Глаза и реквием

Признание — не предательство. Что ты сказал или не сказал — не важно, важно только чувство. Если меня заставят разлюбить тебя — вот будет настоящее предательство. (Дж. Оруэлл «1984»)

Сегодня был ужасный день. Самый ужасный день в жизни Джеремии Готтвальда. И вся ирония в том, что он сам приложил руку к тому, чтобы этот день случился. Другое дело, что это, казалось, было неизбежно. Это был самый страшный день Лелуша. Готтвальд видел, как император ходит как на иголках. И, кажется, апогей душевной боли Лелуша настал у алтаря (правда, кроме Джеремии этого никто не понял). Император женился… Джеремия наматывал круги по комнате. Может быть, Лелуш придёт? Но он не приходил. И у Джеремии сердце было не на месте. Что с Лелушем, где он, с той женщиной? «Ты же видел, как он реагировал… за что ты так с ним?» — он ускорял шаг и продолжал корить себя за то, что заставил своего императора пойти на такой шаг. Пока не застыл возле окна. Среди черноты поздней ночи вырисовывался зелёными линиями растений сад с мраморными статуями. Чёрными в ночи и безумно пугающими великанами они выросли среди живого, наблюдая за дорогами, ожидая посетителей. И за спиной такой вот статуи он смог заметить фигуру человека. Человек сидел на земле, поджав ноги к груди и обняв их, ткнувшись лбом в колени. «Лелуш!» Джеремия сорвался с места и уже меньше чем через минуту был в саду. Жёлтый, противный свет ударил в глаза. Этот свет давил, душил. Он подошёл к этому чёрному великану, за которым всё так же сидел человек. — Лелуш, что ты здесь делаешь? — Готтвальд присел и прикоснулся левой рукой к голове императора, но тот резко встрепенулся и отлетел от него, вжавшись в холодный мрамор статуи, где он когда-то читал письмо рыцаря. — Не надо, не прикасайся ко мне… — Что? — И не смотри. И не слушай, — он отвернулся, сгорбился и затрясся. — Почему? — он погладил его по голове, но ви Британия только сильнее её склонил и попытался спрятать от рук рыцаря. — Да потому что я тебя предал! — он всхлипнул, попытался вдохнуть, но в груди случился спазм — Нет, это же не так, — Джеремия потянулся к нему, схватил за руку, и потянул к себе, прижав к груди. — Это же не так, — он гладит его по чёрным волосам, но Лелуш протестующе мычит и воет в его камзол. — Не надо, я же… — Это я тебя заставил сделать. Если кого-то и винить, то меня. Лелуш заорал, ногтями провел по бледной коже на руке, оставив на ней красные следы, до крови растесал, потом на шее. Джеремия схватил его руки прижал к туловищу, а ви Британия кричал, вперемешку с рыданиями, этот вой резал сердце рыцарю. Что он опять наделал?! Лелуш вырывается, толкает Джеремию, рвётся из его рук вперёд, вбок, но рыцарь неумолим. Готтвальд все крепче и сильнее держит его в стальных тисках, не отпуская. И Лелуш начинает царапать тело. — Прекрати! — Оставь меня! — кричит Лелуш, воя от беспомощности и боли, у него чувство, будто это его предали, но это сделал он, он любит Джеремию и так поступил… — Зачем ты делаешь это? Лелуш снова зарыдал, Готтвальд прижал его голову к своей груди. И вот он целуют макушку, гладит чёрные волосы, что-то шепчет. — Я… — дальше ви Британия не говорит, он рвано вдыхает, рвётся ещё раз расцарапать себе кожу. Белый рукав рубашки Готтвальда уже местами красный. — Расскажи мне, — тихо шепчет рыцарь, крепко сжимая Лелуша, обездвиживая его. — Я не хочу, чтобы ты меня касался. Не надо… — на грани слышимости просит император. — Почему? — у Джеремии голос спокойный, одновременно переполненные пониманием, что вселяет в Лелуша спокойствие и уверенность, позволяя говорить дальше. — Я чувствую себя грязным, — он снова дёргается, рыцарь жмёт его к своей груди ещё сильнее, вжимается носом в макушку. — Это