Нас учили быть птицами

Март, 1827 Март — первый весенний месяц, Настя сказала, что в народе его называют «протальником», «грачником». Морозы держались недолго. Небо было чаще ярким, голубым, нежели мрачным и тусклым. Единственное, что расстраивало Наташу Идрисову ― она действительно осталась одна. Брат так и не вернулся, оставшись в своей академии, а Настя внезапно уехала из Диканьки, и как поняла Наталья, дело было в ее стерве-матери. В деревне готовились к первому весеннему празднику ― Ярилин день. Наталье про него рассказал Тесак, к которому теперь девушка изредка приставала со своими вопросами, потеряв своего информатора в лице Анастасии Аксимовой. От солнца земля нагревается — «ярится», к нему тянется все живое, чтобы набраться сил и окрепнуть. Считалось, что божество воздевает зиму на свои вилы — солнечные лучи. Пора было приступать к сельскохозяйственным работам, поэтому в народе говорили: «Поднялся Ярило — берись и мужик за вилы». В деревне планировались гулянья, и хотя матушке Наталье было лучше, родители отказались от приглашений местных помещиков, чем немало их расстроили. Наташа выбрала себе укромный уголок, не очень далеко от того празднества, что устроили местные девушки, но при этом она могла их видеть прекрасно, а они ее не замечали в темноте деревьев. Или делали вид, что не замечали, наверняка Идрисова сказать не могла. Погода не радовала маркизу — ветер и мелкий снег, однако деревенским жителям это не мешало. Скорее всего, они уже привыкли к неприятной погоде своей жизни. Темные ветви пустили свои лапы над едва видимой тропой, уводящей в сторону от гуляний, корни изрезали дорогу, путая ее. Наталья порывисто выдохнула, выпуская в воздух облачко пара. Она заприметила корявую, плотную ветку дерева, которая наклонилась к земле наподобие необычной лавочки. Идрисова расстелила на нем плащ и села, бездумно скользя пальцами в перчатках по тонкому слою снега на коре, выводя какие-то знаки, надеясь, что ничего не загорится из-за них. Лес Диканьки за ее спиной — темный и угрожающий — воскрешал в памяти тёплые вечера в особняке в Петербурге, когда Наташа, малышка лет шести, слушала рассказы своего прадедушки. Он говорил, что в лесах подобных этому, обитает Лесной царь. — Лесной царь приходит в свете луны с высокой короной на голове, — говорил он. Не ходящие слабые ноги его были укрыты пледом. — Если находит он прекрасную дивчину, зовёт он ее с собой, и та идет даже против воли. Ни живую, ни мёртвую несет ее в свое царство. Гибкий стан ее он облечет в дорогие шелка, украсит нежные руки золотом и серебром, а в локоны вплетет сияющие звезды. Останется девица с ним, так станет его царицей. Чертоги его созданы из золота, украшены жемчугами и вечно цветущими садами. Его дочери будут с ней играть, петь, танцевать, а он пообещает любить ее вечность. Ну а не согласится, так заберет силой! Наташа теребила лист папоротника в маленьких ручках, и, выслушав прадедушку, подняла на него любопытный взгляд тёмных глаз. — А меня он может забрать? — наивно спросила она, на что старик хохотнул. — Мог бы, если бы наши леса были достаточно хороши для него, — прадедушка погладил ее по тёмной макушке. — Ты очень красивая, Таша. Натали прикрыла глаза, усмехаясь, и откинулась спиной на удивительно приятно тёплый, шершавый ствол дерева. Если этот Лесной царь существовал бы в реальности, то наверняка теперь боялся бы ее. ― Наталья Павловна, — раздался голос, вроде даже без удивления. — Чего это вы тут одна в праздник? Наташа перевела взгляд на Бинха. Никого другого она не ожидала увидеть. Мужчина был без привычной для девушки треуголки, и волосы его слегка серебрились в тусклом солнечном свете. Солнце уже клонилось к закату, а гуляния только набирали силу. Глаза Бинха сверкали, точно