Нас учили быть птицами

Горло нещадно болело, как и легкие внутри, а холодный ветер вот-вот заморозил бы мокрую одежду и волосы, которые уже покрывались тонким слоем инея, но Наташе уже было все равно. Она сидела, прижимая к груди колени, с идеально выпрямленной спиной, и смотрела на воду, крупно дрожа. Каждый глоток давался нелегко, казалось, что покрывшиеся инеем губы не могли разомкнуться, чтобы вобрать в себя воздух. Двинуться тоже не представлялось возможным. Она просто сидела и все, ждала… чего-то. Двигаться не хотелось. Жить тоже. Ей больше не нужно было притворяться, и только сейчас Наташа поняла, как мучительно ей было делать это прежде ― лить елей родным в уши, кротко сносить любые выходки, смиряться с немыслимым положением. Она обладала совершенно иным характером, а отец пытался вылепить из нее совсем другого человека, и большой удачей было то, что до самого последнего момента в ней побеждала дочь, любящая и прощающая. Но Наташа ненавидела принудительную покорность, и раньше жила мыслью каким-либо образом покинуть семью Идрисовых. Поездка в Диканьку представилось ей хорошей возможностью изменить свою судьбу. А вот оно как все обернулось. Наташа прерывисто выдохнула. Никто не имел права отнимать у человека его суть, его право, его природу. Конечно, не только всеобъемлющая и всепрощающая любовь двигала ей<i> — это Наташа тоже теперь видела. Но кто когда отказывал ей в тщеславии, жажде, привязанности, которые, в отличие от многих, она получила по праву рождению. В конце концов, где бы она была без всех этих ее качеств? <i>Ее Наташа тоже понимала. При своей мстительности она постаралась придумать ужасную кару для Всадника, и она хотела, чтобы они сделали это сами. Жестоко наказали ту женщину, из-за которой Лане пришлось страдать. Зато она сама придумала наказание, потому что она захотела и задумала это самолично, без какой-либо тени былого милосердия. Такое не прощается. А Наташе просто не повезло родиться в этой семье, от этого отца. Лана помогла сбросить оковы и обязательства перед семьей, но юная маркиза не знала иной жизни. Она не знала, как жить без этих оков, и еще не понимала, чем стала обладать. Руки замерзали. ― Наталья Павловна… ― позвали ее. ― Наташа! У Александра перехватывает дыхание, когда он видит ее. Казалось бы, он успел изучить ее полностью: каждый изгиб тела, то как ложатся на плечи каштановые волосы, то, как свет, пробиваясь сквозь сумеречный мрак, касается ее лица. Но теперь ему кажется, что он видит ее впервые. У Натали точеная фигурка, матовая кожа, миндалевидные глаза ― такие зеленые, что, кажется, в них можно потеряться: но это рисует его воображение, так как глаза-омуты направляют свой взор совсем не на него. Александр Бинх опустился рядом с ней на колени, положил руки на плечи, и требовательно дернул. ― Боже, ты… ты в порядке? ― вопросы рождались с необычной скоростью, и Бинх даже не успевал сосредоточиться на чем-то одном. Он видел только пустые, зеленые глаза, напоминающую вязкую топь болот. ― Что с тобой случилось? Упала в реку? А откуда кровь? Ты ранена? Она замечает его, и весь остальной мир замирает. Все останавливается: ветер, река, шум. Существует только его взгляд и ее ласковые глаза-омуты. Она глядит на него так, будто никогда прежде не встречала, но в то же время так, будто знает его всю жизнь. Нужно было много чего сказать и сделать, и не дать ей потеряться, не силой удержать, а другим способом… Если бы кто сейчас увидел полицмейстер, то смог бы увидеть муку, написанную на его уже немолодом, состаренным битвами и ссылкой лице. Бинх поморщился, будто от сильной боли, и, стиснув зубы, продолжая себя же мучить, взял Натали за подбородок, заставляя смотреть на него, словно так смог бы разбудить ее. Сейчас он казался уставшим, даже измученным, намного больше, чем обычно, словно каждый новый выдох вытягивает из него все соки жизни. Такого не может быть, может, просто так упал луч света, но Наташе показалось, что тот постарел лет на десять. Ей хотелось коснуться его