Нас учили быть птицами

Их встречи стали регулярными. Александр сначала все еще был не уверен в том, что поступает правильно, но каждый раз, стоило Идрисовой появиться на горизонте, Бинх больше не хотел думать о том, что эта девушка не может и не должна принадлежать ему. Он хотел ее. Страстно, со всей горячностью, с которой влюбленный мужчина только мог хотеть женщину. И Наташа даже не собиралась упрощать ситуацию: каждый раз ластилась под его прикосновения, отвечала на поцелуи. Бинх не мог, да и больше не хотел отказывать себе в ее тепле, поэтому позволил ей любить его, а себе — любить ее. Казалось, все на свете был солидарно с их желаниями. Павел Тимофеевич без всяких вопросов отпускал дочь на верховую прогулку в компании полицмейстера, а выпадающие частые праздники, в которые вся Диканька гуляла довольно бурно, были еще одним предлогом скрыться девушке из дома. Александр Христофорович, подобные праздники посещавший редко, тоже не вызывал подозрений, поэтому иногда им принадлежали целые ночи. И дело было не только в близости, о ней речи почти не шло. Натали взахлеб рассказывала о своей жизни, интересах, часто ей удавалось вытащить что-то и из полицмейстера, предпочитающего слушать, а не говорить. Из ее вопросов Александр понял, что о его истории ей известно. Как-то он даже поинтересовался об этом, и Наташа не стала отпираться. Мужчина еще не был пьян, да и не умел напиваться до беспамятства, однако находился в том расслабленном состоянии, в котором обычно пребывал после того, как неплохо гулял с друзьями-сослуживцами еще в молодости. — Я действительно знаю, что произошло в Петербурге, — скромно сказала раскрасневшаяся девушка тогда. — И про невесту твою знаю. Но я вижу в тебе человека, который хочет, чтобы его любили. Не так отчаянно, как кто-то другой в такой ситуации, но все-таки…. Иначе, я бы даже не приблизилась к тебе со своими чувствами, Саша. Возразить ей было нечего. Таша стала женщиной в ночь на покрова, после того, как сожгла простынь и встретилась с Александром. Это была короткая, но чувственная и полная страсти ночь, после которой Наташа даже не поспала, а сразу кинулась собираться домой — светало. Глаза ее лихорадочно сверкали, и Александру даже подумалось, что она сожалеет о произошедшем. Бинх поймал ее за руку, заставляя посмотреть на себя, и провел тыльной стороной ладони по щеке. Наташа смотрела на него молча, своими карими глазами, в которых все никак не успокаивались бурлящие глубокие воды. Губы Александра растянулись в доброй ухмылке, и он на полном серьёзе заявил, не спуская глаз с горящего лица девушки: — А мне ты такой больше нравишься… столько страсти и женственности… Натали слабо улыбнулась. Она еле стояла на ногах, и мужчина, не желая больше говорить ни о чем, привлёк её к себе, уткнувшись носом в её вконец растрепанные каштановые волосы, которые так знакомо пахли морем. Наташа таскалась за ним маленьким, деловым хвостиком, и по сути делала то же, что и раньше. Читала старые дела в управлении. Лезла туда, куда ей было лезть нельзя, облегчая Бинху жизнь. Много разговаривала с ним, и Александр видел, какой это был одинокий человек, всего лишь девушка, у которой не все в порядке. У нее была ужасная привычка, которую Бинх хотел искоренить ― это вечно извиняться и благодарить. Когда она что-то рассказывала, то периодически могла вставить фразу: «Прости, что утруждаю тебя этим», и задать ему какой-то вопрос, чтобы прервать свой рассказ. Александру приходилось просить ее продолжить, и при этом она выглядела смущенно, и снова говорила: «Да, хорошо, прости». А когда Бинх что-то делал, она рассыпалась в благодарности, словно он спасал ей жизнь. Но это не мешало ей становиться самой любимой женщиной в его жизни ― неотвратимо и быстро. Она медленно вносила в его жизнь краски, что в серой и сырой Диканьке было почти невозможно. Она занималась вышивкой и дарила ему какие-то салфетки и полотенца ручной работы, приносила букетики цветов ― иногда живых цветов, в горшочках, а иногда гербарий. Этим утром она тоже заявилась в управление с очередным подарком. ― Я принесла колокольчики, ― объявила она, словно вазу в ее руках с