изумруды, такими пронзительно зелеными казались. Его губы сложились в тонкой и почти нежной улыбке. Он выглядел… как настоящий лесной царь. Эта мысль ее развеселила. Лесной царь-полицмейстер и ведьма-маркиза, вот этот колоритной парой они будут. ― Тут красиво, ― отстраненно ответила она, продолжая созерцать реку, которую отсюда была прекрасно видно. ― И я не хочу показаться глупой девчонкой, которая верит в то, что если сожжет простынь, то встретится с суженным. Разве для этого нет отдельного праздника? Бинх сел рядом с ней на корягу, опираясь на свою трость. Движения у него были тихими и какими-то сильно отработанными. «Он служил на Кавказе» ― вспомнила Наташа неожиданно. Наверное, там умение быть тихим и ловким не менее важны чем дисциплина и хорошая стрельба. ― Есть. Но все считают, что Ярило был не только богом солнца, но и богом плодородия, а потому беременные женщины в эти дни стараются погреться на солнышке и набраться сил для вынашивания ребенка. Юные крестьянки верят, что если в солнечный день сжечь простынь, тепло огня привлечет Ярило, и он укажет им на суженного. «Интересно, летом тут тепло? ― мелькнула неожиданная мысль. ― Ну, или хотя бы не холодно?» ― Интересно, ― равнодушно заметила Наташа, смотря на поток реки. Лед в этому году тронулся почему-то ужасно рано. Теперь все страхи выглядели глупыми и никчемными. ― Но вы сожгли. На секунду в ней полыхнуло раздражение, но оно быстро исчезло. Она понимала Александра Христофоровича, понимала его желание не быть одному. Это не то же самое, что быть с кем-то. Александр плевался ядом, был высокомерным и самоуверенным, но не хотел быть без кого-то. Подходил любой человек. А Наталья Павловна плевалась ядом, была высокомерной и самоуверенной, была заносчивой, но ей нужен был один любой человек, чтобы разделить одиночество. Поэтому она не могла злиться на то, что среди всех он выбрал ее. Она сама хотела, чтобы ее выбрали. ― Да, ― дрогнувшим голосом согласилась маркиза. Слова пропитаны отчаянием и свежими слезами, застывшими кристаллами льда где-то в самом сердце. Злость и безысходность вытесняют любые другие эмоции. Натали не в силах взять себя в руки и перестать трястись, будто бы от холода. Понимает, что выглядит сейчас, как маленький обиженный ребенок, но не может остановить себя. ― И что, получилось? — с участием спрашивает полицмейстер. ― Ну, пришли вы, ― вырвалось у нее раньше, чем она успела подумать. И тут же сама осознала всю истинность своих слов. В такой момент, когда все вокруг идеально, в них не могло быть и тени сомнения. Бинх замер, Идрисова тихо рассмеялась. ― Знаете, мне все еще нравится, как я могу выбивать вас из колеи. Доброго вечера. Она встала. Машинально вытянулась, проверяя, все ли с ней в порядке, подвигала руками, ногами. Чувствовалась некоторая тяжесть, мышцы слегка ноют, но в основном все было в порядке. Погода сегодня хорошая, проехаться что ли…? Бинх встал со своего места резко, быстро, чем немало удивил девушку. Она даже на несколько секунд подумала, что за ней кто-то стоит, кто-то опасный. ― Наталья Павловна, постойте! ― Александр удержал девушку за руку. Не сильно, прикасаясь самыми кончиками пальцев, но Наташа вдруг вся вздрогнула, едва не подпрыгивая на месте. ― Ай! ― взвизгнула девушка, будто ее в самом деле сильно ударили. Бинх замер. Наташе редко бывало холодно по-настоящему, она любила прохладу и ненавидел жару, а сегодня погода была мерзкой, но не холодной. Поэтому платье девушки было немного легче всех тех, что она носила до этого, с легкими, летящими руками, и приоткрытой спиной, которую прикрывал плащ. Легкий ветерок приятно остужал ее, но матери такие платья не нравились по другой причине ― они были в ее понимании слишком открытыми, пошлыми ― с этими летящими легкими