кожи, почувствовать под пальцами мягкую кожу оголённого торса и ощутить вкус его поцелуя. Отбросив последние остатки здравого смысла, она несмело склонилась над его лицом и коснулась губ, задержавшись на них всего пару кратких мгновений, ощущая, как сердце пропустило удар. Ее холодные, тонкие пальцы скользнули по мужскому колючему подбородку. ― Я умерла… Мне жаль, ― неуверенно бросила Наташа, с трудом размокнув губы, на миг обернувшись к нему и наградив нечитаемым взглядом. ― Я бы никому не пожелала, чтобы я была его судьбой. Он впервые ощутил, что ее аромат ― прежде загадочные и неуловимый для него, но вечно преследующий ― это аромат соленой воды и с аккуратными почти невесомыми переливами сочной груши и молодой розы. Благодаря морскому дополнению весь букет звучал легко и женственно, а финальный мускус завершал образ. Александр чувствует это. А потом чувствует то, что у Натали внутри, и это уже не сложные парфюмерные шедевры, а весьма простые боль, отчаянье, страх и безысходность, и это все горчит на языке. Весна была везде: в прелой, потеплевшей земле, в шершавой коре деревьев, в первых травинках. Но самое главное — воздух. Он веселым, беззаботным ветром разливается по округе. Совершенно особенный, дурманящий голову. Дух весны застилает разум. Наверное, именно из-за него так сложно отпустить Идрисову, посадить на лошадь и отправить домой, где о ней совершенно точно позаботиться лучше, чем он ― здесь. Он всегда считал себя далеким от этих «романтических штучек». Слава Богу, сердце в нем хоть и жаркое, но рассудочное и… осмотрительное — просто так и не откроется. И что-то ужасно раздражительное в том, что его так беспокоит эта весна, которая, конечно, не первая и не последняя в его жизни. Ладно бы хоть лета: в юности все кажется «чересчур» и «слишком». Но ему тридцать восемь. Он не женат. Повода для романтического налета нет. Кроме одного ― он влюблен. Влюблен в девушку, которая сейчас безмолвным извиняем сидит на холодной траве, вся мокрая и продрогшая, и если бы ее пальцы напряженно не сжимались и разжимались на его сюртуке, он был и не понял, что она жива. — Почему, скажи, почему ты всегда оказываешься в центре событий? — неожиданно задал вопрос Александр. Наталья не отвечает; лишь на несколько секунд смотрит с откровенным вызовом, а потом и это блекнет в ее глазах, и она снова смотрит в реку, словно там есть что-то интересное. Что-то, что важнее ее собственного здоровья. Наташа больше ничего ему не говорит, ни тогда, когда Бинх торопливо осматривает ее и прикасается, желая найти возможные раны, ни тогда, когда поднимает ее на руки, прижимая к себе, ни тогда, когда садится вместе с ней на лошадь, ни когда прижимает к себе, чтобы она не упала. Ни когда передает ее на руки отцу. Казалось, она больше никогда не сможет жить. *** Наталья потерялась в своей комнате ― Александр мог охарактеризовать это только так. Каждый раз, когда он приходил, маркиз отказывал ему в посещении дочери, и Бинх видел, что тому просто неловко показывать дочь в том состоянии, что она была. Это вызывало злость и раздражение, ведь полицмейстер больше всех сделал для ее возвращения. Но зато Тесак пролил свет на это дело ― помощник поговорил с местными слугами, и передал начальству услышанное. Наталья не выходила из комнаты, с трудом могла съесть хоть что-то, то лежала, глядя в потолок слезившимися глазами почти не мигая, что-то бормотала, то ходила по комнате, натыкаясь на предметы, падала на ровном месте и задыхалась, хватаясь за горло. Когда с ней пытались поговорить, она рычала что-то невнятно и приказывала убираться. И при этом, Наталья явно не была больна. Она лучилась здоровьем, и даже поговаривали, что стала еще прекраснее. Разум подводил ее, но тело… тело ее становилось только сильнее и совершеннее. Служанка сказала Тесаку, что Натали смогла разломить свой деревянный стол голыми руками и не пораниться. Рассказывая о состоянии маркизы, служанка постоянно крестилась и, заикаясь, поведала, что дворовые слуги из Диканьки ― молодые