Бояться нельзя любить

Солурд знал, почему бравая троица, возможно, не без сопротивления отдельных членов, решила ему довериться. На пятом курсе, когда Жаба, — то есть профессор Амбридж, конечно, — сходила с ума, гоняясь за придуманными врагами и эфемерными революциями, он имел преступную неосторожность торопиться мимо неё к Выручай-комнате, по своему обыкновению опаздывая и врезаясь в косяки на поворотах. Кто ж знал, что Жаба — параноик похлеще Грюма, с которым Хогвартс имел честь познакомиться два года назад. Она придумала гениальную в своём безумии вещь: выучить расписание всех курсов старше четвёртого. И прекрасно знала, что ни на какой урок мистер Огилви опаздывать не мог, а для отработки было рановато. Терять, кроме неполученного аттестата, Солурду было нечего — с магическим миром семья Огилви связалась через него и, наверное, в то время лучшим решением оставался окончательный уход в мир простецов. Истрепав нервы, наградив бледным шрамом на запястье и суточной мигренью от запаха молока, чая и корицы, его отпустили. Но дорога в ОД для Солурда с того дня была заказана: он боялся привести в их уютную компанию невоспитанный хвост. Не то чтобы его самоотверженность сильно помогла: буквально через полмесяца Жаба, устав подбирать ключики, разнесла стену Выручай-комнаты Бомбардо. А от запаха корицы его до сих пор мутит. Солурд вспомнил это, понял, когда крайне заинтересованный в случайной оговорке Снейп навис над ним, заслонив собой и мир, и свет, и все пути к отступлению. — Где вы слышали этот запах, Огилви? — допытывался профессор, щуря чёрные глаза и раздувая крылья выдающегося носа. — При чём тут Поттер? «При всём, — хотел ляпнуть Солурд, но язык точно к нёбу прилип. В ноздри забивалась навязчивая полынь, перемешанная с ирисами, и это вызывало лёгкую, нарастающую минуту к минуте, мигрень. — Поттер всегда при всём, особенно у вас». — Поттер? — он попытался разыграть образцовое изумление, но не дрогнувший и чертой профессор прямо намекал: не получилось. И не получится. Но когда это Хаффлпафф сдавался без борьбы? Частенько, на самом деле, но не будем о грустном. — Почему вы вспомнили Поттера, профессор? Снейп отпрянул, его рот приоткрылся, чтобы сказать… что-то, оставшееся неизвестным. Он хмыкнул, презрительно вздёрнув уголок губ, и вернулся к котлу, словно ничего и не было. Действительно, мало ли «Гарри» в школе, что вы сразу о Поттере. Солурд выдохнул. Преждевременно. — Говорите, Поттер пахнет как Амортенция? — тихо и вкрадчиво уточнил Снейп, разливая готовое зелье по тёмным фиалам. Закупоренные, они казались причудливыми чёрными жемчужинами. Солурд следил за осторожными движениями, зачарованный мягким мерцанием жидкости и пластикой рук, и потому не сразу осознал подоплёку вопроса. Зато когда осознал… — Поттер что?.. Это Амортенция?! — он подался вперёд, комкая рукава мантии и восторженно выдыхая: власть над другим человеком, над его чувствами — так близко, только руку протяни. Всего один фиал — или даже меньше — и Эрин будет его! Эрин… прекрасная невесомая Эрин с тонким взглядом гордой орлицы и сахарной улыбкой Венериной мухоловки. Эрин, любящая голубой цвет, ветер и яркие перья. Та самая Эрин, которая отвергла его любовь. Нужно ли? Клан Огилви влюбчив и не сдержан в выборе средств для получения желанной взаимности, но до подлостей они не опускались никогда. И Солурд первым среди них не будет. Он нервно сглотнул, навсегда хороня в себе чувства к капризной Эрин, как и ко всем девушкам до неё, и