рукавами, слегка укороченным подолом, открытыми плечами и верхом лопаток. Идрисова так не считала, и здесь, в деревне, наконец-то могла ходить, в чем ей было удобно. В конце концов, кто видел ее кроме близких и лесных зверей во время поездки? И Бинха. ― Что такое? ― спросил он. Неужели не заметил и схватил слишком сильно? Наталья недоуменно пожала плечами, а потом закатала рукав платья, насколько это было возможно, и обомлела. Вся ее рука была практически сине-фиолетовой. Наташа даже зажмурилась, будто что-то могло от этого измениться, но открыв глаза, она поняла, что ничего не случилось. Ее руку все еще покрывал огромный, отвратительный синяк, вот что это было ― куча синяков, причем таких размеров, словно ее били тесаком несколько раз. На бледной коже расцветали багровые синяки. Они поднимались до плеча и переходили дальше, на грудную клетку. Наташа ткнула пальцем гематому на левом предплечье — синяк на мгновение пропал и тут же проявился снова. Чуть-чуть побаливает. ― Понятия не имею, ― пробормотала она. ― Даже не помню, когда они могли появиться. Потому что сегодня с утра их совершенно точно не было. ― Наталья Павловна, простите, ничего личного, но… ―его серьезный хрипловатый голос пробудил поток воспоминаний, от которых Наталью неприятно передернуло, но она не сразу вспомнил, откуда слышала этот тон и почему это было важно. Прежде, чем Наташа успела возразить, полицмейстер развернул ее к себе спиной и приспустил платье на ее спине, и в следующее мгновение Идрисова практически ощутила волну злости, ужаса и непонимания. — Господь Всемогущий, ― пробормотал Бинх сквозь зубы. Наташа тряхнула волосами и повернула голову, стараясь рассмотреть то, что так удивило ― и даже испугало ― полицмейстера. Вся ее спина была исполосована длинными, рваными ранами. Создавалось ощущение, что несколько месяцев назад кто-то с усердием пытался вскрыть ее кривым ножом, а теперь раны зажили. — Откуда это у вас? — Понятия не имею, — устало вздохнула Натали, отвернувшись и напомнив на миг ту капризную и недовольную девчонку, какой она была перед самым приездом сюда. Александр Христофорович поспешил избавиться от неприятных видений. Но вопреки всему, она поняла. Едва касаясь, рука ее легла на один из наиболее выраженных синяков на руке, и очертания точно совпали с контуром ее длинных пальцев. — Вам нужна помощь? ― напряженно спросил Бинх. Наталья даже представить не могла, какие мысли могли метаться у него в голове ― она ударилась сама, ударила себя, ее избивают родители, ее избивает брат, ее насилуют? Наташа поправила платье. Она попыталась восстановить в памяти момент, когда ее стало больно — и ничего не вспомнила. Не было такого, чтобы она сжала или сдавила слишком сильно. Держала крепко, конечно, заставляя смотреть прямо ей в глаза, однако Наташе больно не было. — Нет. Плечо пронзила боль, но Наташа не обращала внимания. Казалось, его свирепый взгляд не покидал полицмейстера совсем. И ведь нельзя же быть таким собранным и сосредоточенным всегда. ― Наталья Павловна! ― Я сказала «нет!» ― крикнула она, внезапно резко отшатнувшись. Не рассчитала силу и с громким стуком ударилась о дерево. Слегка вскрикнула от боли, но тут же упрямо шагнула обратно. Бинх смотрел на нее немного даже испуганно ― словно не понимал, что можно ожидать от нее в следующий момент. А Наташа внезапно поняла, что ее смутило в самом начале в тоне Бинха. Казимир ― колдун из ее сна ― говорил со своей возлюбленной ведьмой точно так же. Чтобы Лана не сделала, как бы себя не вела, Казимир ее любил, и этот тон… Почему Бинх говорил с ней так же? ― Простите, ― перевернув себя, произнесла она. Вздохнула, выпрямилась, поправила волосы, и подошла чуть ближе, в просящем жесте коснувшись ткани сюртука. Бинх с непривычки дернулся от