосы, глубокие темные ― как у Жданны ― глаза, чистое черное платье с серебристой вышивкой. И еще она была сильной, чертовски сильной. Жданна ощутила, как женская, холодная рука сомкнулась у нее на горле. ― Кха! ― вскрикнула девушка, хватаясь за руку ведьмы. Холодный металл перил впился в спину, Жданна почувствовала, как ее приподнимают над полом. ― Лана, прошу, ― прохрипела она. ― Пожалуйста, не делай этого. Я все выполню даже без этого. Пожалуйста. Глаза Щитилиной были пусты. Жданна беспомощно коснулась гладкого камня перил, в панике ноги соскользнули, и она вдруг почувствовала, что парит. Мгновенное головокружение, тошнота, когда мимо промелькнуло безразличное лицо ведьмы… Жданна протянула руку, ухватилась за ледяную руку Щитилиной, но не чтобы отстраниться, а что держаться хоть за что-то. Тяжело дыша, Жданна качалась над пропастью, удерживаемая только одной рукой Ланы. Балкон выходил на задний двор, где никого быть не могло. ― Я бросила свое сердце в бездонный колодец, ― прошептала Лана. ― Теперь твоя очередь. И она разжала руку. Жданна с криком сорвалась вниз в пустой воздух. Уцепиться было не за что. Мощеный двор ринулся навстречу. Где-то вдали взвыла собака. Ворона кружила над разбитым телом, словно ожидая зерна. *** Жданна сделала один резкий, глубокий вдох, и закричала. Боль была невыносимой. ― Тихо, тихо! ― зашипел кто-то над ней. Ее придержали за плечи и рванули вверх, помогая сесть на жесткой кровати. Несмотря на увещания, она закричала снова. Вся спина как будто была прижжена раскалённым железом, двигаться было просто невозможным. И при этом, кроме боли, в разуме были кристаллические чистые мысли, и на самые главные вопросы они отвечали ― зачем и как. Частое сердцебиение, сложность вдохнуть воздух, дикий страх и неизвестность, когда это закончится. Минуты ― или часы ― продолжали идти, Жданна уже не кричала, но со слезами на глаза стонала, скуля от невыносимой боли в спине. Кто-то заботливо поглаживал ее по голове, но Беркут не находила в себе силы открыть глаза и посмотреть. Прошло около десяти минут ― или десяти часов ― прежде чем девушка смогла открыть глаза. Из-за слез все немного расплывалось, и Жданна оттерла их, тут же заскулив от боли, но выдержала. Она пару раз еще шмыгнула носом, оглядев комнату ― та была ей совершенно незнакома. ― Где я? ― наконец прохрипела она, и посмотрела на суетившегося рядом молодого человека, всего одетого в серое. ― Черт возьми, ты кто? ― конечно, она могла быть более вежливой, особенно учитывая обстоятельства, но не могла выдавить другой вопрос. Мама, наверное, прибила бы ее за такое явное грубое нарушение норм воспитания, но Жданна ничего не могла подделать. ― Не поминай черта просто так, ― произнес юноша. Голос у него был по-юношески надломлен, и Жданна задалась вопросом, сколько ему лет. Лицо у него было сухое и вытянутое, но ни морщин, ничего подобного, он был подтянут и даже по-своему красив. ― Пить хочешь? ― Я спросила кто ты, ― прохрипела девушка в ответ. Она осмотрела комнату, в которой находилась ― серые каменные стены, небольшая деревянную тумбочка из темного дерева, такой же небольшой шкаф, стол с бумагами и стул, вот и все. Бедное, но чистое жилье. И иконостас. Большой, светлый, массивный, с большим распятие и иконами. «Боги, я что, в монастыре?» ― обреченно подумала девушка. Как она тут оказалась? Вблизи Петербурга были монастыри, соборы и церкви, но как можно было добраться сюда за… а сколько вообще время? Может она тут месяц без сознания лежит. ― А я спросил, не хочешь ли ты пить, ― напомнил юноша, а потом вздохнул и покачал головой. Он встал и подал Жданне стакан воды. На тумбочке лежала пшенная каша. ― Меня зовут Хома Брут. Странствующий философ и богослов, профессиональный экзорцист и охотник за нечистью. ― Богослов? Хома хмыкнул. Он был среднего роста, возможно, немного выше самой