Нас учили быть птицами

Николай и Александр Христофорович были заняты тем, что разбирали последствия ночного происшествия. Настя поддерживал Гоголя как могла ― ведь Яков Петрович, пусть и весьма своеобразный следователь, но все-таки был союзником Николая, тем кто согласился взять его в Диканьку несмотря на чудные видения. Понятное дело, он скорбит, и Настя чувствовала, что должна была быть рядом. Но когда тусклое солнце взошло над деревней, у девушки были уже свои дела. Утро в Диканьке, как всегда, выдалось холодным. Не было ещё и семи утра, но на улицы села уже начали выходить сонные люди. Утренний туман еще не осел, поэтому улицы казались мрачными, а в воздухе всё ещё веяло чем-то мистическим. Она надевает платье, завязывая корсет туже прежнего, и поднимается. Она притягательна, ею хочется любоваться, её хочется любить. Настя не спала. Она ведала всеми приготовлениями к похоронам своей матери. Казаки, чьих детей она когда-либо врачевала, по доброй памяти помогли с этим, да и распоряжение Александра Христофоровича никто не отменял, но все равно ― Настя видела, как не хотят они помогать хоронить женщину, которая убивала дочерей их друзей. Будь их воля, они бы так и закопали ее на перекрестке, или кинули псам на съедение ― собаке собачья смерть. Но сдержались, гроб сколотили ― из осины со святой земли ― и ждали распоряжений. ― Де ховати будемо? ― спросил казак. Настя кинула равнодушный взгляд на простирающее кладбище, и качнула головой. Хоронить Ганну вместе со всеми? Нет, увольте. ― За річкою. ― Земля там неосвячена, ― заметил Вакула. Кузнец вызвался помочь подготовить гроб, и из всех, он более всех Насте сочувствовал. Хоть и чудовище ― а мать, больно терять последних родственников. Одна девушка осталась на всем свете. ― Да, ― сказала Анастасия, отворачиваясь. ― Їй підходить С похоронами справились быстро. Ни отпевания, ни чего другого предусмотрено не было. Казаки, закапав тело, быстро откланялись, и Настя не стала их удерживать. Она еще какое-то время стояла пред свежевырытой могилой, присутствие которой было обозначено только кривой табличкой на коле ― кто лежит, когда родился и когда умер. Настя посчитала, что для Ганны и этого было много. ― Sit tibi terra levis. Пусть земля тебе будет пухом, ― с усмешкой произнесла девушка. «Пусть земля тебе будет пухом, и мягко покрывает тебя песок, так чтобы собаки смогли вырыть твои кости». Некоторые люди ошибочно считают, что выражение «Пусть земля тебе будет пухом» абсолютно идентично пожеланию «Царствия Небесного». Однако это далеко не так. «Sit tibi terra levis» — фраза языческая, и к христианству она не имеет никакого отношения. Это выражение проклятия. Девушка подняла голову вверх. Небо было серым, от высоких стволов елей кружилась голова. Она с грустью подумала о том, что не имеет крыльев, чтобы вспорхнуть с земли и лететь, лететь, рассекая воздух, не думая ни о чём. А хотя… Настя огляделась по сторонам и, поняв, что рядом никого нет, быстро шмыгнула в расположенный рядом лес. Вскоре между деревьев замелькала голубая гладь озера. Ветра почти не было, поэтому вода была почти зеркальной. Ее душа пылала, а тело налилось силой. Не сбавляя шага, Настя изогнулась всем телом, и следующим мгновением крик совы разорвал утреннюю тишину. Она услышала зов, протяжный и такой ласковый зов, который вытолкал ее душу из тьмы. Анастасия отдалась на волю птичьего начала, расправляет свои крылья и взмывает вверх, навстречу небу и предрассветному солнцу. Она счастлива, действительно счастлива, от чего хочется взвиться вперёд, совершить безумный кульбит и отдаться воле ветра. Беркут спикировал рядом, оказываясь по правое крыло от совы. Они рассекали воздушные просторы, мерно взмахивая огромными крыльями, а их клекот ласкал сердце и наполнял душу радостью. *** ― Завтрак? ― буднично произнесла Настя, появляясь рядом с Гоголем, который сидел за столом и бездумно смотрел на серый колорит Диканьки. Он вздрогнул, поднимая на нее взгляд. Она не выглядела как девушка, скорбящая по матери, напротив ― лучилась здоровьем и счастьем, как маленькое солнышко. ― У меня нет аппетита, ― покачал головой он, и Настя щелкнула языком. — Может мятного чаю? —произнесла Настя как можно добрее, хотя и сама уже была на исходе со всеми этими всадниками, дивчинами, нечистью и всем остальным. ― Я понимаю, что вам тяжело, однако нельзя так просто изводить себя. ― Я остаюсь здесь, ― перебил ее Гоголь, и голос его звучал глухо, будто между ними было несколько словом земли. Настя поправила свое голубое платье, расшитое черным бисером, и присела напротив Николая. Посмотрела на него темно-синими глазами. ― Да, вся деревня уже знает, ― она пожала плечами. ― Не скажу, что рада этому. Мне хотелось бы, чтобы этот ужас со Всадником закончился. Но я рада, что вы будете здесь. Она накрывает его руку своей, и Николай чувствует, какая она холодная. Неожиданно он тянется свободной рукой к ее голове, и из светлых локонов извлекает серое перышко. ― Совиное перо? Настя ерошит волосы. ― Чего только не найдешь в нашем лесу, ― смеется она. Ему сложно собраться поначалу. Бинх ему не доверяет и больно не поддерживает, казаки все-таки больше слушаются уже проверенного временем и жизненными неурядицами главу деревни, чем присланного писаря, который только по печальным ― и случайным ― стечением обстоятельств стал новым дознавателем. Гоголь, судя по всему, даже не пытается вписаться в деревенскую жизнь, хотя ― и Настя это видит ― он не настолько далек от нее, как думают все остальные. Настя и рада бы ему помочь, но как ― она не знает. У нее своих дел много. Жданна больше не объявляется, и девушка даже не знает, где Беркут-Гуро живет, и как она вообще отнеслась к липовой смерти супруга. Липовая — это для ведьмы вроде Аксимовой дело ясное, смерть пахнет по-другому. Но если убрать обжигающе-опасное дело трех ведьм из-за временной невозможности его реализации, Настя наконец принимает новое решение ― найти себе другой дом. Жить на постоялом дворе, конечно, хорошо, но теперь, когда она нашла новую хозяйку для него, хочется поскорее уйти оттуда, где заправляла Ганна. И это после такого наслаждения от ее смерти! Дом ее отца стоит близко к гостинице, Настя там не была с момента его смерти. Слишком много боли и хороших воспоминаний. Одноэтажный, с резными перилами на лестницах и четырьмя комнатами с высокими потолками. Аксимова обещает себе привести его в порядок, и даже не пытается обманывать саму себя, что это ― не попытка отвлечься от того, что вскоре непременно произойдет. С Николаем