Нас учили быть птицами

Июль, 1827; месяц после свадьбы Жданны Николаевны и Якова Петровича ― Наталья Идрисова, ― сообщил Хома Брут, и положил перед женщиной толстую, увесистую папку. ― Отец сослал ее в Воскресенский Новодевичий монастырь. ― Разве он еще действует? ― удивленно спросила Жданна, просматривая портрет той самой девушки, которую видела на своей свадьбе. Наталья Идрисова. На портрете она была несколько моложе, но в ней без проблем узнавалась та шестнадцатилетняя девушка, которая приходила к Жданне. Точнее, ей сейчас было ровно столько же, но что-то в ней неуловимо изменилось, и эти изменения пугали молодую графиню. ― Императрица Елизавета Петровна повелела на месте Смольного двора, вблизи которого стоял её загородный дворец, построить женский монастырь, который был заложен в 1748 году по проекту Растрелли. Но уже к 1822 году в монастыре не осталось ни одной монахини, и монастырь практически прекратил своё существование. Но ключевое слово здесь практически. Иногда, чаще, чем хотелось бы, туда попадают такие, как ты. Такие, как Наталья, ― сообщил Хома, пожимая плечами. ― Три ведьмы, связанные кровным и колдовским родством, ― сказала Жданна, задумчиво крутя обручальное кольцо на пальце. Хома заметил, что это стало ее привычкой, когда она о чем-то думала или была чем-то обеспокоена. ― Одна из них ― я. Самая младшая ― Наталья. И твоя подруга. ― Ее зовут Анастасия Аксимова, она живет в селе Диканька, но сейчас в Петербурге, ― сообщил Хома. Он никогда не говорил то, в чем не был уверен. ― Наташу надо вытаскивать из монастыря, там ей не место. И надо найти Настю, ― Жданна усмехнулась, посмотрела в окно, и хотя на улице жарил июль, не желая отдавать свои права августу, ведьма с уверенностью заявила. ― У нас будет встреча в канун Рождества. *** Настя знала все лучше и полнее, чем Жданна или Наталья. Вероятно потому, что она, в отличие от них, была ведьмой всю свою жизнь, и эти сны из прошлого были с ней куда дольше, чем с ними. Как и ее способности, ее колдовские чары. Она все знала, но в одиночку не смогла ни с чем справиться. Ей нужны были Беркут и Сокол. Настя думает об этом, когда сидит в каком-то переулке, прижимая к себе колени, а из раны на животе текла кровь. Она сжимала рану бледной рукой, ощущая липкую кровь, холод стены и глухую тоску. В ее жизни все циклично, упорядочено. Слишком упорядочено, на самом деле. Она знала, что за внезапно вспыхнувшей любовью последует боль смерти, и значит вот, как она должна была погибнуть ― от потери крови. Она вошла в этот переулок, потому что знала, что должна была, и тогда эта женщина сделала то, что сделала. В мастерстве ей не откажешь ― клинок вошел легко и без боли, как в свежеиспеченный хлеб, и также легко вышел. Настя даже не успела почувствовать боли, лишь слабость мгновенно одолела все тело. Ее сил хватило только на то, чтобы войти чуть глубже в темноту и сползти вниз по стене. Стены тут были покрыты цветущими дикими розами, и Аксимова успела задаться вопросам, откуда они здесь ― в самом сердце Петербурга. Она прикрыла глаза. Смеркалось. Было холодно. Настя отползла немного в сторону, чтобы случайный прохожий не мог ее увидеть, и на это ушли последние силы. В переулке было удивительно чисто, и девушка позволила себе свернуться калачиком под розами, прижимая руку к ране. Настя. Анастасия. В переводе с греческого языка означает «возвращение к жизни», «воскресение», «воскресшая», «возрождённая», «бессмертная». Девушка усмехнулась злой иронии этих слов. Она не знала пока, как зовут других девушек, но была уверенна, что им выбрали нечто такое же звучное. Белые ночи. Ночи в Петербурге, в течение которых естественное освещение остаётся достаточно высоким, то есть вся ночь состоит лишь из сумерек. Она никогда не думала, что увидеть