Нас учили быть птицами

Настя всегда полагала, что мысль, будто она забрала красоту Ганны себе была не слишком верна. Анастасия считала, что отобранная красота были лишь началом ― Ганна же вернула ее себе? Но если посадить зерно и не полить его, то даже надежды на то, чтобы он взошел, не будет. Вот и то, что отобрала Настя у матери, было первым дождем, фундаментом будущего очарования. Ганна должна была отдать что-то, чтобы Настя родилась. А вот то, что девушка выпивала жизненные силы матери ― совсем другое. Ганна действительно увидала, но ее сила была темной и проклятой, гнилой, как земля на кладбище, и Анастасии была совсем ни к чему. Но она завела небольшой флакончик, наполнив его нужными травами и заклинаниями, чтобы старая ведьма потихоньку теряла свою жизнь. Бессильная, Ганна не смогла его найти, а потому списывала все на дочь. Величие пробуждает зависть, зависть рождает злобу, злоба плодит ложь. Но помимо матери, у Насти есть много других интересных дел. Семь дней ― ровно столько столичный следователь и его писарь находятся в Диканьке, но пока все, что они смогли выяснить, завязывается на видениях Гоголя. И Оксана тоже лезет, с этими своими видениями, и лишь раздражает Настю, у которой и так все путается и мешается. Ганна уже давно живет, Оксана была ее падчерицей лет тридцать назад, после смерти и девушки, и ее отца, ведьма исчезла, а потом вернулась и снова вышла замуж ― за отца Насти. Анастасия, хоть и ненавидит мать, почему-то считает, что к отцу Ганна что-то, да испытывала, не то, что к отцу Оксаны. Как-то Ганна упомянула о том, что умыться кровью Оксаны было самым славным. Ганна перерезала ей горло, собрала кровь и решила, что та мертва. Отец повесился, едва увидел тело дочери, даже не удосужившись удостовериться, что та умерла. А Оксана каким-то загадочным образом выжила, но увидев висящее в петле тело отца пошла и утопилась. Тридцать лет прошло и все смешалось, но Настя эту историю знала. Ганна искренне считала, что это может запугать дочь, но это лишь больше ожесточило. Тогда Настя и начала жалеть мавку, которую не могли оставить в покое даже после смерти. Красная кровь окружает её, будто море, пахнущее железом и смертью. Красные цветы, красная кровь, красные стены, красное солнце. Всё красное, от этого раздражающего цвета болят глаза и кружится голова. Настя громко стонет: ей нестерпимо больно. Больше всего болит сердце, тоже пронзённое. ― Настя, ― тихо зовет мужской голос, и на плечо девушки ложится холодная широкая ладонь с длинными пальцами. ― У вас все хорошо? Аксимова моргает, пытаясь сориентироваться в пространстве, и с удивлением обнаруживает себя на улице. Она дышит тяжело и прерывисто, только что отмечает, как замерзли руки. Девушка выпрямилась и попыталась собраться, но пошатнулась, и не упала лишь благодаря тому, что Николай хватает ее за плечи. Для его телосложения, руки у него необычайно сильные. ― Что такое? ― озабоченно спрашивает Гоголь. Настя сглатывает комок крови в горле. ― Мать. Мы поссорились, ― Настя покачала головой. ― Ничего, бывает. ― Вы можете прогуляться со мной, ― предлагает Николай. ― Вам станет легче. ― Спасибо. Можно дойти до одного места у самой кромки леса. Там есть… ― Пойдемте, ― говорит Гоголь, и Настя цепляется за его локоть. Она прячет улыбку: он просто хотел провести с ней время, и ему было совсем не важно, куда идти. Как знакомо. Ветер поет своим особенным голосом, который может быть понятен лишь тем, кто слушает его. Можно научить понимать мелодию ветра, но нельзя заставить слушать ее. А без одного другое точно не получится. Кожу приятно обдувает прохладный ветерок, а теплое осеннее солнышко пробивается через низко опущенные облака. Сегодня будет дождь. Они оба располагаются под ветвистым деревом. Воздух насыщен свежестью и легким