было… не трудно. Его новая должность не оставляла много времени на внезапную возлюбленную, и поэтому Аксимова иногда сама таскалась с ним на разные задания ― к кузнецу, или в дом, где отпевали местную бабу Хавронью. Настю, конечно, больше волновал Николай, точнее ― его видения. Они были бессистемными, резкими, точно холодный порыв ветра в марте, всегда отбирали много сил и вреда от них было только немного меньше, чем пользы. Они бы полезны, несомненно, но в ситуации, в которой оказался Николай, видения возникали довольно часто, а никакой человек не выдержал бы такой потери жизненных сил. ― Я могу научить вас контролировать их, ― наконец сказала она неуверенно, когда в очередной раз уговорила Николая поужинать. Это было за день до свадьбы Параски и Грицко, за день до осеннего равноденствия. Николай посмотрел с ожиданием ― Настя знала, что Оксана предлагала нечто подобное, но по итогу ничего не сделала, но живой ведьме юноша доверял больше, чем мертвой мавке. Или замужней графине. Это льстило гордой ведьмовской душе. ― Как? ― спросил он. Он был раздражен, уставшим, и даже ее общество не особенно подняло ему настроение. ― Они возникают в момент сильного потрясения, и вы наверняка можете чувствовать их приближение ― металлический привкус во рту, звон в ушах, туман перед глазами, ― Настя отпила кофе с молоком из своей чашки. ― Все идет на эмоции, в большей степени, вам надо уметь справляться с потрясениями. Возвращаться к реальности и сохранять ее. Проще всего это сделать через боль, к примеру, приколоть к карману булавку с внутренней стороны, и колоть об нее палец, когда появляются видения. Потом, в удобное для вас время, вспомните деталь, которая спровоцировала видение. Ведь есть же в каждом случае конкретная деталь? Настя пытливо посмотрела на него. Николай вспомнил тело Атешинской, знак на печи, и еще много деталей, которые вызывали его видения. Настя была права — это не целая картина, а какая-то конкретная деталь, за которую надо зацепится. Когда это происходит, видения дополняют эту картину, объясняя то, до чего надо додуматься логически. То есть, его дар ― был прекрасным ускоренным вариантом логики. Нечто в нем, отдельно от обычного разума, цепляло важную деталь, и давало ей объяснение, и все, что надо было делать Гоголю ― просто позволять этому случатся, и не падать в обморок. Это можно было контролировать, наверняка. Как логическое мышление не возникает само по себе, так и видения можно было призывать и отзывать. Пока это действительно можно было контролировать болью, потом ― усилиями разума. Но Анастасия предложила хоть что-то, и за это он был ей безмерно благодарен. ― Вы сейчас сильно заняты? ― спросила она, поднимаясь. ― Нет, ― Николай помотал головой. Дел пока действительно не было, но это могло измениться в любой момент. ― Тогда можете составить мне компанию за готовкой, ― сказал Настя, демонстрируя прекрасную улыбку. Николай был слишком сильно ей очарован, чтобы отказаться. Ее новый дом, Гоголь был первым, кто появился в нем в роли гостя. На первом этаже были кухня, крохотная жилая комната, которую давным-давно превратили в чулан, просторный холл и еще одна — большая — гостиная. У нее на постоялом дворе с утра до позднего вечера хозяйничала Христина — местная матрона, которую Настя взяла в кухарку. Она готовила для гостей постояльцев, стирала и гоняла свою подопечную Любашу с поручениями. Насте она нравилась — усталая, измученная, какая-то бесцветная женщина. Она не искрила яркими, управляемыми эмоциями, которыми Настя не умела управлять. Это Жданна у них была за эмпата, а так вышло, что кроме убеждения в своих желаниях Аксимова ничего такого особенного не умела. Спокойные, холодные люди Диканьки были мирными и тихими, ведьма читала их как открытую книгу. Но она умела заставлять людей видеть то, что она хотела, и это часто помогала скрыть то, что она не хотела открывать чужим. Из-за Христины присутствие на теплой кухне было для новой хозяйки не таким тягостным, как при матери. В холле было приятно пусто, тут не околачивалось вечно слишком много гостей, а в большой гостиной было холодно — там Настя не топила за ненадобностью, экономила дрова. Однако там Аксимова бывала чаще, чем где-либо еще за пределами своих комнат. В гостиной было окно, выходящее на запущенный сад со сломанной беседкой, укрытый сейчас покровом опавших листьев. Вид его поначалу ослеплял ее. Потом — наполнял тянущей бесконечной тоской и пронзительной иррациональной надеждой. Однажды Хома Брут застал ее там, уже трясущуюся, обхватившую замерзшие плечи руками. Тогда так совпало, что Ганны не было в Диканьке, и Хома смог остановиться у нее. Экзорцисту было интересно — не только Настя, но и Жданна, и Наталья, и каждая в своей мере, по разным причинам. Они постоянно ловили его на интерес. Но они не задавали вопросы, а Хома не был из тех, кто объясняет свои мотивы. Аксимова считала, что теперь ему надо многое переосмыслить в своей жизни — включая сотрудничество с ведьмами. Готовить они с Николаем пошли вместе. Это было ближе к обеду. В доме стояла тишина, изредка разгоняемая скрипом шагов с улицы. Гоголь сидел на табурете и смотрел, как она режет яблоки и замешивает тесто. Тогда ей показалось, что она уже целую жизнь не занималась этим — вот так, на кухне, с водой и печкой. Было странно и страшно сделать что-то не так. Готовить Настю еще бабушка учила в те редкие периоды, когда боль не мучила её в каждой клеточке тела. Это было так давно… — Крылатку сними… — посоветовала Анастасия, ставя пирог в разогретую печь. Николай повиновался. Интерес в его глазах был таким же ощутимым, как жар от печи. ― Зачем тебе это? ― они оба как-то незаметно перешли на «ты», и это радовало Николая. Та ночь, их единственная совместная ночь, отдавалась жаром и нежность в душе. Ему так хотелось быть с Настей, и то, что она чувствовала то же самое, то же стремилась к нему, так радовало его, никто даже представить себе не мог. Возможно, Настя это чувствовала. Ведь если он чувствовал ее эмоции как свои, значит и она была способна на то же. — Мне? Это тебе сейчас будет жарко, — Настя обернулась, сидя на корточках перед печью, подкидывая дрова. Гоголь стоял с крылаткой в руках, размышляя, куда ее повесить. — Я спрашиваю, зачем тебе готовить пирог. Самой. Настя хмыкнула. — Захотелось… — она отвела взгляд. Николай наконец повесил свою крылатку на крючок у входа. — Бабушка часто говорила, что самый короткий путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, ― усмехнулся он, надеясь, что Настя оценит