настороженно посмотрел на профессора. …Снейп смотрел так, словно вольёт порцию Амортенции Солурду в горло, если тот не ответит на заданные вопросы. А потом надругается. И спокойно избавится от тела. Некстати вспомнились все те слухи о прошлом и возможном настоящем «придворного зельевара Того-кого», и, глядя в холодные чёрные глаза, Солурд склонен был поверить всем слухам сразу. Даже тем, где Снейп вампир и по ночам купается в крови девственников, чтобы вернуть утраченную красоту. Солурд сглотнул, передёргивая плечами. — Я даю вам последний шанс сказать правду, мистер Огилви, — пророкотал Снейп, мерно постукивая по парте. — Но я ничего не знаю, сэр, — пролепетал тот, шмыгая носом и переводя словно намагниченный взгляд на фиалы с Амортенцией. Её перламутровый отблеск влёк его, как сирены завлекают моряков в свои сети — мягко, но неостановимо. Они были совсем рядом — лишь руку протяни, и можно будет хоть того же Снейпа заставить плясать под свою дудку. Узнать, почему Гарри пахнет Амортенцией… Почему Гарри?.. — А я думаю, — тихо и угрожающе произнёс Снейп, — что знаете! Не стоило ему рявкать в конце. Солурд, отвлечённый внезапной мыслью, нервно дёрнулся — и по традиции врезался в парту, ту самую, с фиалами рядком. Покачнулся, схватился за первое попавшееся — по иронии, рукав профессорской мантии, — но пальцы соскользнули, и он нелепо растянулся на полу. Заныло ушибленное бедро, колени и клацнувшие зубы, а в левую ладонь, казалось, и вовсе кто-то хищный вонзил кривые зубы. Зазвенело бьющееся стекло, застучали по камню пуговицы. Вскрикнул Снейп, подтягивая ворот поруганной мантии, и этот вскрик напомнил Солурду старые фильмы про индейцев и их боевые кличи. Нестерпимо запахло острыми специями, цветами и чайным деревом. Он зашипел, захныкал, подтягивая пострадавшую руку к груди, и почувствовал, как рукава пропитываются чем-то тёплым и вязким. Разъярённый профессор схватил его за шиворот, поставил на ноги и зарокотал, раздуваясь, как атакующая кобра: — Чш-ш-што вы тут устроили, Огилви?! Минус тридцать баллов с Хаффлпаффа и отработки до конца недели! Нет, две недели! Солурд судорожно сглотнул, чувствуя, как от полыни, цветов и пряностей мир кружится перед глазами, как мокрая одежда неприятно липнет к запястьям, обволакивая пальцы, как горят ладони: и раненая, и целая. Голова, тяжёлая и словно квадратная, ощущалась бесполезным придатком к остальному телу. Он попытался найти точку опоры, вслепую водя руками, и, нащупав подушечками холодное дерево, тут же к нему прислонился, кутая пальцы в длинные рукава мантии и свитера. — Пош-шёл прочь, мальчишка, пока я тебя не убил! Ватные ноги слушались плохо, и всё же Солурд отклеился от парты и, пошатываясь, поплёлся к двери. Голова болела всё сильнее, до жужжащего гула в ушах и заполошно бьющегося в висках сердца. Но, раз профессор так спокойно его выгоняет, значит, ничего страшного не происходит? Верно? …Верно? Ледяные пальцы сомкнулись на горящем предплечье, и Солурд вскрикнул, тут же закусывая пересохшие губы. Хотелось пить и плакать, а ещё отцепить от себя того, кто так жестоко тянет куда-то, сильно и непреклонно — не вырваться. А затем оторвать этому «кому-то» руки, чтобы не швырялся порядочными учениками как бесполезным мусором. Солурд с трудом устоял на ногах, покачиваясь и стеклянно глядя на щербинки каменной стены. Внутри зрело что-то горячее, огненное, безжалостное… И, когда вместо бездушной стены он увидел растерянное, белое до синевы лицо, это что-то взорвалось.