ароматом зелени. Но не все это Настя жаждала увидеть и почувствовать здесь. Ведьма срывает гроздья красивых круглых бусин с сизовато-синей окраской – это созрела голубика, ягоды с отменным вкусом, и силы хорошо восстанавливают. Ясный взгляд голубых глаз обращается к Насте с первых минут и больше не отходит, а на губах начинает играть ответная умиротворенная улыбка. ― У вас плохие отношения с Ганной? ― наконец-то отваживается спросить Николай. Настя слушает размеренное биение его сердца. Природа, окружающая их, будто вторит этому ритму. Ее же сердце стучит громко и отдается эхом в ушах. ― Ганна очень хотела девочку. Но, когда она вот-вот должна была родить, услыхала от местной ведьмы какое-то суеверие, которому слепо доверилась: что девочка вытягивает красоту из матери. Мальчик же оставляет родительницу цвести. Поэтому дочь ей, разумеется, была уже не нужна, ― просто говорит девушка. Это не было чем-то новым для жителей Диканьке, народ тут был верующим и суеверным одновременно, поэтому никого такими рассказами было не удивить. ― Как глупо! ― удивленно воскликнул Николай. ― Сколько я видел женщин, у которых были чудесные дочки, а некоторых и от матерей не отличишь! Как можно в такое верить? ― Можно, как выяснилось, ― Настя беспечно пожала плечами, и Гоголь подивился тому, с какой простотой эта девушка говорила о том, что мать ее не любит из-за простого суеверия. Как много ребенком она вынесла, если сейчас такая? Настя подкидывает ягодку и ловит ее ртом. Это действие заставляет засмеяться их обоих. Николай не мог здраво объяснить неподдельную тягу к этой женщине. Если говорить честно, то в Насте не было чего-то особенного ― да, она была красивой, очень красивой, как казалось Гоголю, была умной, сострадательной и искренней… наверняка, в России были такие же девушка, как и она. Но что-то отличало Настю от всех тех, кого он встречал раньше. По-особенному блестели ее глаза, по-особенному сверкали волосы, особыми были ее движения и слова. Его тянуло к ней: он мог чувствовать ее за версту; он тянулся к ней всем телом и душой. Она что-то рассказывала ему, Николай почти не слушал, но наслаждался восторженными, сияющими глазами, светлой улыбкой и безграничной любовью к тому, про что она говорила. Николай почувствовал, как его будто приподнимает над поляной, а краски вокруг становятся ярче. Бархатный голос Анастасии разливался по поляне, наполняя, отдаваясь глубоко в душе. Все мысли покинули Гоголь, и лишь одна зазвучала в голове отчетливо и ясно: «Я ее люблю!» Оглушенный этим открытием, Николай забыл, как дышать, прислушиваясь к эмоциям, вихрем закружившимся в нем после этого признания, сделанного самому себе. Он смотрел перед собой, привыкая к чувству, захлестнувшему каждую его клеточку. Все стало правильным, единым, будто душа, до этого метавшаяся в сомнениях, наконец стала цельной. Как смог он пропустить его, не заметить, как оно зародилось? Николай любил Анастасию, и это открытие наполнило его силой. — С вами все в порядке? — Настя дотронулась до руки писаря, привлекая его внимание. Гоголь вздрогнул, возвращаясь на поляну и поднимая на девушку сверкающий взгляд. Николай внимательно смотрел в ее темно-голубые глаза. Не мог же он полюбить ее с первого взгляда? Так не бывает. Или…? ― Все… все хорошо, благодарю, ― слегка хрипло произнес он, продолжая пристально рассматривать ее. Что-то не давало ему покоя, давило, и внезапное осознание своих чувств к этой почти что незнакомой девушке усугубило это. Николай всегда был излишне чувствителен, легко привязывался, легко разочаровывался, но вот так вот ― полюбить человека спустя всего ничего после их знакомства… Даже для него это было дико. И вместе с тем ― как-то по-странному естественно, нормально. Словно какие-то кусочки головоломки встали на