их. Отец в детстве обещал свозить ее в Петербург, но умер многим раньше, чем смог сам побывать в этом прекрасном городе. Умер раньше, чем смог сделать хоть что-то значимее игрушек и подарков для своей единственной, обожаемой дочери. Настя закрыла глаза. Мать не любила отца за то, что тот любил дочь сильнее нее, что он был сильным и с хорошей родословной, а она ― лишь наследница старой полоумной бабки, в чьем роду помимо шлюх, воров, предателей и убийц никого не было. Настя… Тот человек поэтически называл ее Тая, хотя и Настюша ему очень нравилось. У нее был такой хороший вечер, когда она в кои-то веки забыла о бедах, наслаждалась своим столь желанным и долгожданным положением. ― Почитай мне что-нибудь еще, ― рассмеялась Настя, довольно вытягиваясь на узком диванчике. Он идеально подходил для нее. Мужчина, который сидел, прислонившись спиной к этому самому дивану, с удовольствием прикрыл глаза, когда тонкая, женская рука скользнула ему в волосы. ― Что тебе почитать? ― шепотом спросил он, боясь разрушить волшебство момента. Светлые волосы девушки сверкали как золото в ярко-оранжевом свете костра. Анастасия рассмеялась. ― Все, что хочешь, ― сказала она. Ее голос изменнически дрогнул на последнем слоге то ли от перенапряжения и волнения, то ли от переизбытка чувств. Юноша запрокидывает голову, и Настя сама наклоняется к его губам. Он же, вроде, уже достаточно «взрослый мальчик», чтобы так вестись за девушкой? Анастасия обнимает его за шею, окончательно прогнав все его страхи и сомнения. Они целовались так, как обычно целуются шестнадцатилетние юные влюбленные где-нибудь в темном месте отчего дома, теряясь друг в друге, наслаждаясь моментом, рискуя быть пойманными каждую минуту. В этом и заключался весь азарт, распаляющий и без того пылающую искру, предвещающую нешуточный пожар. Настя заснула, а сердце ее билось все медленнее, и медленнее, пока не остановилось совсем. Холодный свет луны осветил мертвое, неподвижное тело. Она уже ничего не слышала и не видела — звуки исчезли вслед за воздухом. Сознание померкло. Мира не стало. Больше она не шевелилась. Она пролежала мертвой всю ночь, ее никто так и не нашел. Лицо ее было мертвым, белым, совершенно нечеловеческим — ничто в нем не напоминало Анастасию. Ни один человек не смог бы сказать, что она выжила. Никто. Утром солнечный свет согревает ее. Бледные щеки наливаются румянцем. Девушка делает резкий вдох, закашливаясь от приторного запаха роз, и медленно открывает глаза. Настя полежала на холодном камне еще какое-то время, а после, собравшись с силами, аккуратно село. Было холодно. Она посмотрела на противоположную стену полубезумным взглядом, будто не понимая, не вернувшись ещё полностью в этот мир, а потом забегала глазами по переулку в поиске чего-то или кого-то. Было раннее-раннее утро. Они не нашла никого и ничего. Используя стену как опору, Анастасия все же поднялась на ноги и неуверенно сделала несколько шагов. Её дрожащие руки сами потянулись к вздутой ране на животе. Она раздвигает платье и смотрит на широкий, неровный длинный шрам на животе. Недовольно поджав губы, девушка одевается, стараясь замаскировать порез на ткани платья. Она пошатывалась и молчала, медленно обретая потерянные силы и приходя в себя, только в утренних сумерках сверкала глазами, выдававшими лёгкую степень сумасшествия. Если бы отец был жив, или кто-то просто был рядом, он бы и в самом деле начал переживать за её рассудок. Настя дошла до конца стены, потом гордо выпрямилась, накинула платок на голову, а дальше оттолкнулась от стены и пошла сама. Дел было много. Сердце сжималось от тоски, но Анастасия справилась с этими чувствами. Она знала, что если не умрет в конце, то сможет бороться за свое счастье. Судя по всему, с ума она все же сошла не до конца.