шутку. Несмотря на ее очевидную красоту, она была немного дикой, своевольной и по-деревенски простой. Гоголю это нравилось ― он столько раз за всю свою жизнь встречал богатых и знатных девушек, что их общество не вызывало у него интереса, а даже тяготило. При всей ее простоте, Настя дала бы им фору. «Кратчайший путь к сердцу любого человека — это несколько сантиметров стали под ребра» ― подумала Настя, но шутке улыбнулась. ― Мне это и не нужно, ― Настя отвернулась. ― Прости, но можно подумать, что твое сердце еще не мое. Николай усмехнулся. Ну, точно ведьма ― читает его как открытую книгу. Он в Диканьке меньше месяца, а уже легко забывает предписанные этикетом ухаживания и все прочее. Настя дурманила, как трава, как алкоголь, в ней не было ничего святого, и она утягивала в эту пучину и его тоже. Хотя, вряд ли «утягивала» ― он более, чем охотно, шел за ней. Гоголь и не подозревал, что можно влюбиться так ― быстро, бесповоротно, слепо. А Настя уже ничему не удивлялась. Он вздохнул и поманил ведьму рукой. — Подойди. Аксимова поднялась на ноги и сделала эти несколько шагов. Николай смахнул с ее челки муку. По лицу было понятно, что это все, что он хотел сделать. Мучной след на волосах бесил его педантичную натуру. В Насте смешались облегчение и разочарование. Но он задержал руку. Кончиками пальцев коснулся щеки, провел вниз и заставил поднять подбородок. На самом деле, Николай часто на нее так смотрел. Брал лицо в ладонь, гладил пальцами и просто смотрел отстраненным взглядом ценителя. В такие моменты Аксимова была для него как дорогая кукла для коллекционера. При всей своей странности, Гоголь не был лишен любви к красоте. Его пальцы изучали линии девичьего лица, гладили брови и веки, будто он стремился запомнить соотношение визуальных и тактильных ощущений. Он пристально смотрел ведьму в глаза и молчал так долго, что стало даже немного жутко. Настя могла забывать о том, что перед ней был не простой человек, а Темный. — Ты красивая. Тебе это говорили? — Может быть… На самом деле, Настя не могла припомнить такой момент. Хома Брут как-то упоминал что-то такое, но он считал красоту Насти ― впрочем, как и красоту двух других ведьм ― исключительной, и уж точно не человеческой. Жданна была прекрасна, как осенний холодный день, Наташа ― как зимняя стужа, а Настя ― ранняя весна. Он отдавал им должное, но считал, что таящийся за красивой внешностью железный характер куда симпатичнее. Впрочем, мнение его было субъективным, доверять было сложно. Николай ел пирог с поистине детским восторгом, и не уставал хвалить Настю. Смущенно поинтересовался, можно ли добавки, и девушке пришлось встать, чтобы угостить гостя еще раз. На улице внезапно выглянуло солнце. Его лучи проникли сквозь стекла и ослепили писаря. Заслезившиеся глаза не могли разглядеть ничего, кроме тонкого, хрупкого силуэта Анастасии, окутанного разноцветным сиянием. Эта неясная картина почему-то врезалась в память, вызвала смутную тревогу, которую Николай списал на помутившееся зрение. Пока он тер глаза, рискуя навернуться со стула, солнце вновь скрылось за облаками Но ослепив его, свет не остановился. Солнечные лучи словно проникли через глаза в разум, заполняя все внутри Гоголя кристально-чистым светом. Писарь подался вперед, словно мог развеять этот свет. ― В Диканьке редко просыпается солнце, ― заметила Анастасия, на несколько секунд засмотревшись, а потом услышала шум за своей спиной. Скосив глаза, она уловила момент, когда Николай Васильевич упал на пол. Она круто развернулась, и метнулась к нему, в спешке оставляя тарелку с пирогом так сильно, что та отлетела к стенке и у ней надкололся краешек. ― Николай? Зрачки в его глазах были расширены, как после принятия наркотических средств. Его сотрясала слабая дрожь, а в следующее мгновение, когда она позвала его, тихо и опасливо: «Никки?», глаза его закатились, и он замер. Настя вздохнула, поглаживая писаря по темным волосам. Очередное видение. Это, вероятно, было ужасно. Среди всех девушек Петербурга, она выделялась своей красой. Стать и гордая осанка и вовсе демонстрировали, что никому с ней не сравниться. Николай никогда не любил жару, зной, и в этот июльский вечер было довольно прохладно. Поэтому молодой барин вышел на прогулку, причем один, без сопровождения. Заставить Якима остаться дома было сложно, он был намерен сопровождать своего барина ― ведь неизвестно, где мог случиться очередной приступ. Но Гоголь умел быть хитрым, когда хотел, поэтому сейчас он прогуливался один. Ее он увидел сразу. Она стояла над рекой, вцепившись руками в поручни до белых костяшек. Она выглядела такой… уязвимой, и при этом мрачной и решительной. Как писатель, Николай умел замечать особую красоту. И вот красота этой незнакомки была какой-то… нереальной, потусторонней, хотя Гоголь не видел ничего, кроме ее фигуры в строгом платье синего цвета, и нескольких прядей светлых волос. ― Вам нужна помощь? ― услышал Николай свой собственный голос. Девушка повернулась, но разглядеть ее лица он не смог. Он приблизился. От девушки веяло каким-то холодом и страхом. ― Я в порядке, благодарю, ― ровно ответила она. ― Все хорошо, не переживайте. ― Вы выглядите несчастной, ― продолжал Гоголь, и сам удивился своей настойчивости в отношение к незнакомой девушке. ― Выгляжу, ― согласилась она. ― А вам-то что за дело? Гоголь пожал плечами. Действительно, ему-то что. ― Вы давно в Петербурге? ― спросил он. Незнакомка хмыкнула. ― Может, я здесь живу. ― Вы не похожи на здешних, ― заметил Николай. ― Вы… вы живая. Девушка снова посмотрела на него. На том месте, где должны были быть ее глаза, мелькнули яркие голубые сапфиры, и в лицо ему вылетела сова. Белая сова, каких Гоголь видел только пару раз в своей жизни. Он резко вдохнул, и обнаружил себя все там же, где упал ― на полу кухни. Настя уложила его голову к себе на колени. ― Ты очнулся? ― облегченно выдохнула она. ― Ты напугал меня. Как ты? ― Как и всегда после видений, ― слабо проговорил Николай, с трудом садясь. Настя попридержала его за плечи. Ее серое платье с бордовой вышивкой волочилась по полу, собирая частички пыли, и Николай уже собирался сказать, что не стоило ради него пачкать платье, как вдруг понял, что за время видения охрип настолько, что ничего сказать не мог, лишь надрывно хрипел отдельные строки. Интересно, он говорил в слух? Вероятно, что-то мог говорить, потому что Настя смотрела крайне обеспокоено. ― Подожди, я дам тебе воды, ― сказала она, поднимаясь, легкая и быстрая, как кошка. Быстро наполнила стеклянный стакан и