место. Покопавшись в своей памяти, Николай понял, что именно его терзает. Он уже испытывал нечто похожее, года два назад. Тогда он слег с тяжелой болезнью без какой-либо причины. Тот день стал началом ― началом того, что Гоголь никак не мог объяснить себе. Яким говорил ― бухтел, если быть точнее ― что на почве переживаний о новом произведении и скором его выпуске у барина произошел нервный срыв, совпавший с подхваченной в вечно сыром Петербурге сильнейшей простудой. Четыре дня он пролежал в бреду, и врач начал волноваться, что болезнь победит, но на пятый день Николаю стало лучше, а на шестой он пришел в себя. Получилось складно ― не придраться. Только вот Николай почему-то помнил, как выбежал из дома под дождь. Он кричал в этот дождь, который стоял так, что собственный нос было сложно увидеть, кого-то звал, а потом просто упал без сознания. А очнулся уже в своей постели. В последствие, он списал этот эпизод на очередное видение. Так ничего и не вспомнив, он поправился, узнав о своей болезни не намного больше сказанного Якимом. Гоголь быстро пошел на поправку, но то, как вернулся домой после, так и не вспомнил. Он и сам не знал, зачем старательно пытался вызвать в голове несколько забытых часов, но пустота вместо них пугала и нервировала. Николай мог понять, почему не помнил проведенных в горячке дней, такое с ним уже случалось, но как могли полностью стереться из памяти часы, в которые жар еще не властвовал над его телом, оставалось загадкой. Николай открыл рот, сам не зная, что собирается спросить, как с неба начинают падать первые капли дождя. ― Думаю, нам стоит спрятаться, ― говорит Николай и, поднимаясь, протягивает руку своей спутницы. Настя хватается за нее, думая, что мужчина сейчас поведет ее обратно в деревню, но Гоголь тянет ее в чащу. Пусть лес рядом с Диканькой был густым, но из-за неосторожности они оказались на небольшой полянке, откуда обычно открывается отличный вид на небо. Погода разыгрывается не на шутку, всюду слышно то, с какой силой дождь бьет по листве. Но не только это тянет Гоголя все дальше и дальше в лес. Чужой страх и ощущение чужеродности заставляет его забыть и о том, что рядом с ним все также идет девушка, и о спокойствии, которое переполняло еще мгновение назад. На место всего этого встает тревога и не замолкающее чувство долга. Не обращаю внимания на ливень, из-за которого и Николай, и Настя уже давно промокли до нитки. Николай останавливается лишь на миг, чтобы посмотреть на свою спутницу. Настя выглядит настороженно-удивленной, но в глубине голубых глаз Николай видит те же чувства, что одолевают и его. ― Вы тоже почувствовали, да? ― спрашивает она, и оба слышат тихий, но такой жалобный писк. — Здесь что-то не так, — Гоголь изменяется в лице. На место беззаботной и расслабленной улыбки встает сосредоточенность, а между бровей пролегают морщинки. Настя только кивает на слова писаря. Ей ― ведьме, очень чутко связанной с природой ― тоже все это кажется странным и неправильным. С каждым нашим шагом жалобный зов становится все сильнее. Когда мы выходим из-за кустов, мне наконец-то становится понятно, кому именно принадлежит эта мольба. — Это же олененок! ― удивленно прошептала Настя. Малыш беспокойно метался по полянке на тонких ножках, пронзительно крича. Увидев людей, он насторожился. Настя замерла. Сейчас главное — не спугнуть малыша. Встревоженно ведьма поглядывает чуть дальше. Довольно большое тело матери этого олененка покоится под одним из деревьев. И от вида изможденного и словно загнанного до смерти животного она содрогается всем телом. ― Его мать убили охотники? ― тихо спрашивает Николай за спиной. ― Она еще жива, ― замечает девушка, и делает шаг вперед. Олененок тут же мекнул что-то, подпрыгнув на дрожащих ножках, и замотал безрогой головой. Настя