юноши и девушки, которых Идрисовы взяли к себе на временную службу за хорошую плату ― волнуются и боятся о том, что душой юной маркизы завладел демон или даже сам дьявол. Александра Христофоровича это встревожило ― люди могли быть непредсказуемы в своих страхах и поверьях, мало ли, какие мысли пришли бы им в голову. Натали же и вправду потеряла разум. Она слонялась по комнате, все время слыша шепот в голове, шепот, который рассказывал ей много вещей. Будь Идрисова сильно верующей, она решила бы, что дьявол действительно поселился в ее разуме, но она слишком хорошо знала, что происходило на самом деле. У нее не было ничего ― в отличие от Жданны, у которой были дневники ― и Лана нашептывала ей на ухо. Ведьма не нуждалась в отдыхе, в отличие от Натальи, поэтому говорила целый день, пропадая только с трех до шести утра. Три часа сна для воспаленного мозга, конечно, было мало. Слушать шепот в одном положение было невозможно ― поэтому она ходила, отвечала на слова Ланы, но из-за увлеченности разговора натыкалась на разные вещи. То, что случилось в тот день, Наталья хотела бы забыть, но воспоминания были четкими и не собирались никуда исчезать. Наташа помнила, как она пришла к реке ― не потому что хотела, а потому что ее что-то заставило. Желание сходить в то место было таким сильным, неумолимым, что ноги словно сами привели Идрисову туда. Она долго стояла, всматриваясь в холодное отражение воды. Смотрела, смотрела, а потом над ней возникла тень, и Наташа почувствовала, как горло обожгло болью. Она схватилась за шею, чувствуя, как из раны ― из перерезанного горла, но это до нее дошло потом ― течет что-то густое, липкое и горячее. Прежде, чем она успела понять, что произошло, ее с силой столкнули в речку. Холодный воздух обжег легкие. Наташа не успела сделать вдох, поэтому практически сразу же начала тонуть. Удивительно, что при перерезанном горле она еще была жива. Мутная вода вокруг нее окрасилось в ярко-алый, и Наталья хотела, чтобы она уже… не умерла, но перестала существовать в этом мире, вышла за его пределы, потому что видеть все это было невозможно. Эта боль собиралась убить ее. В глазах потемнело, сердце зашлось в груди, как сумасшедшее, заколов безжалостно и нестерпимо, отдавая жутким скручивающим нутро спазмом в животе. Она слепо гребла руками, стараясь хотя бы умереть на земле, потому что парить в невесомой воде было невозможно. И у нее получилось ― в какой-то момент кто-то схватил ее за шиворот, и с силой потянул вверх. Наташа лежала на земле, и смотрела на небо. Глаза уже не жгло, даже больно не было, было просто… все равно. Над ней нависла серая фигура, тонкая и высокая, лица человека Идрисова не увидела. Она очнулась за несколько минут до появления Александра и чувствовала себя так, словно много и долго спала, и в итоге все равно проснулась уставшей. Того, кто спас ее, не было. Хриплые стоны выкашливались против воли маркизы, сменяясь приступами удушья. ― Ненавижу тебя! Ненавижу! ― без слов сипела Наталья, теряя сознание от изощренной пытки, не понимая, чем заслужила ее, почему должна была терпеть такое, сходя с ума от добравшийся даже до кончиков пальцев боли. А потом ее нашел Александр Христофорович. Ей было страшно, но ни сейчас, ни тогда она бы не объяснила, насколько ей было больно и страшно. Конечно, было, но Наташа не могла понять ― насколько. Это были настолько захватывающее ее сознание чувства, что она просто не смогла чувствовать что-то, кроме этого. Были только эти чувства, которые долго не хотели ее отпускать. Поэтому, Наташа терялась моментами ― где она сейчас, и по-прежнему ей больно и страшно? Иногда ей казалось, что ее комната ― всего лишь иллюзия, и она все там же, тонет в холодной воде. Или, может быть, уже утонула, и просто не осознает этого? Или она просто растворилась в самый страшный момент, замолкнув на середине своего крика и ее больше нет? Но страшные воспоминания о пережитом ужасе были не самым сложным в ее вынужденном безумии. Ей не давали увидеться с Александром. Это ярило