протянула Гоголю. От воды исходил легкий мятный запах, и она приятно охладила сухое горло. Настя, не волнуясь о состоянии своей одежды, присела рядом, изящно, точно на пикнике, и с интересом глянула на него. ― Что было на этот раз? Что вызвало видение? Точно, она же взялась ему помогать контролировать его внезапные приступы. Николай сел ровнее, облокачиваясь на стол рядом с Настей. ― Я смотрел на тебя, ― честно признался он. ― И что ты увидел? «Твой свет» ― хотел сказать он. Потому что это было правдой, но звучало все еще слишком безумно. Как и все, что происходило рядом с ними. ― Просто… твой силуэт, ― сказал Николай, потому что это было правдой. Свет выхватил ее из окружающего мира, впечатал в его разум, и тогда пришло это видение. Странно, но Гоголь не мог вспомнить то, что увидел ― он никогда не переживал подобную встречу. И он никогда не видел Настю до приезда в Диканьку. Он прикрыл глаза, все еще справляясь с привычным головокружением, и не видел, как Анастасия напряженно закусила губу. Ей очень хотелось самостоятельно управлять собой и своими чувствами, а не подчиняться ужасным кошмарам. Она всё ещё считала себя независимой. Только вот сейчас видения Николая все рвали и перекраивали, и странный шар около сердца всё рос и рос, набирая силу. Отвратительное бремя давило на плечи ужасным камнем, будто её приняли за атлета и взвалили на хрупкие кости штангу с шестью блинами на каждой стороне. ― Барин, мне сказали…― Яким резко распахнул дверь в кухне, но замер с открытым ртом, когда увидел своего барина и дочь погибшей хозяйки постоялого двора в таком положении. На полу, рядом с друг другом, со сцепленными вместе пальцами. ― Вибачте, не повинен був… ― заметил Яким, от волнения переходя на украинский. Николай тихо фыркнул ― «простите, не хотел…». Но помешал же. Интересно, как Яким вообще нашел их? Впрочем, в такой деревне как Диканька, каждый может сказать о том, что писарь входил в новый дом Насти, если Яким спросил бы. ― Что-то случилось? ― спросила Настя совершенно спокойно. ― Там це... Нове вбивство, ― произнес Яким, и барин со своей девушкой мгновенно подобрались. Новое убийство. Настя обеспокоенно нахмурилась. А где Жданна? Странное чувство около сердца никуда не исчезает. Это чувство стало её верным спутником во всех действиях, мыслях и поступках, и порой Настя очень сильно сомневается, ибо сложно всё это. Да и не просто сражаться, когда что-то ужасно тяжелое, но незримое давит на плечи, будто сгибает вдвое, ломает пополам. И, конечно же, очень страшно ощущать, как что-то сильное и сметающее рвется из самых глубин, обещая, если не выпустить, сорвать всё изнутри, но наружу вырваться. ― Прости, ― пробормотал Гоголь, поспешно поднимаясь и поддавая руку ей. Руки у него тряслись, но хватка оказалась крепкой. ― Я должен идти. ― Удачи, Николай. Гоголь слабо улыбнулся ― он все как-то делал в пол силы, и улыбался, и боялся, и чувствовал, и жил. Тень прошедших смертей из детства так и не развеялась над ним. И сейчас он был там, где смерть в шинке выпивала между казаками, и заглядывалась на проходящих мимо девиц. Настя понимала, как сложно ему было. Яким вышел, и Гоголь потянулся, чтобы поцеловать ее в щеку. Настя улыбнулась. Ему все говорили, что она ведьма, и он им верил. Ее называли «ведьмой», потому что она разговаривала с животными и как-то по весне завела себе ворона, который воровал золото и нападал на прохожих, что косились на Аксимову со злостью. Говорили, она спала в кровати с рысью и жила под одной крышей с ручным кабаном. Она считала, что следует жить просто, в близком общении с природой. Животные дали ей то, чего она не получила от людей. Он верил в это. Но боялся ли? Нет. Николай любил Настю, и знал это совершенно точно. *** Поместье Идрисовых стояло нетронутым, все еще тут, в Диканьке. Кое-что, разумеется, изменилось ― здание было украшено теперь трещинными, а сад разросся так, что проникал в поместье через заднюю дверь. Насте всегда нравился дом Идрисовых, тут было тихо и спокойно, и ужасно много места, чтобы спрятать то, что опасно хранить дома. В бывшей хозяйской комнате Хома Брут устроил себе что-то вроде лаборатории, в библиотеке была сотня различных книг по колдовству и тому подобному. Только одна комната осталась нетронутой ― комната Натальи Павловны. Иногда, входя в нее, Настя поражалась тому, как все осталось неизменным ― словно ее хозяйка вот-вот ворвется в нее, свежим порывом ветра, распахнет все окна и звонко засмеется. Настя иногда представляла этот момент, хотя никогда не слышала довольного смеха Идрисовой ― только злой, или ироничный, надменный. Наташа не умела смеяться по-доброму, и Настя никогда ее в этом не видела. В комнате для гостей было несравненно теплее, чем во всем остальном доме. Диканька редко радовала теплом, поэтому Настя могла лишь предполагать, сколько Идрисовы тратили сил ― точнее, их слуги ― чтобы обогревать такой дом. Неудивительно, что Жданна выбрала для себя самую маленькую комнату ― не для слуг, а из гостевых. Там было все для удобств гостей ― кровать, стол, комод. И большой камин. Благо, что Жданне не нужны были слуги, чтобы поддерживать теплоту в комнате. Она даже перетащила сюда ванну, чтобы все удобства были при ней. ― Мне принести тебе свои соболезнования? ― спросила Настя, входя в комнату. Жданна поразительно вписывалась и не подходила под этот вид одновременно. Аксимова при всем желании не могла представить герцогиню в деревенском колорите, и при этом Жданна, с ее степенной, но темной красотой прекрасно вписывалась в мрачную Диканьку. ― По поводу? ― тут же напряженно спросила герцогиня Гуро. Настя расслабленно улыбнулась. ― Про твоего мужа, ― ласково произнесла Настя, улыбаясь, но еще не срываясь на очевидный смех. Жданна громко, облегченно фыркнула. ― Разумеется, ― закатила она глаза. Конечно, они со следователем были связаны не только узами брака и простой любовью. Ведьма защищает своего избранника заклинаниями, заговаривает на жизнь, неуязвимость, и поэтому их связь становится куда крепче. Если бы Яков Петрович действительно умер ― или ему грозила смерть ― Жданна бы это знала. Если она была так спокойно, значит с Гуро все было неплохо. ― Но ты пришла не чтобы справляться о несчастной вдове? Настя усмехнулась, и протянула Жданне уже вскрытое письмо. Герцогиня взяла его и пробежалась глазами по строчкам. ― Я начну готовить ей комнату, ― кивнула Гуро. Тут она ощущала себя почти хозяйкой, но никогда не забывала, кому принадлежит дом. Как и Наташа не забывала, что дом, в котором она жила, принадлежал