улыбнулась, оказываясь достаточно близко к малышу, протянула ему руку. — Не бойся меня, хорошо? — олененок с тоской смотрит на ведьму своими громадными глазищами. И вот уже он с отчаянным писком подходит к ней и утыкается носом в плечо. Детеныш ложится на мокрую траву, при этом пряча глаза и мелко дрожа всем телом. — Я никогда прежде не встречал их в живую, — писарь осторожно садится рядом со своей спутницей, чем сильно заинтересовывает маленького олененка. Он с любопытством поглядывает на новопришедшего и осторожно потягивает воздух носом. Аксимова старается успокоить его, глядя ладонью по пятнистой спинке. Когда детеныш несколько успокоился, Настя встала и подошла к оленихе. Косматая каштановая шкура уже успела покрыться ледком, слабый запах падали тянулся с навязчивостью женских духов. И вместе с тем Настя видела, как слабо вздрагивает ее тело. Олениха была еще жива. Настя с глубоким вдохом приложила руки к ране. Надежда была всегда, так любила повторять Жданна Беркут-Гуро. Из всех них только она верила в лучшее, но Настя видела, как и ее надежда тлеет с каждым новым вздохом. Руки обожгло приятным теплом. Она чувствовала, как застыл за ее спиной Николай, прочерчивая пальцами белую полосочку, которая протянулась от макушки до самого хвоста детеныша. Он ей восхищался ― внезапно поняла Настя. Спустя пару минут все было кончено. Олениха фыркнула, села, и огляделась по сторонам. Детеныш встрепенулся и посмотрел на мать. Та что-то промычала на своем зверином языке, и малыш, вскочив на тонкие ножки, и чуть не ударив писаря задними копытами, рванулся к матери. — Это волшебно, ― выдохнул Гоголь. Настя не заметила, как он оказался так близко. — Это пустяки, ― говоря это, Аксимова пытается отлепить промокшие пряди волос от лица. ― Моя подруга не потратила бы на это и долю секунды. ― Та, с которой вы ездили в Валахию? ― Ага, ― весело говорит Настя, щелкнув языком на этом слове, и широко улыбается. Совсем небольшое расстояние разделяет ведьму и писаря. И нужно только слегка наклонить голову, чтобы прикоснуться своими губами к его. Поцелуй со вкусом дождя согревает лучше всякого костра и придает сил больше, чем самый долгий отдых. В который раз Аксимова убеждается, что чувства, которые она делит с Николаем на двоих, делают ее не просто счастливой, но и более могущественной. Складывается ощущение, будто она может свернуть горы, поменять направление ветра и ускорить течение самого времени. Это чувство опьяняет. На какой-то миг даже забывается о ливне, который продолжает обрушиваться на диканьский лес. Его рука на ее спине, ее ладонь на его шее. Как бы долго они не были вместе, эти чувства необъяснимы и просто не поддаются контролю. Томное и одновременно разгоряченное прикосновение губ Николая к ведьмовским, и Настя будто летит, стремительно летит вниз с оглушительной высоты, собирая крыльями влажные и невесомые облака. Ведьме стоит только чуть-чуть приоткрыть рот, и их обоих захлестывает новая волна ощущений. В то время, когда дождь остужает кожу, этот поцелуй только сильнее разжигает сердце и душу. ― Где я мог видеть вас? ― шепчет Николай. Настя усмехается. ― Быть может, во сне? ― спрашивает она, поглаживая по-юношески гладкую кожу. Николай улыбается ей. Николай прикасается своим лбом к ее и прикрывает глаза. Его тяжелое дыхание щекочет щеку, и на девичьих губах расцветает хитрая, но счастливая улыбка. Проведя ладонью по щеке писаря, Настя отстраняется от него, пусть и не сразу. ― Так не бывает, ― недоверчиво шепчет Гоголь, но вопреки словам, его руки лишь крепче сжимают девичью талию. ― Чего на свете только не бывает, ― доверчиво шепчет Анастасия. ― И ведьмы, и колдуны… И любовь с первого взгляда. Ведьма с любопытством всматривается в лицо Николая. Он весь промок. Черные одежды выглядит еще