прикосновения, но не отстранился. Наталья в очередной раз подумала, что они ― как два отражения одного человека, с минимальными различиями, вызванными искажением зеркал. ― Я не должна была… Я в порядке, правда. Не думайте о самом плохом, у меня все хорошо. Вполне возможно, что я просто не заметила их, когда упала с лошади. Бинх скривился. Он ей не верил. Наташа сжала ткань чужого рукава. Проглотив злость, она заговорила успокаивающе и ласково: ― Поверьте мне на слово, что я в порядке. Наталья провела пальцами по руке. Александр неожиданно посмотрел прямо на нее ― в упор, не отводя взгляд, прямо в темно-зеленые глаза. У него были сильные, крепкие пальцы, и Натали с трудом не поморщилась — Александр умело давил на свежие, неожиданно обнаруженные ссадины. Стараясь компенсировать это, она ласково погладила его по плечам. Нагнувшись к её лицу, он поцеловал приоткрытые бледные, трепещущие губы. Мышцы ныли все сильнее, но это не страшно. Александр боялся выпускать ее ― из этого места, из рук, из жизни. Они цеплялись друг за друга, как малые дети, попавшие в бурю. Натали поймала себя на том, что не нуждаюсь более ни в чьем обществе. Ей перестало быть скучно, она более не испытывала необходимости переболтать со всеми своими фрейлинами. Все, что ей было нужно — это возможность помолчать с Бинхом. Мужская рука в холодной перчатке легла на бледную скулу, скользящим и почти невесомым движением огладив ее. ― От вас так голову теряешь. ― Хотела бы я сказать, что жалею об этом. Бинх кривовато усмехнулся. Хотя, на улыбку и даже усмешку это походило мало. То, что возникло у него на лице, Идрисова теперь никогда бы не забыла. Непередаваемое выражение, в котором вроде бы уголки губ приподнимаются, обнажая зубы. Но означает оно: «Это оскал, и все, что я умею ― это щерить зубы, но мне не хочется тебя укусить, а как вылизывать, я не знаю». Но Натали это не волновало. Маркизе было так спокойно, как никогда прежде. Даже в детстве. Ее наполняло то великолепное чувство, которое бывает, когда сияет солнце, не припекая, и все оно принадлежит тебе одному. Александр был рядом. Она могла положиться на него. А он — на нее. Он мало говорил и много делал. А Наташа научилась понимать его без слов, зная, что на все нужно время. Когда-нибудь и Александр заговорит. Ее не беспокоило то странное положение, в котором они оказались. Наташа считала ― Наташа знала ― что так и надо. Что все происходит совершенно правильно. Они вместе. Остальное — не важно. А потом она пропала. *** Александр Христофорович находился в своем отделении, перепроверяя отчеты, которые раз в три месяца отправлял в Петербург. Чаще смысла не было ― Диканька была тихой и спокойной деревенькой, громких убийств или других преступлений не случалось, поэтому начальство вполне соглашалось на то, что читать простые бытовые ругани, ссоры и драки казаков раз в месяц не имеет смысла. В большей степени, отчеты из такой глуши никому в Петербурге не были нужны, просто хотелось знать, что ссыльный офицер с Кавказа сидит на месте, служит государству ― хотя в Диканьке слово «государство» некоторые не смогли бы сразу выговорить ― и ничего противозаконного не совершает. Дуэли, например. Хотя, за эти года в ссылке многое изменилось. Отношение к противозаконным действиям тоже. У Александра Христофоровича тут недавно двое парубков из-за дивчины чуть не перестрелялись, самую что ни настоящую дуэль устроили, хотя вряд ли понимали по-настоящему, что это такое. Притащили откуда-то пистолеты, встали почти на расстояние двадцать шагов, ну и пульнули. Бинх не знал, что спасло юнцов от смерти ― расстояние, неопытность стрелков, сильный порыв ветер, или баллистика гладкоствольного пистолета. Закончилось тем, что отцы этих нерадивых сами их выпороли, хотя юношам лет по