далеко не ей. ― Надеюсь, она не обидится, что я тут немного похозяйничала. ― Уверена, ей будет только в радость, ― Аксимова вздохнула. ― Таш ненавидит этот дом, и она будет рада, что ты что-то изменила. Жданна взглянула на нее своими темными, пронзительными глазами. ― Ты здесь не только из-за этого? Настя тяжело вздохнула. Она села, расправила юбку, и внимательно посмотрела в глаза Жданны. ― Как ты поняла, что Гуро ― тот самый? Жданна посмотрела на Настю так, словно та спросила что-то очень глупое, или внезапно задала вопрос «Почему небо голубое». ― Думаю, тут будет верно сказать, что меня к нему направили, ― заметила Жданна, и говорила она не только о Лане. Конечно, старая ведьма сводила своих избранниц только с теми, с кем они были бы счастливы на всю оставшуюся жизнь, если эта жизнь будет. Можно сказать, что из тысячи вариантов Лана подводила их к одному верному, и для Жданны это было очевидно. Яков был сильным, уверенным в себе человеком, спокойным, который уважал ее и ее желания, и считался с ее мнением, а она взамен давала тепло, уют, и делала то, на что не считала себя способной ― создавала семейный очаг, и ждала мужа домой. Конечно, в перерывах она была злостной ведьмой, которой не хотелось умирать, но это были мелочи. А Наташа и Бинх? Буйная, неуправляемая девица, которую не смогли полюбить в семье, и которая считала, что у нее никого нет. В своих попытках доказать ссыльному офицеру, что он достоин любви, она сама влюбилась в него, а Бинх ответил ей взаимностью. Они подходили друг другу, как разбитые куски одного предмета, и в попытках доказать значимость друг друга внезапно понимали, что и они могут быть важными. Кроме того, Наташе с ее характером не помешала бы сильная, мужская рука, которая удерживает от необдуманных и рисковых поступков, а у полицмейстера, судя по всему, рука была что надо. Но сейчас Жданна имела ввиду не только судьбу, Предназначение, и все прочие колдовские элементы. Яков как-то со смехом рассказал о том, что на тот судьбоносный бал его привели едва ли не силком, причем Александр Бенкендорф очень уж расхваливал новую балерину. Понятно, что в официальном знакомстве балерины и следователя не малую роль сыграли и простые люди ― отец Беркут был в том числе. ― Что-то не так у вас с Гоголем? ― спросила Жданна ненавязчиво, прекрасно понимая, почему Настя вдруг задает такие вопросы. Опасливый кивок лишь подтвердил сомнения Гуро. Она тепло улыбнулась и положила руку на холодное плечо Аксимовой. ― Все будет хорошо, не переживай. Едва ли Предназначение можно спутать с каким-то даже самым сильным чувством. Или дело не только в этом? Жданна всегда безошибочно угадывала эмоции других и могла на них воздействовать. В этом была ее «птичья искра». Прадеды Беркут такого понятия в дневники не вводили, но Хома Брут выяснил ― и никогда не рассказывал как, за что Идрисова частенько называла его лисом ― что помимо очевидного преимущество перед другими ведьмами, ведьмы-птицы обладают особыми талантами, искрами. Они могут присутствовать и у других ведьм, но именно Птицы становятся наиболее явными обладательницами. Жданну нельзя было обмануть, когда речь шла о чувствах. Наташа шутила о том, что когда Яков Петрович все узнает, сложно ему будет обманывать жену словами «все хорошо», когда это далеко не так. Жданна скромно улыбалась, Хома смотрел с легким неодобрением, Настя пропускала такие шутки всегда мимо себя, а Наташа тихо смеялась. Ей многое казалось смешным, правда иногда она могла быть слишком жестокой в своих высказываниях. Жданна никогда на нее не обижалась, потому что каждая из них справлялась с тяжким бременем как могла. Наташе было легче смеяться, Жданне ― переживать о других, мелочных делах, например, какие занавески пошить в гостиную, а Настя всегда отмалчивалась, словно если молчать, то проблем станет немного меньше. Однако, не только искра Жданны заставляла говорить правду. Иногда они могли недоговаривать чего-то Хоме Бруту ― хотя это бывало безумно редко ― но друг от друга ничего не скрывали. Не было того, что одна не могла сказать другим. Для них это было сложно поначалу ― раскрываться абсолютно чужому человеку. О том, что произошло с Наташей, они узнали от нее самой совсем недавно. Она бережно хранила имя полицмейстера и шипела как кошка, когда его пытались вырвать у нее. Жданна нашла подход к ней, а потом свела ее с Настей. Насте было стыдно в этом признаваться, но Наташа ее пугала своей дикостью и странностью. Нет, бывшая маркиза не обезумела, не стала жалким подобием человека. Величия и грации в ней было больше, чем в Аксимовой, она никогда не позволяла себе выглядеть неопрятно, всегда красивая, пусть и простая прическа, и аккуратные, даже если и недорогие платья. Идрисова была аристократкой до мозга костей, однако смотря на нее, Настя видела человека, который все потерял. И эта потеря зажигала в Идрисовой дикое безумие. Это пугало Настю. Когда Анастасия призналась в этом, Наташа не обиделась ― она не умела этого делать, казалось. Лишь невесело усмехнулась, и пошутила что-то про это. Настя эту шутку не запомнила. Возможно, к лучшему. Но если они не могли полностью доверять друг другу, то кому? Кто еще у них был, кому они могли испытывать столь же абсолютное доверие? Никого. И им приходилось уживаться вместе ― три такие непохожие девушки с похожей судьбой. Поэтому Настя никогда не врала Жданне, да и Наташе тоже. Бывшая Беркут была для них поддержкой и опорой, сильной материнской фигурой, которой в свое время не было ни у Аксимовой, ни у Идрисовой. Анастасия рассказывала ей все-все. ― Когда-нибудь он все узнает, ― тихо произнесла она. ― Николай. И что мне тогда делать? ― Когда-нибудь, и мой муж, и Бинх все узнают, ― заметила Гуро. ― Я говорю не только про это. Я говорю про то, что было в Петербурге. Жданна слабо улыбнулась. ― Мне казалось, все было не так плохо. Настя покраснела и что-то пробормотала. Жданна не стала переспрашивать, предоставляя Аксимовой самой решать собственные задачи в голове. И Насте, и Наташе нужен был взрослый наставник, кто-то, кому они могли доверять полностью, и таким человеком стала для них Жданна. Они приходили к ней с любой проблемой, разница была только в том, что Настя всегда выслушивала советы, а Наташ просто не хотела тащить свой груз в одиночку. ― Но один обман ― это одно, ― собрала свои мысли в кучу Аксимова, и смогла сформулировать то, что ее волновало так сильно. ― Двойной обман это уже слишком. Можно простить, когда тебя обманывают ради сохранения жизни. Но обмануть просто потому, что