Нас учили быть птицами

1829 год Анастасия выпорхнула из кухни, загруженная подносами, на которых паром исходили только что приготовленные блюда. Она удивительно ловко для такой хрупкой девушки удерживала все это и плавно передвигалась между столами. Остановившись около одного ― где восседало пятеро мужчин ― он слегка присела, и они взяли подносы с ее рук. Один из них что-то сказал грубым, грудным голосом, и Настя громко рассмеялась. Она обвела взглядом постоялый двор, который был почти полностью заполнен в такой час ― мужики обедали, кто-то пил, кто-то готовился сменить друга-пастуха, а женщины заскакивали перемолвиться несколькими фразами с товарками и кумами. Яков Петрович переводит взгляд на Николая Васильевича Гоголя, который даже не обращает внимания на завтрак, лишь внимательно наблюдает за ходившей туда-сюда девушкой, и усмехается. ― Глаза не сломайте, Николай Васильевич, ― добродушно подначивает он. Писарь вздрогнул и перевел взгляд на следователя. ― Да я просто… ― Все мы просто, ― усмехнулся Яков. ― Я так один раз женился, ― воспоминания о Жданне согрели сердце, но делиться ими Яков Петрович был не намерен. Писарю, судя по всему, и интересно не было ― его голубые глаза снова вернулись к созерцанию девушки. Она подошла к ним всего на минуту, пока принимала заказ на обед, и когда приносила его. Сердце пропустило один удар в бешеной попытке не вырваться из грудной клетки. Николай смотрел на нее обезумевшими глазами, пытаясь уловить тонкие нотки в воздухе. От нее тянуло приятным ароматом ирландского виски и кардамоном, которые в сочетании с сахарной клубникой сводили с ума и опьяняли рассудок. Она улыбнулась, заметив его заинтересованный взгляд. От этой улыбки внутри все приятно переворачивается, теплеет, и Николай не может найти этому рациональное объяснение. Или просто хоть какое-то объяснение. Когда она подходит ― писарь смотрит так, будто узнает ее. Он бледен и слаб, она рассматривает его словно вежливо и спокойно, хотя жадно впитывает героя своих снов. ― Вы знаете эту девушку? ― шепотом спрашивает он у Гуро. Яков переводит задумчивый взгляд на заинтересовавшую Гоголя молодую леди, а потом кивает. ― Узнал кое-что, ― говорит следователь, и это даже уже не удивляет. ― Анастасия Максимовна, дочь Ганны, хозяйки этого двора. Ее отец помер, когда она еще девочкой была, так они с матерью вдвоем и остались. Но здешние поговаривают, что отношения у них плохие, ― понизив голос, сообщил следователь. Николаю осталось только в очередной раз поразиться тому, как быстро Яков Гуро находит информацию. Впрочем, не умей он этого делать, вероятно, не стал бы самым лучшим в своем деле. Анастасия была очень красива ― голубоглазая блондинка с блестящими локонами, тонкая, гибкая, с аристократическими чертами лица и безупречной кожей. Николай, несмотря на то, что всю жизнь прожил в Петербурге, и видел немало знатных дам высшего общества, смело мог сказать, что только Анастасия по-настоящему очаровала его. У нее синее платье с рукавами, заканчивающимися на локте, черный корсет на талии и груди, светлые прямые волосы собраны в высокий хвост, а глаза имеют монотонную темно-синюю окраску. На ней нет платья в стиле драпировки из тяжелых тканей, которые сейчас так популярны в Петербурге. Ее волосы не собраны в сложные прически, которые долго создавать и не менее долго ― расплетать. Она не сверкает дюжиной драгоценных камней, но Николай Васильевич готов сказать, что именно эта девушка красивая. Аппетита, как всегда, у Николая никакого, особенно если трапеза сопровождается разговорами про убийства и расчленение. Зато Якова Петровича эти обстоятельства, кажется, не смущают ― аппетит его не страдает от всей ситуации. Николай невольно задается вопросом: а дома следователь также обсуждает убийства за столом вместе со своей супругой, или все-таки разделяет две стороны своей жизни? Впрочем, это не его дело. От Гоголя все-таки не укрылось, что поездка сюда мало удовольствия доставляло Якову Петровичу. То ли следователь просто устал, то ли просто… неужели дело в жене? Гуро не хотел оставлять супругу? ― Анастасия Максимовна! ― внезапно кричит следователь, и у Николая неожиданно спирает дыхание. Сознание моментально окутывает чужой запах, боковым