яркими голубыми цветами можно было не заметить. Александр привычно улыбнулся, увидев ее улыбчивое, сияющее лицо. От Наташи словно исходил свет, ей хотелось любоваться. Ее хотелось любить. ― Спасибо. ― На языке цветов это означает «думаю о тебе». Хочу, чтобы ты всегда думал обо мне. ― О тебе сложно не думать. Она довольно улыбнулась. Она ненавидела слово спутник, потому что считала, что любимый человек не может быть им по определению. При этом, Идрисова искренне полагала, что она может быть спутником, а сам Бинх ― нет. Александр видел, что Наташа ― вопреки ее бойкому, почти огненному характеру ― считает себя недостойной хоть чего-то внимания, и при этом отчаянно желает его. В своих повадках она была похожа она дикую кошку, даже котенка ― вроде и подойдет, и еду из рук примет, но когда поднимешь ладонь, чтобы погладить, испуганно в тень броситься. Чтобы еду не забрали и не ударили. Она жила в мире, в котором даже за сыр в мышеловке надо платить, и Бинх не знал, что надо было сделать с ребенком, чтобы воспитать в нем такие убеждения. Он вспоминал свою первую встречу с семьей Идрисовых: смелый, любящий отец, прекрасная, ответственная мать, верный и доблестный сын, нежная и прекрасная дочь. Почему же, когда позолота с нее сошла, он увидел одинокую, замкнутую девушку? Это хотелось исправить. И все-таки Бинх не мог отрицать того, что в каком-то смысле их хорошо спрятанная раздробленность по итогу и притянула их друг к другу. Разбитое нельзя собрать, если нет какого-то другого материала, и новое можно создать, если материал поврежден. Получится неидеально, но вещь будет целой и будет работать. Так случилось и у них с Наташей. Александр считал это самым грустным, и самым прекрасным событием в своей жизни. Грустным ― потому что ему пришлось признаться, что он разбит. Прекрасным ― потому что теперь у него был кто-то, кому он был нужен, и кто-то, кто был нужен ему. Вечером, когда он вернулся, Наташа читала старое, потрепанное Евангелие, что Бинху дала с собой в путь старая матушка. ― Здравствуй, ― кинула она, не отрываясь от чтения. ― Ужин на столе. Прости, я все еще плохо готовлю. Винить ее за это было нельзя ― она росла среди слуг, что делали все за нее, и конечно не умела готовить или вроде того. Но исправно старалась, и откуда только нахваталась советов оставалось лишь гадать. Возможно, Анастасия Максимовна, пока была здесь, научила ее чему-то, но Наташа все еще не владела этим в совершенстве. Впрочем, кажется она про все свои поступки думала так. Стол уже был накрыт ― скромно, но с изяществом, которое было присуще Наташе во всех ее делах. Бинх снял верхнюю одежду, треуголку, умылся, и сел за стол. Наташа подняла на него глаза. ― Ну и как? ― Солоновато, ― честно признался он. Она не терпела жалости или поблажек к себе, поэтому Александр всегда отвечал на ее вопросы предельно честно, даже если правда могла обидеть ― какую-нибудь другую девушку, но не ее. Идрисова такие выпады принимала стойко и даже с благодарностью. Александр ценил в ней это. Он взял толстый ломоть хлеба ― тут Наташа не ошиблась, Бинх всегда сам так резал, и закусил. ― Но с хлебом неплохо. Даже вкусно, ― добавил он. Идрисова фыркнула, словно не поверив ему, но по тому, как мимолётный румянец пробежал по ее щекам, он понял, что ей польстили слова полицмейстера. Александр перевел взгляд за окно. Дождь сегодня шел с самого утра. Мелкий, противный и холодный, какие идут в начале весны, когда природа, уже уставшая от серости зимы вокруг сама путается, что нужно обрушить на головы жителей деревеньки. ― Ты взяла зонт? ― машинально спросил Александр. Наташа покачала головой, рассмеялась, довольная его заботой. Вчера она заявила, что не собирается сегодня отходить далеко от дома. А утром, перед тем как он пошел в управление, заявилась к нему, заявив, что хочет почитать. Вот ведь непоседа. Глаза были красными ― наверняка опять с отцом поругалась, в последнее время это было частым явлением. Поэтому целый день сидела у него, и явно собиралась задержаться на ночь. ― Ты останешься? ― решил уточнить он, на всякий случай. Ей много чего могло прийти в голову ― Бинх привык уточнять у нее такие