это было неправильно ― ужасно. Жданна хотела было спросить, а что именно «было неправильно», но так и не решилась. Настя скомкано с ней попрощалась, и ушла. Герцогиня Гуро проводила ее задумчивым взглядом, думая о своем. Она переживала за них обеих ― и за Наташу, и за Настю. Наташа была самой младшей из них, ей не так давно исполнилось девятнадцать лет. Гордость, непокорность и непримиримость с судьбой кипели в ней, толкая порой на безумное поведение. Но Аксимова ― она была совершенно другой. Жданна знала, что та пыталась несколько раз переиграть судьбу, но у нее не получилось, и теперь Настя продолжала с молчаливой покорностью выполнять то, что должно было. Она была тихой, спокойной, как скованная льдом речка, и иногда Жданну пугала эта тишина. Она видела в светлых глазах Аксимовой настоящие бури, но они были слишком быстрыми, чтобы Гуро могла понять их и присмирить. Настя была хорошей девушкой, но в ней крылись настоящие арктические льды. Жданна часто не могла понять ход ее мыслей, чем была искренне расстроена. Даже с Наташей, которая была младше ее на шесть лет, Гуро нашла общий язык, и даже если с показательным нежеланием, но Идрисова помощь принимала, то Настя не желала принимать чью-то поддержку. Настя шла обратно в деревню вдоль реки, наслаждаясь мерным журчанием воды. Наташа воду ненавидела, а Насте она приносила мрачное успокоение. Как ведьма, она чувствовала много погибших душ, что скрыты под мутной водой. Вода ― мощный источник энергии, и попавшие в нее мертвецы оказываются навсегда привязаны к ней. Редко кто мог найти путь из подводного царства, особенно самоубийцы. Настя еще девочкой, ради развития своих сил, провожала некоторые души в мир иной, и если просто умершим ― тем, кому можно было помочь уйти. Вода была мрачной и злой. Настя ее не любила, кроме отдельных мест. Она уже была недалеко от дома, когда ее окликнули. ― Привет, сестренка. Мавка сидела на берегу, по-детски беззаботно покачивая голыми, худыми белыми ногами в воздухе. Настя слабо улыбнулась, и свернула, направляясь к девушке. ― Оксана, ― поздоровалась она, присаживаясь рядом с давно умершей сводной сестрицей. ― Давно тебя не было. Как ты? ― В подводном царстве-то? ― мавка фыркнула, тряхнув пышными, каштановыми волосами. Настю обдало запахом тины и воды. ― Ну, знаешь, прохладно, сыровато, горы трупов, как всегда. ― Ты сама отказалась уйти на покой, я тебе предлагала, ― отстраненно заметила ведьма. Узнав о беде Оксаны, она предложила сопроводить ее на тот свет, но Оксана не согласилась. А потом в свои руки ее забрала Ганна. ― Да. Но как покинуть землю, когда вокруг столько интересного. И когда столько много интересных личностей. Ты уже познакомилась с новым дознавателем? ― Настя не ответила. Оксана рассмеялась. ― Ну да, разумеется. Вы уже познакомились, как я могла этого не заметить. Оксана по-своему нравилась Насте. Это была веселая, немного язвительная и самодовольная девица, пусть и мертвая, но Настя всегда ценила тех, кто знал себе цену, и мог вести себя достойно. Кроме того, их одинаково объединяла ненависть к Ганне ― для одной она была мачехой, для другой матерью. Когда было совсем плохо, Настя приходила на запруду, и приемная сестра поддерживала ее, подбадривая. Кажется, ее всегда веселила мысль о том, что Ганна получит по заслугам от своей дочери, знает это, и трясется в страхе перед Настей. ― Оставь Николая, ― спокойно произнесла Настя. Она вообще не была ревнивой. Если Жданна периодически могла дуться на любимого супруга, то Аксимова никогда никого не ревновала, и надеялась, что делать этого не придется. ― Ты знаешь, что он мой. ― А Лиза это знает? Настя сцепила зубы и промолчала. Графиня. Николай успел с ней познакомиться, еще по самому приезду, но Настя его не расспрашивала на эту тему. Намного важнее было заинтересовать Николая в ней, скрепить их связь. Николай, казалось, тоже интересовался только этой девушкой, и больно не смотрел на других. Настя чувствовала, что он по природе был однолюбом ― вероятно, Лана Щитилина внесла это качество в Якова Петровича, Александра Христофоровича и Николая Васильевича. Видимо, чтобы ее дражайшие многократные правнучки не переживали еще и по этому поводу. С Данишевской… Все было не просто. Настя никогда не могла о ней толком думать. Все время, размышляя о графине, ее мысли словно наполнялись тяжелым туманом, и она переводила направление собственных мыслей. Это было словно ты идешь куда-то, а потом забываешь направление, разворачиваешься, а пока находишь отправную точку забываешь, куда шел. ― Слушай, ты всегда знаешь тут больше всех, ― Оксана довольно улыбнулась, обрадованная похвалой, и кивнула. ― Сегодня с утра кто-то умер. Кто это был? ― А, это, ― Оксана заметно погрустнела. ― Хавронья, местная. Баба лет сорока или того больше, ― Оксане по ее вечной молодости казалось, что сорок лет ― это уже конец жизни. Для многих так и было. Но по своему обыкновению, мавка отзывалась о людях в возрасте с легким пренебрежением. Если что и нравилось ей в смерти, так ее вечная молодость и красота. ― Всадником? ― спросила Аксимова, хотя точно знала, что нет. Всадник убивает молодых девушек. ― Этого не знаю. Мы не говорим о нем, ― мавка поёжилась, но несвойственная ей серьезность и страх продлились недолго. Оксана села на корягу над водой, весело болтая ногами, точно юная девица, мурлыкала какую-то песенку, и на несколько секунд Настя ей позавидовала. Ей не хватало этой беспечности и легкость. Когда ты мертв ― тебе уже нечего бояться, то, что страшит людей более всего тебя не коснется. Ни холод, ни голод, ни болезнь, ни смерть тебе не страшны, а с одиночеством можно что-то сделать. Но Настя в свое время тоже умерла ― она помнила эти отвратительные красные розы, чей запах мешался с сыростью петербургского переулка. Иногда этот запах снился ей во снах. Так почему же она должна была продолжать жить, страдать и существовать? Почему бы не раствориться в уютной темноте? Даже запах своей смерти она была готова терпеть ― розы и сырость. От таких мыслей привычно зажгло в боку. Кажется, она была единственный из всех, кто пытался покончить с собой после всего ― «кажется», потому что она не была уверенна, что Наташа не пыталась убить себя в монастыре. Настя знала только то, что это был сложный период для них обеих, поэтому она решила не доставлять неудобства еще и своими проблемами. Но по взглядам, она понимала, что Жданна в курсе ее попыток. И Наташа тоже ― хотя ни одна, ни другая словом или действием не осудили ее. Настя пыталась повеситься — это