зрением мужчина видит голубую юбку платья, но не решается поднять взгляд. ― Не угостите ли вы нас яблочным пирогом? ― Только с крыжовником, Яков Петрович, ― мягко произносит она. ― Но могу к вечеру озаботиться этим. ― Буду премного благодарен, и все же сейчас отведаю вашего пирога с крыжовником, ― соглашается Яков Петрович, и вдруг внезапно указывает на Николая. ― А это, позвольте представить, мой писарь. Игнорировать ее в этом случае было бы просто невежливо. Поэтому Николай поднимается и переводит взгляд на девушку. Глаза в глаза. Такой пронзающий зрительный контакт, от которого мурашки мелкой россыпью покрыли каждый уголок тела, проникая в самую глубину души и оставляя там сладострастную дрожь. Возбуждающая эйфория протягивалась между их телами, проводя разряды тока, которые импульсами отдавались в районе груди. ― Николай Васильевич Гоголь, ― представляется молодой человек, склоняя голову в легком поклоне. Смотреть на Анастасию очень сложно ― его буквально трясет его, и если Гоголь мог думать связанно, то непременно удивился бы такой реакцией на абсолютно незнакомую девушку. Настя улыбается. Он странный. Без всяких преувеличений ― странный, мрачный, темный. У него голубые глаза, чёрные брови, волосы и усы. Бледная кожа. Он худой. И красивый. Едва они с Яковом Петровичем появились здесь ― все дивчины, от молодых до уже замужних начали перешептываться о них. Те, что по моложе ― мечтая, как кто-то из них обратит внимание именно на них, придумывая красивые истории любви; те, кто постарше ― сплетничая о Петербургских гостях, гадая, помогут ли они остановить эти убийства. Настя хотела бы найти слова, чтобы поддержать его, чтобы он перестал так смотреть на нее, будто она ему глотку сейчас вырвет зубами, но она не может, потому что знает, что способна. И что заклинание тоже имеет срок действие, и ничего она поделать с этим не может. ― А я ― Аксимова Анастасия Максимовна, ― представляется она, склоняясь в легком реверансе. Гоголь подхватывает одну ее руку и прикасается в легком, церемониальном поцелуе. Это приятно. ― Приятно познакомится, Анастасия Максимовна, ― говорит он. Настя слегка склоняет голову, и волосы падают ей на плечо. ― Пожалуйста, зовите меня просто Настя. Гоголь спешно кивает. У нее руки холодные, как и у него самого, но в Насте есть что-то согревающее. ― Вы выглядите очень бледным, Николай Васильевич, ― замечает Настя, и в ее голосе слишко м много волнения для той, которая видит его в первый раз. ― Вы здоровы? ― Да, не извольте беспокоиться, ― заверяет Николай. Настя смотрит на него с сомнением в синих глазах, в которых, как кажется писателю, говорит взаправдашний огонь. ― Душа моя, ― внезапно говорит Яков Петрович. ― У нашего писаря довольно странное заболевание, если заболевания вообще. Спит плохо, галлюцинации страшные мучают. Можете с этим совладать? «Жданна назвала бы его сводником», ― одновременно подумали Настя и Яков. ― Конечно, Яков Петрович, ― девушка усмехается, после чего переводит взгляд на Николая. Тот явно смутился, что Гуро так открыто сказал о его недугах. ― У вас нет аллергии на травы какие-нибудь, Николай Васильевич? ― Я не хочу вас этим обременять… ― начал было Николай, но Анастасия снова прервала его. Гоголь не сказал бы это вслух, но она имела необычайную энергетику, которая согревала его и всех, кто находился рядом с ней. Невольно он подумал, какие беды и разрушения она могла принести, обратись во зло. ― Мне это в радость, Николай Васильевич, ― сказала Настя. Она кивнула Гоголю, Гуро и пошла в дом. Николай вернулся на свое место за столом напротив Якова Петровича. Через несколько минут она вернулась, поставил дымящийся, аппетитно пахнувший пирог, и, пожелав приятного аппетита, снова скрылась. Николай надеялся, что Настя еще подойти к ним, наблюдал, невольно выискивая среди других людей Анастасию. Но Яков Петрович закончил трапезу и быстро встал, опираясь на трость. Николай поднялся вслед за ним. ― Нам сейчас идти труп потрошить, ― заявил Гуро, поправив ворот пальто и с улыбкой глядя на писаря. — Я могу надеяться, что вы не упадете в обморок, едва мы войдем? Николай кивнул. ― Можете на меня рассчитывать, ― пообещал он. Гуро кивнул и направился к местному кладбищу, где была закопана