вопросы. Она снова оторвала глаза от книги. ― Не хочешь? Теперь настало время Александра громко фыркать. Умная девушка, и о его к ней любви заявляла громко и уверенно, а теперь боится. — Таш, ты очень глупая или очень умная, я в толк не возьму? — Я умная, ― сказала она, подходя ближе. Бинх выпрямился. ― Знаешь, мне кажется, я чертовски сильно люблю тебя, ― медленно проговорила она, снова прислоняясь щекой к его груди и незаметно сжала кулаки, останавливая непрошеные слёзы. С ней все завертелось быстро ― как всегда бывало с Идрисовой, когда она чего-то хотела. Она с какой-то детской жадностью и нечеловеческим упорством хотела его. Александр Бинх торопливо скользнул руками по стройным ногам девушки под многочисленными юбками. Девушка смеется, вперемешку со смехом беспорядочно целуя полицмейстера. Горячие, влажные губы касаются ее собственных. Она такая сладкая! Горький вкус её губ одурманивал полицмейстера, даря ему небывалое наслаждение. От этого вкуса у него теряется ощущение мира. Он забывает о нём бесповоротно. Есть только она и её губы. Мягкие. Сладкие. Влажные. Соблазнительные. Бинх неожиданно опрокидывает девушку на кровать, расставляя руки по разные стороны от ее головы. ― Выходи за меня, ― хрипло выдал он. В комнате горел всего один светильник и пару свечей, что придавало комнате теплый оранжевый оттенок. За окном бушевала настоящая гроза. Наталья широко улыбается. У нее все тело в синяках, лиловых, синих, желтоватых ― больших. Это волнует Александра, но она не рассказывает, а он не может ничем помочь, если не знает. В последнее время идея о том, что отец может избивать родную дочь не казалась такой безумной, а идеальная семья все больше казалось ширмой. Что-то было не так в идеальной семье Идрисовых, и Александру это не нравилось. ― Выйду, если спросишь разрешения моего отца, ― с ухмылкой проговорила она. Ее голос звучал не то грустно, не то взволнованно. Но совершенно точно, его возлюбленную ― или любовницу, если называть вещи своими именами ― что-то сильно тревожило. Бинх ухмыляется. ― А если он мне откажет? ― спросил полицмейстер, коротко и нежно целя девушку в губы. Наталья обхватывает его плечи и переворачивает. Юбки платья полностью перекашиваются, путаясь в одеяле, и в другое время Наталья нашла бы это жутко неудобным, однако сейчас Идрисову больше волновал Бинх, чем ее вид. ― Я все равно буду твоей, ― шепчет она, протягивая его руку к губам, слегка кусая за грубые подушечки пальцев. ― До последнего моего вздоха. На лице Александра появляется какая-то удовлетворённая и счастливая улыбка. Наталья улыбается в ответ и целует полицмейстера. *** Семья Идрисовых была вполне тепло принята в Диканьке. Они не были высокомерными, холодными и недоступными, как Данишевские. Нина Владимировна, несмотря на болезнь, могла поболтать с женщинами за прялками, хотя в последнее время все реже и реже выходила из дома. Тесак как-то упоминал, что служившие в доме Идрисовых жители Диканьки шепчутся, что маркизе недолго осталось. Она была не слишком молодой, и в прошлом что-то сильно подкосило ее здоровье. Было видно, что Наташу эта новость не радует ― она становилась все более хмурой и холодной, и все чаще мысли ее были где-то далеко. Павел Тимофеевич не брезговал посидеть с мужиками в таверне, пропустить по рюмашке, хотя тоже поместье покидал редко. Натали же быстро нашла себе подружек в деревне, но предпочитала одиночную компанию. Александр видел, какой она была странной ―, а все после того дня. Единственной подругой Натали на проверку оказалась только Анастасия Аксимова. Идрисова задумчиво смотрела куда-то в сторону, словно что-то прикидывая, иногда глаза ее горели, словно она вот-вот собиралась сорваться с места и куда-то бежать, а иногда безжизненно гасли, словно она не могла что-то изменить в своей жизни, и это ее и злило, и огорчало. Но был Бинх, с которым она каталась на лошадях, и в которого бесповоротно влюблялась. И полицмейстер неумолимо влюблялся в неё, вероятно, очень сильно, иначе почему он решился на подобный шаг. Павел Тимофеевич, несмотря на царившую в доме скорбь, с энтузиазмом встретил предложение скоротать вечер за