Жданны, светловолосый, с тусклыми, голубыми глазами. Жданна обратила внимание на то, что его ладони и шея были покрыты длинными, бледными шрамами. Он был одет скромно, но чисто, пахло от него хвоей и ладаном. Ему хотелось верить. ― Только это спросишь, последнее тебя не смутил? Значит, я был прав. Я нашел Беркута. ― О чем ты? ― Ты знаешь, ―отмахнулся богослов, и Жданна не стала спорить. ― Ты многое знаешь. Я знаком с одной из твоих, зовут Настей. Точнее, я знаю о вашем Предназначении. Вот и решил подсобить, дело это… почти богоугодное, ― он замялся, говоря последнее предложение, судя по всему, борясь с желанием не делать этого, но это не подточило доверие Жданны. Она сама еще сомневалась. ― Но как ты узнал, что это я? ― поинтересовалась Беркут. ― Несложный обряд на крови, ― сказал Хома, перебирая четки. Жданна понимающе кивнула. Она читала о таком в одной из книг, оставленных бабушкой в наследство. ― Я пошел по твоему следу, и увидел, как ты упала. Жданна, ты упала с высоты почти в двадцать семь метров. И сейчас ты сидишь передо мной и разговариваешь. Я верю, что ты — это ты. Беркут молчала, усердно жуя кашу. Хома встал и подошел к окну с решетками, рассматривая сереющее небо ― до рассвета оставалось несколько часов. Значит, Жданна прибыла здесь почти всю ночь. Боги, родители, наверное, с ума сходят. — Это ее гарантия, ― тихо промолвила балерина, и Хома посмотрел на нее. ― Я умерла… ― Что? Жданна открыла было рот, чтобы объяснить, но потом лишь помотала головой. Хома наверняка понимал в этом столько же, сколько и она, или даже больше, но в итоге ничего не сказала. ― У тебя есть зеркало? ― решительно спросила она. Хома кивнул. Жданна протянула ему руку, и приказал. ― Помоги мне. Она встала, обнаружив, что лежала только в белой нательной кружевной сорочке. Хома понимающе отвел глаза и указал на шкаф. Балерина сделала несколько шагов, но тут спину пронзило резкой болью, нога подвернулась и Жданна оступилась. Хома молниеносным движением подхватил ее, вернув в устойчивое положение. Поддерживая девушку под локти, юноша подвел ее к шкафу и сам открыл шкаф ― в нем стояло пыльное, но хорошее зеркало. Беркут развернулась и припустила сорочку, разглядывая свою спину ― вдоль позвоночника тянулась розовая, кривая полоса, будто его пытались вырезать. ― Ничего удивительного, если честно, ― сказал Хому, бросив в отражение быстрый взгляд. ― Ты упала аккурат на спину, так что… Я хочу помочь. Доверяй мне, хорошо? Жданна кивнула. Хома приветливо кивнул на стол, приглашая поесть. Беркут поправила сорочку и села за стол ― желудок просто клеился к позвоночнику, от этого постоянно ощущался дискомфорт. Завтрак ― скорее всего, судя по небу за окном, это был именно он ― был все так же скромен, но питателен. Теплое молоко, сыр, листья салата, мягкий белый хлеб и полная тарелка пшеничной каши, а сверху таяло сливочное масло ― Где я? ― повторила свой вопрос Жданна, облизывая тонкие губы, щедро пересолив кашу и перемешав. Хома сидел рядом, листая какую-то книгу, но в этот раз богослов все-таки ответил. ― Собор Преподобного Сампсония Странноприимца, ― бровь девушки вопросительно изогнулась. ― Некоторые церкви, не все, конечно, готовят таких, как я, и иногда являются приютами для душ, вроде твой. Для разных душ. Беркут молча взяла в руки нож, отрезала кусок хлеба, покрыла его листьями салата и сверху положила тонкий кусок сыра. Кое-что об этом месте она знала. В 1710 году на месте будущего собора в честь победы в Полтавской битве была построена и освящена деревянная Сампсониевская церковь, названная именем Сампсона Странноприимца, в день которого Россия одержала победу в битве. Перестройка церкви в собор велась в 1728–1740 годах, долгий её срок был обусловлен недостатком средств и замораживанием работ, которые были возобновлены только при императрице Анне Иоанновне. В 1711 году по приказу Петра I на территории собора было устроено кладбище. Правда, в 1770 году по приказу Екатерины II оно было закрыто. Вполне обычное место. Таких в Петербурге было много. И добраться до него можно было быстро, даже с полумертвой балериной на руках. Что же, по крайней мере, если жизнь станет еще большим крахом, она, по крайней мере, знала, куда можно будет прийти для покоя. И замаливать грехи. ― Я могу поехать домой? ― аккуратно поинтересовалась Жданна, неуверенная, что теперь может вернуться домой. Однако Хома Брут удивленно моргнул и кивнул. ― Конечно, ― он выпрямился и потянулся. Боли он не испытывал, и Жданна позавидовала тому, что не могла сделать такое простое движение. ― Придумай, что сказать. Позабыв о статусе, поджав под себя одну ногу, и небрежно закатав рукава сорочки, перебросив волосы на спину, балерина с удовольствием вгрызлась в импровизированный бутерброд. Хома улыбнулся и протянул ей новую кружку теплого молока и еще горячий хлеб. С таким удовольствием Жданна в своей жизни еще не ела. *** ― Жданна! ― отец налетел на нее хищной птицей, едва она вошла в центральную залу через парадный вход. Сильные руки тут же сомкнулись на ее плечах, и хорошенько встряхнули. ― Где ты была, чёрт возьми? ― гремел граф. Он был вне себя, кипел от негодования. ― Не поминай черта просто так, отец, ― машинально кинула Беркут. ― Извини? ― шокировано переспросил отец. За его спиной маячила испуганная, бледная мать. А ещё ― Яков Петрович. Беркут нахмурилась, увидев его. Нет, конечно, он за нее волновался, и понятно, что он здесь делает… но что он все-таки здесь делает? ― Граф Беркут, графиня, теперь можно выдохнуть, ― успокаивающе произнес следователь. ― Ваша дочь дома и она цела и здорова. Ты же в порядке? ― последний вопрос был адресован ― Да. Мне стало очень плохо на балу, и я… ― голос плохо слушался. Жданна глубоко вдохнула, попытавшись вновь воскресить в памяти то состояние, когда все внутри будто покрыто ледяной коркой, где нет ни волнения, ни страха. Вопреки всему, получилось довольно быстро. Беркут подняла глаза, решительно глядя на недоверчиво смотрящих на нее мужчин, и четко произнесла. ― Мне стало очень плохо, я уехала, не успела никого предупредить, попыталась срезать, но карета снова сломалась, я ночевала в гостинице. Простите, что заставила волноваться. ― Все хорошо, что хорошо кончается. ― Дорогая, ты вся дрожишь, ― подскочила мама, обнимая Жданну за плечи. ― Пойдем, я тебя уложу спать. Странно, дрожит? Жданна не чувствовала ничего подобного. Ей наоборот казалось, что все просто прекрасно. ― Яков Петрович, спасибо за помощь, ― поблагодарил отец, но Гуро внезапно окликнул графиню. ― Жданна Николаевна, ― Жданна развернулась, и посмотрела прямо в темные, почти колдовские глаза следователя. Почти ― потому что не стоило забывать, кто был тут настоящей ведьмой. ― Никогда так больше не делайте, ― жестко произнес он. Жданна кивнула, и теперь позволила матери увести себя. С помощью служанок ее вымыли, переодели, и теперь она сидела в кровати, закутанная в плед и пила горячее молоко с медом. Странно, но в компании Хомы Брута в монастыре молоко казалось вкуснее, немного, а все же. Мать осуждающе смотрела на нее, но не могла не радоваться тому, что дочь вернулась живой и невредимой. Ситуация была почти что смехотворной, но смешно никому не было. Видимо, проводив следователя из «гостей», если это можно было так назвать, Николай Беркут решил снова навестить дочь. Он взглянул на сидящую на кровати дочь, и тихо пораженно выдохнул ― он видел в ней нечто такое, о существование чего и понятия не имел, и это одновременно и озадачивало, и пугало его. ― Папа, ― позвала она раньше, чем отец успел сказать хоть что-нибудь. ― Да? ― устало спросил граф. Жданна глубоко вздохнула. ― Я хочу сделать пожертвования в Собор Преподобного Сампсония Странноприимца, ― призналась она.