девушка. Николай, прежде чем пойти за следователем, посмотрел на девушку. Она собирала тарелки с какого-то стола, и в тот момент, когда она повернулась, глаза ее как-то особенно сверкнули. Гоголь впал в некую прострацию, стоило снова увидеть ее. Настя, очевидно, почувствовала его взгляд, повернулась к нему и улыбнулась. Николаю показалось, что они определенно где-то уже встречались, но где? *** ― Ну, что ты мне расскажешь, душечка? ― дружелюбно спросил Гуро, словно перед ним лежал не мертвый человек, а вполне живой его старый знакомый. Гоголь практически до глаз натянул ворот пальто, который чересчур сильно пах хвоей и мужским одеколоном: Яким всегда излишне ароматизировал одежду своего барина, но собственно Гоголя это часто успокаивало. Яков Петрович, напротив, выглядел точно так же бодро и спокойно, как час назад за обедом. Закатав рукава рубашки, чтобы не мешали дальнейшей работе, следователь глянул на писаря и кивнул ему, начав диктовать. ― Над грудью девушки небольшой надрез, сделанный острым предметом. Надрез неглубокий, стало быть, причиной смерти быть не может. А теперь самое интересное. Николай думает о Насте, точнее, о своих снах, где мелькает девушка с золотистыми волосами. Сны писателя часто можно было назвать пророческими, но то, что снилось ему практически три месяца, не давало покоя. В этом сне он находится в небольшой церкви и точно знает, что здесь кто-то умер. Не в смысле, что здесь кого-то отпевали, а именно умер. Писатель не может пошевелиться, когда двери церкви открываются и входит девушка. Он не помнил ее образа, или просто не видел. Лицо ее закрыто темной вуалью, девушка стоит неподвижно, лишь светлые волосы сверкают на ее плечах подобно золоту. Николай протягивает руку. Осталось дотянуться всего чуть-чуть, когда сквозь окна проникает яркий солнечный свет. Николай уже чувствует чужое тепло, безумно родное, как свет ослепляет, окутывает стройный силуэт волшебным свечением, прежде чем выжечь эту картину в памяти на веки вечные. И вокруг смыкается тьма. Безнадежная, убийственная. Не смог. Каждую ночь Гоголь хочет увидеть лицо этой женщины, и каждую ночь терпит поражение. Проникающие лучи солнца в сарай мелькнули на скальпеле, который Яков Петрович взял с фразой: «Теперь приступим к самому интересному». Николай Васильевич внутренне подготовился к тому, что сейчас будет кровь, обнаженные органы и отвратительное зрелище. В оглушающей тишине Гоголь услышал, как скальпель вошел в тело покойницы, словно нож в масло и, ведомый твердой рукой, принялся разрезать тело. Николай не смотрел туда, старательно отводил взгляд, концентрируя внимание на таких мелочах в углу сарая как колесо от телеги или старые сломанные детские игрушки, а потом утыкался взглядом в бумагу. Яков Петрович же быстро справился с «распариванием» тела, принялся раздвигать его в разные стороны, словно открывать сундучок с двух сторон. Тут уж писатель почувствовал, как перед глазами все поплыло от отвращения и трупного запаха, который скорее был восстановлен в памяти, чем был на самом деле, и слова Гуро слышал словно под водой: ― Перерезана аорта… причем, похоже, профессионалом: врачом или мясником. Вы как, Николай Васильевич? ― Прекрасно, Яков Петрович, ― прохрипел тот, боясь, что его может вырвать, если он снова откроет рот. Но тут, прерывая слова следователя, открывается дверь, впуская в сарай запах свежести и улиц. Гоголь тут же повернулся, радуясь, что может оправданно сосредоточить свое внимание на ком-то ― или чем-то ― другом, но у него это не получается. Но это лишь Тесак принес какие-то вещи покойницы. Бог знает, для чего они нужны Гуро. За эти минуты, что Яков Петрович потрошил тело, Гоголь действительно жалел, что согласился на поездку в эту Диканьку. Когда ему дали «вольную», Николай Васильевич отправился к реке. Ему было необходимо остудиться, немного прийти в себя. Гоголю казалось, что его просто преследует этот трупный запах, а от того становилось еще хуже. До реки он дошел немного шатаясь. Его клонило в стороны, и казалось, что он может в любой момент упасть. Гоголь надеялся, что рядом с прохладной водой ему станет немного полегче. И действительно ― подходя к реке, его несколько отпустило, дышать стало легче, но писарчук все еще