был один из немногих способов убийства, который Лана не применяла к ним. И, конечно, у нее ничего не получилось. Она почувствовала, уже просунув голову в петлю, как за спиной кто-то зашипел, закаркал, и больно ударил ее по затылку, словно клювом. Стул вылетел из-под ее ног, но также быстро и надорвалась веревка. Если что Настя и поняла, никто не даст ей умереть. Никому из них. *** Николая не было на постоялом дворе, когда она пришла. Она проверила, как дела у Христины, и вернулась к себе домой. Судя по тому, что она узнала, Хавронья умерла прямо на свидании со своим любовником Поповичем. Тому теперь постоянно встречается красная свитка и свиная голова, которые, по народным поверьям, служат символом супружеской неверности. На месте преступления был начерчен знак Всадника, но это было лишь подлогом ― Хавронью убил ее муж Солопий. Дело было закрыто. Сегодня вечером Солопий отгуляет на свадьбе дочери, а потом отправится отбывать наказание за убийство. У Насти жутко болела голова целый день. Николай вернулся поздним вечером, и бегло заглянул к ней. Найдя ведьму в плохом расположение духа, он спросил, не нужно ли ей чего. Настя хотела только заснуть и проснуться уже без головной боли; о своих желаниях она и сообщила Гоголю, и тот с пониманием оставил ее. Возвращаться домой не было никаких сил, поэтому девушка осталась в своей старой комнате на постоялом дворе. Она зажгла самодельные свечи из ромашки и сбора из первоцвета весеннего, лаванды, розмарина, мяты и валерианы. Выпив горький чай с имбирем, девушка закуталась в одеяло и заснула. Долго спать у нее не получилось. Настя не знала, прошла минута или уже прошел час, как вдруг ее выкинуло из липкого кошмара. Девушка глубоко дышала, стараясь прийти в себя. В ее сне Николай был в лесу с доктором и кузнецом, и сражался против темного духа. Сильного темного духа, приобретший вид ведьмы. Аксимовой было сложно узнать ее, эту изувеченную, мертвую душу, но в итоге она увидела. Хавронья, неверная жена. Убитая неизвестным женщина с огромным чувством ненависти. Настя раздраженно зашипела, и выбралась из кровати. Она чуть не упала, запутавшись в одеяле, но быстро выпрямилась. На ходу отбрасывая одеяло, она даже не обулась, выходя во двор. Темная ночь окутала Диканьку, вокруг было неоправданно тихо. Настя кожей чувствовала темную энергию, исходящую от леса, и кончики пальцев у нее завибрировали. Так было всегда, когда рядом был враждебно настроенный представитель темного мира, вся сущность ведьмы ― ведьма-птицы, на порядок чище остальной нежити ― требовало защититься и дать отпор. Настя вздохнула. Нестись через лес куда-то, где теперь царствовала мертвая ведьма было плохой идей. Хавронья своей темной силой создала вокруг себя негативное поле, и Настя могла потерять много сил, превращая его в свое, или хотя бы прорываясь сквозь злую энергию. То, что она планировала сделать, было куда легче, однако все так же требовало много сил. Ну что же, в данный момент она хотя бы не рисковала превратиться из белой совы в саму себя на глазах у Николая. Анастасия нашла молодое, крепкое деревце на заднем дворе, и приложила к нему руку. Оно выглядело до неприличия здоровым и полным сил, казалось, будто оно росло на глазах. Хорошие деревья рядом с жилищами обеспечивали ведьмам связь со всей округой, особо сильная ведьма могла протягивать свои каналы по связи с деревьями на многие-многие километры. Настя охватывала все свои владения ― от Диканьки почти до самого Петербурга. Правда, это было немного проще, потому что Жданна выращивала деревья рядом со своим домом и поместьем своей бабушки, где жила Наташа Идрисова, с помощью магией, поэтому им всегда было легче найти друг друга. Деревья не передавали слова, лишь эмоции, но связанным кровью и магией ведьмам этого хватало, чтобы понять, как чувствует себя другая ― расстроена, напугана или же радостна. Аксимова сосредоточилась и приложила ладонь к дереву. По нему тут же пробежалась легкая, почти незаметная глазу, но ощутимая рябь, тонкие веточки колыхнулись, и на них начали распускаться листья. Настя прикрыла глаза. Руки у нее были самыми обыкновенными, тонкими и бледными. Никаких признаков магии, но все-таки Аксимова была ведьмой, а каждая ведьма прочно связана с землей, на которой родилась. Дыхание было неровным, воздух с шумом выходил из легких. Настя потерла виски и поплелась обратно в комнату, чтобы теперь точно заснуть надолго. Иногда ей казалось, что магия не приносит ничего, кроме боли. Закрыв глаза, Аксимова призвала свою силу, призвала силы роста и цветения, чтобы наполнить это ослабевшее дерево мощью, чтобы заставить его расцвести и наполниться силой. Это оказалось неожиданно трудно. Поначалу она даже подумала, что ничего сделать нельзя. Там, где ведьма-птица привыкла находить поток магической энергии, мощной, могущественной и готовой ей подчиниться, теперь не было ничего — только пыль… Вдруг к горлу подкатила противная тошнота, Настя отпрянула от дерева и закашлялась. ― Чертова ведьма, ― пробормотала она. Хавронья ― то, что осталось от нее ― была слишком сильной для вчерашней простой женщины. Пробиться через ее темное поле оказалось сложно, но яркие картины, что тревожно передавали живые деревья рядом с Настей, оказались сильнее страхов. Николай нужен был ей живым. Это было по-женски эгоистично, осознанно привязывать к себе мужчину ведьмовской харизмой, но Настя не могла иначе. Она знала, что в глубине души писателя, не закрытой ее колдовством, что она ему дорога. Николай Васильевич был еще молодым человеком, замкнутым и сдержанным, столь внезапные для него сильные чувства были неожиданностью. Поэтому его бросало из крайности в крайность ― он то желал быть как можно ближе к ней, то, испуганный, начинал соблюдать дистанцию. Настя не злилась. Она хорошо понимала его чувства, и ждала, пока он справится с ними. У нее самой было только одно дело, в котором стоило спешить. Кем бы не был Николай ― темный, или даже колдун ― она не могла оставить его одного наедине с ужасным духом. Поэтому, сосредоточив все свои силы в ладонях, она снова коснулась коры. Энергия выстрелила мгновенно, и Аксимова почувствовала, как ее сила, словно волна, побежала через все деревья. Боясь, что она может застрять где-то на половине, заставив ярко цвести какой-нибудь старый бук, а не сделать то, на что рассчитывала ведьма. Теперь она снова и снова вливала силу, подгоняя колдовство вперед. На этот раз ей легче удалось справиться с волной тошноты, нахлынувшей, как только она приступила к колдовству. Настя