более темными, насколько это возможно, а короткие черные волосы прилипли к лицу. Насте не жаль, совсем нет. Заклятье не играет долго, особенно на Темных. И если сейчас он в раздоре, то когда он вспомнит, все станет на свои места. Настя сделала ошибку и поплатилась за нее. Пораженный ее искренностью и словами, Гоголь даже не сразу находит нужные слова. Дождь стал тише. Николай встает с травы, берет Настю за руку и помогает помочь. И, о Боже! Этот проникновенный взгляд голубых глаз. Он навсегда отпечатался в сознании ведьмы. На постоялый двор он возвращается поздно, и Настя этому почти рада ― меньше косых взглядов, хотя наверняка, слух об их «полюбовных отношениях» уже завтра будет достоянием общества. Луна высоко светила на небе, хотя покидали они это место с последними лучами солнца. И хотя и Настя, и Гоголь пытались вести себя спокойно, припухшие губы и горячие взгляды, которые они бросали друг на друга, были красноречивы. Улыбнувшись писарю, Настя уже собирается уйти, когда все еще держащая меня ее сжимается сильнее. — Мы же… проведем еще время вместе? ― спрашивает Николай. Внутри Настя ликует, но снаружи лишь мягко улыбается. Чуть-чуть сжав ладонь Гоголя, отпускает ее. ― Разумеется. Запечатлев на губах Николая невесомый поцелуй, она направляется на постоялый двор, исчезая в темном проходе, а писарь продолжает завороженно смотреть ей вслед. Это походило на безумство. Он нечасто видел Настю, еще реже за все это время они говорили, но это не помешало ему влюбиться в нее до беспамятства и вместо самого дорого подарка молить Господа почаще сводить их пути. Если бы он мог, он отдал бы многое, лишь бы никогда не разлучаться с ней. Так внезапно вспыхнувшие чувства должны были пугать, но Николай уже не обращал внимание. Настя мучила его, словно призрак умершей жертвы. Хотя фантомы посещали его довольно часто, как и видения, к этому он оказался не готов. Анастасия что-то забрала с собой, что-то пропало в жизни Николая. Рисуя ее в своей памяти, он возвращал это, но ненадолго. Прошло чуть больше недели с момента их знакомства, а ему все хуже и хуже, от тоски по ней. Он стал скучать, а ведь он бы никогда не подумал, что когда-либо будет скучать по кому-то так сильно. Жизнь в Петербурге, его красоты и пышность ― все настолько стало обыденным и утратило свою новизну и прелесть, что... Юноша устало потер глаза и направился в свою комнату. Чем бы это не было, Николай Гоголь этого хотел. Анастасия была гордой, бодрой женщиной, сияющей и даже властной ― как ее можно было не любить. Ганна выходит из темноты бесшумно, никем не услышанная и не замеченная. Метка Ланы Щитилиной жжет губы. Ведьма думает. Дочь все время доставляла неудобства, все время Ганна внимательно наблюдала за ней, но то, что теперь на сторону Насти встала еще и чертова дочь проклятого мельника, которая спасла Гоголя от Всадника, и бросила ему некоторые намеки, что немного, но продвинули следствие. С обеими девицами надо было покончить, но и тут, и там была проблема. Оксана уже была мертва, но, чтобы изничтожить мавку, нужно было больше сил, чем Ганна могла позволить себе сейчас. С Настей так и вовсе беда ― Лана крепко следила за ней, и даже если Ганна могла навредить дочери, то не умертвить уж точно. Чужими руками тоже не сделать. Оставался вариант ― убить Гоголя. В отличие от Якова Гуро ― который был сильнейшим заговором призван к долгой жизни ― защита ведьмы на писаре еще не окрепла, и был единственным слабым звеном в этой цепи. Ганна думала до полуночи, а потом отправилась на запруду. Если ей снова нужно кого-то убивать, то для этого понадобятся силы. С крыши одного из домов за ней внимательно следил беркут. Встряхнувшись, она слетела с ветки, направляясь за старой ведьмой. А ведь все началось из-за этого отвратительного суеверия!..