больше всего, ведь теперь они должны были быть вместе. Да, Наташа могла сожалеть об этом ― ведь Бинху с его израненным сердцем и поломанной душой нужна была другая. Какая-нибудь тихая, нежная и спокойная взрослая женщина, которая и по дому может хозяйничать, и совет мудрый дать. Ему нужен точно не ребенок, с неуправляемыми эмоциями, большим самомнением и не менее поломанной судьбой, и почти замороженным сердцем. Они оба были неполноценными и, быть может, именно поэтому притянули друг друга ― два разбитых человека подойдут друг другу, сумев заполнить пустое пространство в другом. Возможно, жизнь не совсем обманула, а Лана просто способствовала тому, что произошло бы, просто после долгого ожидания? Это было одно из немногих, что Наташа была готова Лане простить. А вообще, она ее ненавидела. У Идрисовой было своё мнение и довольно сложный характер. Адская смесь, с которой никто не мог справиться. Но Бинх был гораздо старше и мудрее. Наташа поняла, что если хочет увидеть Александра Христофоровича, надо начинать брать себя в руки. Вести себя «хорошо». Поэтому она убедила старую ведьму в том, что она будет вести себя смирно, но ей объяснят все быстрее. По этой причине она стала лучше есть, вести себя спокойнее, да и шепот старой ведьмы оборвался. Наташе понадобилась почти неделя, чтобы станцевать на грани сумасшествия, и три дня, чтобы прийти в себя. Отцу, кажется, в большей степени было все равно. Он был рад, что дочь больше не доставляла хлопот, и он мог посвятить все свое внимание жене. Всякий раз при взгляде на их лица, Натали думает лишь об одном: они не смогли или не захотели её защитить. Теперь, глядя на отца, она видела лишь кудахчущего, как наседка над цыплёнком, человека, озабоченного только женой ― ни дочерью, что была за чертой смерти, ни сыном, который был в своей далекой академии, а женой, которая медленно увядает. Наталья презирала их за трусость, гордыню и равнодушие, которые и привели её к тому кошмару, в котором она провела последние дни. Она ненавидела их за это. Зато, когда Бинх пришел снова, прося о встречи, маркиз не стал ему отказывать. Хоть что-то хорошее случилось. Александр прошел в покои маркизы, и немедленно впился взглядом в черную фигуру у окна на подоконнике. Наталья была прекрасна. Прекрасна даже в растерянности и подавленности. И все же он хотел видеть ее только счастливой, пусть и без пленительного ореола непокорности и веселья. Черт возьми, сейчас он отказался бы от собственной жизни, лишь бы развеять овладевшую ею тоску и вернуть ту радость, которой она светилась совсем недавно. ― Ваш отец разрешил мне навестить вас. Он сказал, что вы плохо себя чувствуете. Ни с кем не разговариваете, почти не едите. Что же с вами произошло тогда? ― спросил он, подходя ближе, и вдруг совершенно неожиданно коснулся ее безвольно лежащей на коленях руки. Она была холодной, и от Наташи все еще сильно пахло соленой водой. Она посмотрела на него своими темными, зелеными глазами, подняла бледную руку, прижала к горлу, и в наступившей тишине Бинх услышал её сдавленный хриплый голос, больше напоминавший шипение: ― Книга. Создавалось ощущение, будто маркиза не говорила все эти три дня. Слезы больше не текли, но пустота внутри никуда не делась, грозясь поглотить окончательно. Все надежды, все планы снова пошли прахом. ― Что? ― Украинские сказания и поверья. Она мне больше не нужна. Мне больше ничего не нужно, ― ответила она низким хрипловатым голосом. Таким он стал у нее после всего случившегося — шрамы затягивались, но кое-что уже никогда не будет прежним. Никому уже не услышать ее мелодичный и мягкий тембр, и если бы только это. Книга лежала рядом с ним, видимо, Наталья оставила ее рядом с собой на подоконнике. И хотя Александр был уверен, что несколькими минутами раньше ее здесь не было, он не обратил на это внимания ― мог просто не заметить среди сбитых пледов. ― Ваши слова о том… Бинх запнулся, не зная, как продолжить. Из горла Натали вырвался полупридушенный неразборчивый хрип, похожее на воронье