не так, — спокойно твердит Джеремия. — Так! — Не так, — в своём спокойствии Готтвальд кажется Лелушу правым, но в груди болит слишком сильно, чтобы просто так принять эту правоту. — Не нужно врать! — крики Лелуша разрывают тишину чёрной ночи, и их слышат, наверное, все. И Лелуш снова пускается в рыдания, он рыдает Джеремии в плечо. Он хочет быть с ним, но ему так противно от самого себя, что хочется содрать кожу, потому что к ней прикасалась эта женщина, которую он должен считать своей семьёй. Но у него есть только один человек, которого он может назвать семьёй, — Джеремия Готтвальд. И он его предал! И пусть Джеремия шепчет ему, что так было нужно, что выбора не было, потому что у императора должны быть дети, что это верный рыцарь вынудил его, он не поверит. Не поверит! Он предал! Лелуш хватается за Джеремию, он обнимает его, впивается пальцами в спину. Воет дальше. И посреди этой боли Джеремия слышит: — Прости меня… — дальше Лелуш задыхается во всхлипе. Готтвальд не может больше это слышать. Его сердце просто не выдержит. Он поднимает за подбородок Лелуша и твёрдо, уверенно говорит: — Ты ни в чём не виноват. И возражения ви Британии прерваны поцелуем. Долгим, нежным, таким же, как и всегда. — Ничего не изменилось, Лелуш. Я всё так же люблю тебя, а ты меня. Я это знаю. И ты такой же, и я тоже. И этого ничто не изменит, — всё так же уверенно говорит Готтвальд, он читает это как мантру для Лелуша, пока тот ловит каждое его слово, всматривается в пляшущие огоньки на золотой маске рыцаря, пока он ищет его взгляд среди этой темноты. У Джеремии единственный глаз такой же, как эти огоньки на маске. Они тёплые, они сулят уют и любовь, доверие, близость… И вот наконец взгляды встречаются. Лелуш обмякает в объятиях рыцаря. Кивает каждому его слову, пока из глаз всё так же льются слёзы, их остаток. — Смотри, какие звёзды красивые. Лелуш, знает, что говоря это, Джеремия улыбается и смотрит со всей нежностью на него. Он улавливает движение головы Джеремии, как он поднимает её вверх, и сам повторяет за ним. Звёзды и вправду красивые. Они мерцают, несколько холодно, но величественно. Они монументальны, вечны. Как их любовь… И на Лелуша больше не давит своей фигурой мраморный ангел, который, казалось, пришёл за ним за его предательство. Он так и засыпает в объятиях Джеремии: сидя на земле и смотря на звёзды. И просыпается поздним утром, в их спальне. Рядом сидит Джеремия и держит в руках чашку кофе для него. Его любимый капучино. И весь вчерашний день на секунду кажется ему кошмаром, потом становится реальностью… реальностью, на которую ему плевать. Потому что его любимый с ним, и он говорит, что ни в чём не виноват. А раз Джеремия так говорит, то так и есть. А Джеремия думает, что он слишком жесток по отношению к Лелушу. Он уничтожил план, влюбил его в себя, вынудил отречься от прошлой жизни, вот теперь женил его… непонятно зачем, потому что наука может многое… Он слишком жесток с ним, и это причиняет боль самому рыцарю. Потому что каждое чувство Лелуша — его чувство, жизнь Лелуша — его жизнь. И Лелуш радостно пьёт кофе, не замечая, как по щеке рыцаря катится слеза. Простить себя сложнее, чем простить кого-нибудь. Но крепкие объятия Лелуша, его улыбка, его тепло, то, как он на него смотрит… всё это заставляет Джеремию подумать, что, может быть, он не так уж и плох. — Я люблю тебя, Джеремия. Рыцарь и сам признаётся в любви. Во второй раз в жизни он говорит Лелушу эти три заветных слова. Он никому кроме Лелуша их и не говорил… — Я люблю тебя, — смотрит сверху вниз на счастливые глаза императора, ви Британии важно это слышать, ему так важно знать, что его хоть кто-то любит, — Лелуш, — Джеремия улыбается. — И этого ничто не изменит.