чувствовал слабость во всем теле. Дойдя до самой реки, Николай заметил фигуру, сидящую около кромки воды. Это явно была девушка ― она потянулась к воде, чтобы что-то сорвать. Холодные солнечные лучи осветили ее золотистые волосы, и Николай узнал свою новую знакомую. Настя сидела на траве рядом с рекой и что-то тихо напевала. Рядом с ней — небольшая корзинка с какими-то травами. Гоголь собирался пройти мимо и не мешать ей, но против воли свернул в сторону и бесшумно подошел к девушке. — Простите, — сказал он. Анастасия оборвала мелодию и посмотрела на Николая, слабо улыбнулась. — Николай Васильевич. Вам плохо или вы всегда такой бледный? — Всегда, — несколько смущённо ответил писателем, опускаясь рядом с девушкой. Настя взяла какой-то лист из корзинки и протянула Гоголю: — Это мята. Снимает тошноту. Николай благодарно кивнул и стал жевать листок. Тошнота действительно немного отходила, вдали от разлагающегося тела дышать стало легче. Девушка продолжала мурлыкать что-то себе под нос, складывая растения. — А что это за травы? — спросил Николай. Анастасия Аксимова улыбнулась. — Разные, на самом деле, — она вытащила длинное растение с ветвистыми корневищами с мелкими цветами и показала писателю. — Это, к примеру, душица. Если ее правильно заварить, то она снимает головные боли. А валериан помогает уснуть. Вечером заварю Вам, может быть, поможет. Николай благодарно улыбнулся. — Мне право очень неудобно, что из-за меня вас приходится этим заниматься. — Мне это в радость, — Настя пожала плечами. — Я люблю работать с травами. Это приносит некое умиротворение. Дальше писатель просто молча наблюдал за девушкой. Ее глаза сверкали, стоило лучам солнца отразиться в них. ― У вас очень красивые волосы, ― неожиданно сказал он, и Настя громко рассмеялась. Она отложила корзинку и оперлась руками на землю позади себя. Для неё он был пусть и обыкновенным в обществе, но интересным душой человеком. Может, они бы и не поладили, но пока приходится лишь наблюдать за ним. ― Благодарю вас, ― она подмигнула Николаю. ― Хорошо, что не рыжие, да? Николай усмехается. Рыжие волосы традиционно у ведьм, так все считают. Он наблюдает за ней — неотрывно, и сам не понимает, зачем ему это. ― А что Вас привело в Диканьку? ― спрашивает она. ― Раз вы так не выносите вида трупов, странно, что следователь взял Вас с собой. ― Боюсь, над моей историей вы тоже рассмеетесь. Анастасия глянула на писателя своими голубыми глазами, и хотя на лице ее играла улыбка ― в глазах Николай видел только свое отражение. Анастасия была из тех людей, чья мимика расходилась с состоянием души. ― Что же, тогда хорошо, что я люблю смеяться, ― завила девушка. Николай слабо улыбнулся ей ― все его улыбки выглядили такими, неуверенными, но искренними. Но Настя поняла, по этой улыбке, что пока писарь не готов ей раскрыться. ― Ну, в любом случае я всегда буду готова выслушать вас. ― Почему? ― внезапно спросил Гоголь. ― Вы меня совсем не знаете, но ваше стремление помочь… Простите, я не хочу вас обидеть, но принимать такую помощь от незнакомого человека… ― Я могу это делать, ― произнесла Аксимова. Она улыбается хитро, прищурившись. ― Вы похожи на того, кому нужна поддержка, ― Настя перевела взгляд на воду. Глаза Николая Васильевича — небо во время грозы. И она в нем тонет. Настя улыбается ― медленно, глядя прямо в глаза. Огонь в груди грозит превратиться во всепоглощающее пламя. Я знаю, что скрыто на глубине этих глаз. ― Я не хотел вас обидеть, ― повторяет Николай, с удивлением обнаруживая внутри себя, что ему действительно важно знать. ― И я благодарен вам за все. Настя смеется. Она поднимает подбородок так высоко, так гордо, что совсем не ввяжется с ее дальнейшими словами. ― Я еще ничего не сделала. ― Это неправда. Она тихо смеется, поднимаясь с насиженного места, а Николай галантно подает ей корзинку с травами. Настя благодарно улыбается. Гоголю кажется, что они уже определенно где-то встречалась, но внутри неприятно точит мысль о том, что такую девушку сложно было бы забыть. ― Мы еще увидимся, ― произнес Николай, то ли спрашивая, то ли утверждая. Настя улыбнулась ему. Она довольная, прямо светится. ― Всенепременно, ― она шепчет, жмурится от удовольствия, когда говорит это. Так сладко на вкус.