карканье. Очевидно, это был смех. ― Что я бы никому не пожелала стать его судьбой? ― сказала она. С каждым новым словом, сказанным словно перед смертью, Александра словно снова пытались убить, словно ссылали на Кавказ. Это внезапно стало слишком важного для него. ― Мне жаль, что это я. Вам досталась самая невыносимая девчонка из всех. ― Вы не невыносимая, ― неожиданно сказал он, хотя Наташа подобрала самое подходящее слово их всех, чтобы описать себя. ― Вы гордая, самовлюбленная, немного заносчивая, но… Вы умная. И хитрая. Вы делаете вид, что этот мир слишком сложный для вас, хотя справились бы с ним лучше многих. Это я бы не пожелал никому такого спутника, как я. Наташа молчала какое-то время. ― Ненавижу это слово. ― Какое? ― Спутник. Александр поправил перчатку на запястье. Былая говорливость девушка куда-то исчезла, любое слово из нее необходимо было вытягивать щипцами, и хотя это вызывало раздражение, Александр чувствовал, что это надо было сделать. ― И почему же? ― «Спутник» ― явление второстепенное. Дополнение, а не главное действующее лицо. Любимый человек, как я полагаю, чем-то подобным быть не может по определению. ― Наталья Павловна… Она помнила, как очнулась тогда: дикая боль сотрясала ее тело, мысли путались, но один их отголосок разрывал голову и ярко выделялся среди какофонии звуков, запахов, ощущений: жива. Она плыла под водой, и все вокруг было окрашено в красный цвет, а потом она всплыла. Ледяная вода изнутри обжигала ей легкие и желудок, глаза болели и почти не видел, а горло горело. Чудом, у нее хватило сил выйти на берег, и то ― какая-то фигура в сером схватила ее и вытащила. Это была не Лана. Проблема в том, что потом наступила смерть, и она не узнала, кто ей помог. Наталья отвернулась от Александра, хотя это и стоило ей больших сил, и покачала головой. ― Уходите. Это худшее решение, что вы можете принять. Коснувшись губами её виска, он прикрыл глаза, прислушиваясь к негромким звукам и треску дров в теплом камине. ― Да. Как и вы, ― сказал он. Наташа вцепилась в него холодным, яростным взглядом, и провожала его до той поры, пока он не покинул ее комнату. Когда Бинх вышел из поместья, он поднял глаза на ее комнату и заметил, что она все также сидит и смотрит на него. Это почему-то порадовало полицмейстера. *** Александр Бинх искренне надеялся, что больше Идрисова не побеспокоит его ― как бы он ни желал обратного. Он лучше всех знал, чем это было ― влюбленность юной девушки с непростой судьбой в обманчиво сильного, надежного человека. Бинх не знал, насколько он был надежным, но сильным ― точно нет. Он пережил предательство друга, ссылку, Кавказ, новую ссылку, несколько месяцев близких к смерти, и Наташа сильно обманывалась, думая, что он сможет сделать ее счастливой. А она… она полагала, что не сможет сделать счастливым его, но при этом отчаянно тянулась. Забавный это был многоугольник для двоих. Но Идрисова была непредсказуема, и даже если Бинх надеялся, что она не придет, он знал, что случится наоборот. Она постучалась, прежде чем войти, что делала всегда, прошла в комнату, но не дёрнулась дальше. Она хотела сегодня что-то поменять, а для этого его нужно подготовить. Сцепив свои руки в замок, Наталья молча глядела на него, встречая взглядом. А тот на миг остолбенел, эта перемена была заметна, ведь каждая их встреча начиналась одинаково. ― Что это значило? ― наконец спросила она. ― И вам добрый вечер. Вижу, вам стало лучше, ― слегка иронично произнес Александр. Наталья скривилась и шутовски раскланялась. Ее каштановые волосы свободно падали на плечи, не были собраны даже в подобие какой-то прически. Видимо, ни она, ни кто-то другой теперь не заботился о состояние волос маркизы. ― Я хочу, чтобы вы объяснили, ― твердо произнесла она. ― Что я должен вам объяснить? Наталья раздраженно выдохнула сквозь зубы, словно он сразу должен был догадаться, какова причина ее прихода. Конечно, Александр знал, но он все еще думал ― пусть и безнадежно ― что какая-то другая причина привела Идрисову сюда. ― Почему