бутылкой дорогого вина, что у Бинха осталась еще с Петербурга. Наверное, ему тоже хотелось отвлечься от происходящего в собственном доме. Несмотря на все, что Александр Христофорович знал и не знал о происходящем, Идрисов как-то странно любил свою дочь, или просто гордился тем, кого он смог воспитать, что он смог создать ― нечто идеальное, прекрасное, чистое. Поэтому свести разговор к ней в определённый момент не составило труда. — Мы довольно рано начали вывозить ее в свет, — сказал Павел Идрисов. — С ее красотой и умом найти ей жениха будет несложно. Александр не признался в этом даже самому себе, но он нервничал, хотя и тщательно это скрывал. Он уже давно не мальчишка, но решать такой важный вопрос было волнительно. Он любил Наташу и знал, что это не мимолетное увлечение ― что у него, что у нее. Знал, что может о ней позаботиться ― вопреки его положению. Не брал в голову ни свое имя, ни звание, ни наследство, ни отсутствие ни первого, ни второго, ни третьего. Больше ничего не имело значения. Она была его, и он надеялся, что так останется навсегда. — А чтобы вы ответили, если бы я посватался к Натали? — с наигранной усмешкой, на выдохе спросил Александр. Бинх заметил, как напрягся Павел Тимофеевич. Он посмотрел на полицмейстера абсолютно серьёзно, словно они и не распивали бутылку бурбона ― в его глазах не было и намека на опьянение. — А вы собираетесь? — поинтересовался Павел. — Возможно, — уклончиво ответил Александр. Идрисов молчал, внимательно глядя на мужчину. Молчал долго, а потом заговорил медленно, подбирая слова: — Александр Христофорович, при всём моём уважении к вам, этому не бывать, — и прежде, чем Бинх успел что-либо сказать, Павел Тимофеевич пояснил. — Поймите меня правильно. Вы — уже не молодой, сосланный офицер. А моя дочь… ей светит прекрасное будущее, не стоит его рушить из-за мимолётной влюбленности. — Но, позвольте, — начал Александр, но Павел перебил его. — То, что было между вами в Диканьке здесь и останется, — жёстко произнеси Идрисов. Бинх почувствовал, как внутри все рухнуло. Маркиз заметил и это, усмехнувшись, пояснил. — Я знаю, что у вас с моей дочерью роман. И хотя мне это не нравится, я не препятствую, ― словно ему доставляло удовольствие подобное. — Я не стал бы вступать с ней в отношения, если бы не собирался жениться на Натали, — сказал Александр, и его голос приобрёл железные нотки. — Но не женитесь, — заметил Павел Тимофеевич, и Бинх понял, что разговор закончен. Но неожиданно, маркиз добавил. ― Я могу не любить Натали, но она моя дочь. Я выдам ее замуж за кого-то из высшего круга и сделаю все, чтобы этот неконтролируемый ребенок не опозорил мое имя, ― заявил он, и это шло в разрез со всем, о чем Павел говорил до этого. Бинх вспомнил, как мужчина убеждал его в своей любви к дочери, а теперь все? Ширма? Пока была нужна ― стояла, а сейчас от нее просто так избавлялись. Неконтролируемый ребенок. Александр сжал руки в кулаки, чтобы не броситься на маркиза, быстро допил и молча вышел из шинка. В тот вечер Александр Христофорович получил ответ относительно его женитьбы на любимой девушке. Сказать, что испытал глава полиции, сложно. Наталья перестала быть его, хотя, по сути, даже ею не являлась. Стыдно признаться, но Бинх успел опустошить уже почти всю бутылку, прежде чем в доме оказалась Натали. Он ожидал, что она ворвётся, начнёт плакать и кричать, но Идрисова вошла спокойно и не спеша. Села напротив, смотря темно-зелеными глазами в светлые зеленые полицмейстера. Смотрела молча, глазами ребенка, у которого отнимают самое дорогое. Потом она вздохнула и сказала: ― Отец сказал, что мы завтра уезжаем. Ты не… В ней было столько тихой ярости, только дай выйти. Он никогда не представлял, что в столь хрупкой девушке может таиться столько злости. Сожги все, Ведьма! Позови Пожар, что танцует на ладонях твоих! Наталья тяжело сглатывает, стараясь держать себя в руках. ― Я спрашивал его, ― сказал Бинх. Идрисова непонимающе нахмурилась. ― Он отказал. Ты не станешь моей женой и вернешься домой. ― Что? ― голос девушки сорвался, и тогда Бинх впревые увидел ее слезы. Действительно впервые. Наташа не плакала по-настоящему, не