сжала зубы, закрыла глаза и продолжала призывать силы Птиц. И вот, наконец, после долгих минут ожидания она почувствовала… слабое подергивание на том конце магической цепи. Что-то вроде еле слышного ответа, но, чтобы получить его, ведьме пришлось приложить огромные усилия. Настя видела, как ее сила, словно кокон паутины, обволакивает Николая, защищая от темных сил, и увеличивая его собственные. Несомненно, магия ведьмы останется в темном, но он скорее всего потратит ее на свои видения, поэтому Аксимова не переживала о последствиях. Пот ручьями тек по ее лицу. Настя открыла глаза. На высохшей ветке появилась крохотная почка. Как символ того, что все получилось. — Чтобы вас всех… — обессилено произнесла Настя, ее колени дрожали от перенапряжения. Легкое дуновение ветра и тихий, хищный рокот оповестил том, что Настя теперь не одна. ― Это небезопасно, ― шепотом проговорила Жданна за спиной, и Настя неожиданно почувствовала себя сильнее и увереннее, как всегда, когда она была не одна. — Я знаю, — безнадежно вздохнула Аксимова. Она и вправду рисковала, причем очень сильно ― магия была как следы, ее можно было легче отследить в пространстве. Собственно, из-за этого они до сих пор не определили личность Всадника, и были вынуждены беспомощно наблюдать за расследованием. У Всадника не было таких «магических следов», его было невозможно выследить. От Жданны исходила волна тепла, доброты и привязанности. И легкий трепет, как от дурного предчувствия. Настя опять закрыла глаза и попыталась собрать каждую капельку волшебства, которая была в ней. Колдовство заструилось по жилам, медленно наполняя силой, но это оказалось мало. Даже для такого простого и естественного действия приходилось подавлять тошноту и противостоять тупой, вязкой как трясина силе. Настя закашлялась, схватилась за дерево и снова затряслась в жестоком приступе кашля. Потом медленно открыла глаза. — С тобой все в порядке? — Жданна обеспокоено глядела на нее. «Конечно, — хотела сказать Настя. — Все чудесно». Но это было не так. — Ммм… не совсем, — пробормотала Аксимова. И тут ее дрожащие ноги подкосились, и она безвольно опустилась на землю. Жданна ― плавно, не теряя привычной для нее грации ― опустилась рядом, прикладывая руки к груди светловолосой ведьмы. — Не двигайся, — велела она. — Дай мне восстановить твои силы. Ты просто исчерпала себя, вот и все. Исчерпала себя за пять минут, чтобы окружить защитой одного человека. И то, что он был на дальнем расстоянии, и находился за барьером темных сил, для Насти оправданием не было. Она могла справиться лучше. ― Никчемная из меня птица, — пробурчала Настя. — Ты очень хорошая ведьма, — уверенно заявила Жданна. — Просто в этом случае ты не успела накопить достаточно сил, и все происходило очень далеко от тебя. И темное магические поле, ― Жданна покачала головой. ― Чудо, что ты вообще его пробила. Это было сложно, и это любому видно. Я бы сказала, тяжелый случай истощения. — Ты права, — казалось, Настя больше никогда не сможет пошевелить ни рукой, ни ногой. — Я имела в виду не тебя, а природу, — смутилась Жданна. Графиня побыла с ней еще немного, проследила, чтобы девушка легла в постель и уснула, и лишь после этого покинула постоялый двор. Настя сквозь сон почувствовала, как покинула ее родственная сила. Спала она все так же отвратительно. Картины кошмаров ― которые ей любезно подкидывали деревья, которые видели вчера всю это чертовщину ― крутились у нее в голове, не давая нормально заснуть, но и не позволяя вынырнуть из липкого сновидения. Но как вчера она не посчитала все обстоятельства, которые осложнили спасения Николая, важными для внимания и оправдания, так утром не нашла достойной причины чтобы отлынивать от своих обязанностей. Поэтому, быстро приведя себя в порядок ― постоянное нахождение рядом с аристократками отныне не позволяло Насте появится перед людьми в несобранном виде ― она нашла Христину, и принялась исполнять свои прямые обязанности новой хозяйки постоялого двора. Она проверила отчетные книги, какие продукты есть, а что можно докупить. Бледные солнечные лучи пробивались сквозь мрачные зеленые кроны деревьев, прохладный ветер наполнял легкие пряными ароматами трав и полевых цветов. Двор был почти пуст, все постояльцы еще спали, зато у простых жителей уже начиналась простая жизнь ― вывести скотину на пастбище, хозяйки начинали готовить завтрак своей семье. Настя рассчитала, что неплохо было бы помочь Жданне привести в относительный порядок заброшенный дом Идрисовых, или хотя бы что-нибудь приготовить к приезду Наташи. Николай Васильевич был тут же, сидел перед почти пустой тарелкой ― видимо, у него был хороший аппетит после вчерашнего. Он был не таким бледным, как обычно, скорее спокойным и уверенным. Так влияли ведьмовские силы на него. ― Настя? ― обрадовано проговорил он, когда заметил свою возлюбленную. В легком, персиковом платье и в зеленой шали, она выглядела почти преступно нежно и трогательно. ― Доброе утро, ― кивнула она, присаживаясь напротив юноши. В руках у нее был бокал вина с травами, они хорошо восстанавливали силы. ― Как вы себя чувствуете? После вчерашнего? ― Уже знаешь, что произошло? ― с легкой, почти смущенной улыбкой проговорил Николай. Настя сдержанно улыбнулась. ― Бомгарт захаживал с утра, рассказывал что-то, но я мало поняла из его пьяных россказней, ― это было правдой, однако доктор и ведьма не обменялись и пятью словами. Впрочем, едва ли доктор вспомнит об этом, если Николай решит проверить. ― Не все ведьмы такие хорошие, как я? Николай слабо улыбнулся. ― Ни одна ведьма не такая хорошая, как ты. Настя улыбнулась. Протянув руку, она взяла со стола молодого человека карандаш, и повертела в руках. Через несколько секунд на нем распустилось несколько зеленых листочков. ― Это был дуб, ― усмехнулась Настя. Николай улыбнулся тоже. Он встал, вынуждая подняться и ее, привычно накрыл ее щеки холодными, бледными руками и потерся кончиком своего носа о ее, дразня её своими невесомыми прикосновениями, которые хотелось углубить — прыгнуть в этот омут с головой, не задумываясь о последствиях. Потому что с ним нельзя по-другому. Он особенный и каждый его вздох, каждое слово и касание — особенные. Хотелось остановить время и продлить этот момент, оставив в памяти сладкие следы от волн нежности, которые накатывают с головы до ног. Ведьма улыбнулась, и Гоголь аккуратно притянул девушку к себе, накрывая её губы своими, окончательно разрушая хлипкую стену между ними, которую они так тщательно выстраивали, чтобы сломать в одночасье.