вы ― плохой выбор? Я со своей стороны дала объяснения, а что не так с вами? ― жестко произнесла она. ― Вы помните, где вы находитесь и с кем говорите? Глухая деревня и ссыльный офицер? ― с нарастающим раздражением произнес Александр. Чувства ― чувствами, но полицмейстеру не нравилось, что кто-то приходит в его дом и пытается получить ответы, которые Александр от всей души не хотел давать. ― Дело только в этом? ― лениво поинтересовалась Наталья. ― А этого мало? ― Чертовски мало! Это ничего не значит, это… это просто пыль. Вы прячетесь под этой маской, словно крот в норе, будто ссылка сюда ― единственный эпизод вашей жизни, который заслуживает внимания. Она смотрит на него ― требовательно и решительно, осуждающе. И в этом взгляде, таком родном и таком светлом, он чувствует свою душу, которую отдал ей давно ― так давно, точно это было задолго до его появления на свет. Или же как раз в тот миг? В тот день, когда он родился, кто-то взял с него обещание ― любить ее. Любить только ее, несмотря ни на что. И эта клятва тонкой нитью обвила его сердце и связала с ее душой. С тех пор как он впервые увидел ее, Александр знал: какая бы тьма не царила в его сердце, она всегда будет его светом. Светом его души. ― Эта ссылка перечеркнула все для меня, ― говорит он чистую правду. Он предпочел так думать, чтобы не вспомнить жизнь до ссылки. Теперь хотелось, чтобы ее не существовало. Наташа подходит быстро, хватает его за теплые запястья своими ледяными пальцами. ― Многие люди рождаются, живут и умирают в деревне подобной этой, так почему так сложно научиться жить здесь? ― Потому что у меня был выбор! И я сделал неправильный, и теперь плачу за это! Что хорошего может здесь быть? ― Жизнь, ― отвечает она, не дрогнув, не задумавшись. Словно она знала, о чем говорила, что была за чертой, после смерти. ― Смерть подводит окончательный конец, но даже в ссылке жизнь продолжается. Александр неожиданно нежно погладил ее по волосам и только теперь заметил нечто новое: среди всегда пышных, каштановых сверкало серебро. Седина. Первая седина в волосах Натальи. В шестнадцать лет. Ее не было до того самого дня — несмотря ни на что, именно до него. Бинх отводит руку. ― Уходите. Пытается вырвать запястье, но хватка у маркизы неожиданно крепкая. ― Нет, пока вы не объясните! ― Почему я должен перед вами объясняться?! Кто вы мне?! Жена, невеста, любовница?! ― Девушка, которую вы любите! ― И это худшее, что могло с вами случиться. — Хорошо, я вас поняла! — внезапно хохотнула Наталья, прерывая Александра. — Вы не хотите связываться с девушкой, то есть, по-вашему, ломать ей жить, которая не просто из знатного рода, но имеет всевозможные прикрасы в будущем, так еще и младше вас почти в два раза. Это мне предельно ясно, господин Бинх, но знаете, что? — Идрисова внезапно шагнула к полицмейстеру и сжала его плечи ладонями. В ее карих глазах не было и намека на ту мягкость и легкость, которую Александр видел в первую встречу. Теперь там переливались темные глубокие воды. — Вы уже со мной связались. Вы уже в меня влюбились. Я смогла пробить ваш лед, и вы с радостью позволили мне это сделать… Договорить ей не дали. Как в романах, которые Натали читала втайне от матушки, ее прервали на полуслове. Бинх сжал девичьи плечи, молча склонился к ней и жадно припал к её губам. Девушка тут же сжала плечи полицмейстера сильнее, прижимаясь ближе, боясь, что ее вот-вот оттолкнут, отпустят, и ее Предназначение навсегда исчезнет. Но он не отпустил её. Более того, Бинх ещё сильнее прижал её всем своим телом к прутьям клетки, а поцелуй его стал ещё яростней и жёстче. Он дразнил её губы языком, нежно обводя их контур, при этом иногда зубами поддевая нижнюю губу и покусывая её до крови. И каждый раз, когда Натали снова ощущала, как его зубы впиваются в её губы, она вздрагивала всем телом и тихо смеялась, параллельно стараясь хоть как-то ответить на грубость. — Вы проиграли, Александр Христофорович. — А ты и не удивлена. Натали хитро прищурилась. — Только если чуть-чуть.