билась в истерике, но глаза ее наполнились слезами, и они по одной стали катиться из глаз. Он встал, и сделал шаг к ней, но Наташа зло усмехнулась, и отошла от него. Конечно, она имела право злиться, даже была обязана. На несколько минут ― всего на несколько ― у Александра мелькнула мысль пойти против ее отца. Тайно обвенчаться с ней, чтобы она осталась здесь, с ним. Против союза, скрепленного Богом, даже маркиз не мог пойти. Он был бы зол, но, судя по всему, не сильно тосковал по расставанию с дочерью. Они могли бы быть счастливы, у Наташи получилось бы жить здесь, со временем она бы привыкла и свыклась со всем, даже приобрела бы какой-то статус. Но главное ― она бы жила с ним. Но какая жизнь ее бы ждала? Таким ярким и прекрасным девушкам, как Наташа, стоило блистать в таких же роскошных и прекрасных местах, освещать страну своим блеском, и быть партией саму императору. Их нельзя было запирать в серой, деревянной клетке и подвязывать крылья союзом, о котором она пожалеет лет через пять, когда оглянется назад, и поймет, что потеряла. Александр не был уверен, что в будущем найдет в себе силы пережить равнодушие от единственного человека, которого рискнул полюбить и с которым связал с собой. Да и рушить ей жизнь было бы самым эгоистичным решением в его жизни. ― Я тебя ненавижу, ― сказала Наташа. Александр сжал челюсти. Возможно, это было единственное чувство, которое она должна была к нему испытывать. ― И люблю, ― неожиданно добавила она. ― Не могу без этого. Возможно, это было единственное чувство, которое она должна была к нему испытывать. Она громила свою комнату с холодной методичностью. Удар, ещё удар. Сразу после возвращения от полицмейстера, Наталья отправилась в свою комнату, от которой позже почти ничего не осталось. Удар, ещё удар. Костяшки ее длинных пальцев, побелевших от напряжения и гнева, были рассечены до мяса. Нежно-голубые стены ее покоев окрасились пятнами крови, но Наташа не могла остановиться, пытаясь причинить себе как можно больше физической боли, чтобы заглушить моральную. Удар, ещё удар. Глаза заплыли и практически слиплись от бесконечного потока слез, прекрасные волосы цвета земли спутались и намокали от пота и слез. Идрисова не могла остановиться, ей хотелось умереть. Одно осознание того, что она была рождена, чтобы умереть, влюбиться и узнать, что такое разбитое сердце, отравляло ее мозг. Она не сможет себя сдержать, она не сможет так жить. Старая ведьма все знала. Лана знала, что так будет. Это все было из-за нее. У Наташи не было спокойной и счастливой жизни ― из-за нее. Наташа никогда не сможет быть с любимым, только если сама станет нечто похожим на Лану ― из-за нее. ― Паршивая сука, ― простонала Наташа, не зная, что еще можно сломать. Дверь была закрыта и забаррикадирована привернутым комодом, но так даже было лучше. Если она перестанет ломать вещи, она навредит людям. Хорошим людям, которые не были в чем-то виноваты, которым просто не повезло бы оказаться рядом с ней в такой момент. Несмотря на все, у Идрисовой еще оставалась часть милосердия и сострадания. Конверт она заметила не сразу. Она опрокинула пустой стол и была удивлена, когда с него что-то слетело. Рухнув коленями на битое стекло, она подняла письмо. «Беркут» ― значилось на обратном адресе. У Наташи похолодели руки. К сожалению, она действительно знала, что ей надо было делать, не могла не знать. Незнание закона не освобождает от ответственности ― вот так и Наташа не смогла бы оправдаться тем, что ей никто не сказал, что делать. Менее больно от этого не становилось, наоборот, все внутри сжималось от злости и ярости, и болезненный зуд внутри, который нельзя было ни расчесать, ни убрать, только усиливался с каждым новым вдохом. Горло обжигало каждый новый раз при мысленно попытке сбежать ― будто кто-то мог дать ей это сделать. Но больше она не сопротивлялась. Утром она выкрала минуту, чтобы найти полицмейстера. Диканька еще спала, но Александр уже нет. Он сидел за столом, и кажется даже не был удивлен ее появлением. Рубиновое платье, облепившее стройное тело, темно-каштановые волосы, спадающие по спине до самых колен и дорожный, дорогой плащ черного цвета. Как символ ее траура. И все равно Наташа показалась ему красивой. Для Александра ее красота была настолько необычной, настолько ослепительной, что он уже привык не замечать ее, но в это утро не мог не отметить. ― Привет, Саша, ― улыбнулась она. Когда он посмотрел на ведьму, все, что было в ее взгляде, было пустотой. ― Слышал, вы уезжаете сегодня, ― хрипло произнес он. В маленькой кухне отчетливо стоял запах спирта, под глазами полицмейстера были круги, сам он был взлохмачен, одежда помялась. В другое время Бинх не позволил себе представить в столь отвратительном виде, но этим утром им обоим было все равно. ― Да, через несколько часов. Зашла попрощаться. Он встал, и даже не шатался ― твердой и уверенной походкой. Наташа не была похожа на пламя — яркое и раскаленное, как ему казалось в самом начале, хотя что-то огненное в ней было. Она была точно ночь, хранящая в глубинах своей души тайны и адские огни преисподней. Была вежлива и почтительна. И всегда оказывалась рядом, точно тень, точно ведьма, оставляя ощущение, что соприкоснулись с чем-то, чему не может быть понятия или оценки. ― Так будет… так будет лучше, ― сглотнув горечь, повторил полицмейстер. Наташа думала: искренне ли он в это верил, или просто заставлял себя поверить. ― Ты меня любишь? ― Таш… Она подняла руку, чтобы прервать его новые слова ― она знала все, что он мог ей сказать, но Идрисова хотела услышать правду. Она прекрасна была настолько, как только может быть прекрасна преследующая жертву львица. Она не любила, не желала и не умела проигрывать. Александра восхищала эта способность заставлять жизнь делать так, как было угодно маркизе. Но видимо в один единственный раз судьба ей отказала, и Наташа чувствовала себя проигравшей. И разбитой. Возможно даже униженной. Поэтому она хотела знать, что он к ней чувствует ― чтобы знать, что все это стоило свеч. ― Скажи: любишь? ― Больше, чем должен был. Она подошла, близко-близко, уперлась своим лбом в его и разочарованно выдохнула. Ее холодное дыхание опалило его лицо. Они с Александром Христофоровичем под стать друг другу были, эти два неудержимых стихийных бедствия. Беспощадная, громовая, необузданная дикарка и статный, горячий, самоуверенный офицер ― кто кого в этой битве характеров, кто первый отведет взгляд? Кто первый умрет? ― Я буду любить тебя. Вечно, ― пообещала она. ― И однажды вернусь к тебе. Просто пообещай, что, когда это случится, ты не оттолкнешь меня? ― Если ты вернешься… Он никогда раньше не думал, что в глазах цвета изумрудом могут клубиться туманы и тьма, смешанные с огненными бликами костров, горящих где-то не здесь. Интересно, люди в ее глазах отражаются? Вообще что-то отражается? ― Обещай мне! ― требовательно воскликнула она, схватив его за запястья. ― Сейчас я уезжаю, потому что должна, иначе бы я до последнего билась за право быть с тобой. Но пообещай мне ― ты будешь ждать меня. Некоторое время они вновь молчали, погруженные каждый в свои думы. ― Обещаю, ― судорожно выдохнул полицмейстер и, освободив свои руку, накрыл ее щеки, сжимая едва ли не до синяков. Словно ему тоже было больно ее отпускать. ― Таш, я клянусь тебе. Буду тебя ждать, ― сказал он, зная, что только так и будет. Второй раз не отпустит. А без нее он уже и жить не сможет, только надеждой, что однажды она вернется. Наташа улыбнулась молчаливая и непонятная, огороженная от всех невидимой стеной и страхом. Там только она стояла: в центре света, укрытая тьмой. И пламя ее, что в глазах горело, черным было. А рядом с ней Александр Бинх. Только он. Они что-то обещали друг друга одними глазами — тихо, не вступая в битву, не меряясь силами. Им не нужно было. Они равными были: оба чуждые всему, что окружало, что существовало. Губы у нее были холодные и мягкие. Его рот властный и горячий. Целовал долго, пока воздух не кончился. А потом еще и еще, и еще… Потом дышали быстро, отдышаться не могли. Прижимал ее к себе. Крепко. Этого было достаточно. Старая сука-ведьма не сломает ей жизнь, Идрисова добьется своего, как добивалась всегда. И плевать, сколько крови прольется ― это будет не ее кровь. И не его. А через несколько часов она уехала.