восемнадцать уже было, а дивчина вообще за третьего вышла. Ну, и не писать это все в отчет, верно? Теперь Александр знал, что власти нет дела до таких отчетов, а если и наткнутся случайно, то перестанут читать после слова «дуэль». «Всех причастных к дуэли повесить» ― пришлют ответ. В Миргороде так уже случалось. Поэтому подобные «дуэли» Бинх частенько покрывал, просто называя дракой. Ему не сложно, а юнцы еще поживут. И большую часть времени в управлении было тихо. Тесак шастал туда-сюда, подкармливал начальство, развлекал какими-то байками, казаки заходили, уточняя, что и как им делать, хотя знали лучше Бинха ― какие капканы на медведей ставить, как волков отстреливать, и все прочее. Но начальство ― есть начальство, лучше лишний раз сказать, чем потом по шеям получить. От этого дня он тоже ничего необычного не ждал. Но, как говорится, надеясь на лучшее, готовься к худшему. Максимум, чей визит ожидал Александр ― это Наталья, которая повадилась к нему в участок приходить, и старые дела перелистывать. Любопытная маркиза, что сказать, и даже если дела эти при бывшем главе были, она выспрашивала детали, и по ходу чтения строила свои собственные предположения и теории. Чему Александр удивлялся, так что чаще всего она оказывалась права. Никакого намека на прошлую романтику, лишь иногда ― когда оба они были в добродушном настроении ― целовала в колючую щеку, и Александр потом еще несколько дней ощущал в волосах ее запах. Но сегодня это была не Таша. ― Александр Христофорович! ― громко позвал маркиз, входя в комнату размашистом шагом. Александр машинально поднялся, вытягиваясь по струнке перед титулованной особой. Все внутренности внутри скрутилось от тревожного ожидания, что преследовало его целый день. ― Павел Тимофеевич. Чем обязан? ― строго спросил полицмейстер, отвечая не иначе как по уставу. Павел Тимофеевич весь раскраснелся, хотя на улице было относительно тепло. Выглядел взволнованным и каким-то даже испуганным, и Александр даже замялся по началу ― что могло испугать такого богатыря, как Идрисов. ― Моя дочь. Натали пропала, ― огорошил Идрисов, и Александр почувствовал, как у него из-под ног уходит пол. Наташа. Девчонка, которая свалилась ему как снег на голову, девчонка, которая… которая просто была, и стала неожиданно необходимой, как воздух, просто пропала. Такого не могло случиться, ведь исчезновение Наташи приравнивалось к тому, что исчезло бы луна или солнце. Просто так такое не произойдет. ― Что? ― горло перехватило от волнения, и голос предательски охрип, но Александр не предал этому значение. Как и Павел Тимофеевич. ― Ушла вчера вечером, думал к Анастасии Максимовне, но та уехала из Диканьки несколько дней назад. А моей дочери все еще нет. Дверь скрипнула, и Александр сразу выхватил высокую фигуру своего помощника. Тесак замер на пороге, с какой-то корзинкой в руках, и весь страх из Бинха пропал. Осталась только собранность и привычное ощущение власти. ― Тесак, собирай казаков, пусть в каждом закоулке проверят, каждого допросят, но найдут Наталью Павловну, ― Тесак, пусть и не слишком образованный, на писарей Петербурга не тянет, но быстрый, понятливый и исполнительный. На приказ начальства он без лишних слов кивнул и быстро выбежал. Александр повернулся к маркизу. ― Не волнуйтесь, Павел Тимофеевич, мы найдем ее. Бинх знал, что по-другому и быть не могло. Он либо найдет Наталью, либо… либо что-то действительно важное ушло из его жизни, и полицмейстер даже не понял, как пришел к этому простому выводу так скоро. Хотелось сказать, что она будет любить его, пока бьется ее сердце, однако сама Идрисова знала, что эта клятва будет скоро нарушена. Смерть разрушает все клятвы, видимые и невидимые, и поэтом пообещала себе решить все после того, как ее сердце забьется снова.