Бояться нельзя любить

Рассуждая о смысле жизни, Солурд обычно вспоминал уютные вечера дома, когда вся семья собиралась после ужина в гостиной, разжигала камин, и в воздухе даже без Рождества витал дух светлого праздника. В их доме пахло кардамоном и ванилью, когда мама пекла булочки, такие вкусные, какие хогвартским эльфам и не снились; а ещё любимыми мамиными ирисами. Которые отец дёргал со всех соседских клумб по очереди, чтобы потом приносить в качестве извинения свежую выпечку. И слушать наигранные причитания мамы, мол, что о нас люди подумают. Люди думали, что им бы такую любовь, огромную и уютную, как лоскутное одеяло. Солурд тоже думал, что если и жить для чего-то, то для такой любви. А пока жил в её предвкушении. — Ты как? Эй, что с тобой? Огилви! Мордред… Сол! Белый силуэт холодом касается лба и висков, шепчет, а затем срывается на нервный крик, и это короткое «Сол» почему-то греет душу. Словно вернулся домой на каникулы, и впереди неделя шуточек и веселья, и мама готовит свои фирменные коврижки, и… Под губами чувствуется атлас чужих губ, мягких и влажных от помады. Скулы сдавливают холодными пальцами, белый силуэт отстраняется, хрипло шепчет: — Глупый-глупый Сол… И толкает в темноту. Он проснулся не в своей комнате. И даже не в спальне Хаффлпаффа. Резко сел, оглядываясь и подтягивая тонкое одеяло к облачённой в серую пижаму груди, которая ещё чувствовала фантомный лёд чужих ладоней. Когда толкают в бездну — это неприятно… «Толкают? Что? Ох, какой бардак в голове…» Белое бельё, хрустящее от чистящих чар, светло-жёлтые ширмы и непередаваемая смесь запахов зелий, перечной мяты и чего-то кислого ненавязчиво намекали: ты в Больничном крыле, Сол, поздравляю. Ему доводилось здесь бывать всего раз или два, ещё сопливым — в буквальном смысле — первокурсником, подхватившим с непривычки к местным сквознякам простуду. Потом крепкий иммунитет дал болезням сдачи, и вот уже четыре года Солурд если и чихает, то из-за чувствительного обоняния. А горло у него от роду не болело. Зато ныла левая кисть, туго перемотанная бинтами, а голова, тяжёлая и пустая, слегка кружилась. Солнце сквозь запылённые окна пробивалось белыми, почти вертикальными лучами, и Солурд понял, что бессовестно проспал два первых урока. А скоро проспит и обед. Откликаясь на эти мысли, тоскливо заворчал желудок. За ширмой зашелестели шаги. — Очнулись, мистер Огилви? — мягко спросила школьная медиведьма, поставив на прикроватную тумбочку поднос с тёмным фиалом и чашкой чего-то вкусно пахнущего. — Ох, и заставили вы нас поволноваться. Она легко всплеснула руками, сложила кисти на белом переднике, тряхнула головой — полы чепчика укоризненно качнулись — и вздохнула. Солурд терялся в догадках. Что привело его в Больничное крыло? Он пришёл на отработку, чем-то разозлил Снейпа, был вышвырнут из лаборатории и… Дыхание перехватило. Сияние. Ему явилось прекрасное Сияние, от вида которого слезились глаза, а губы сами собой расползались в счастливой улыбке. И темнота. Тихая и ласковая, как тёплое одеяло. А где же? Где же?.. — Хорошо, что вы вовремя попали ко мне, всё же отравление Амортенцией — не рядовой случай, — рассуждала медиведьма обеспокоенно, пока вливала в Солурда горькое, вяжущее рот зелье и вручала ложку. Его руки слегка дрожали, а в чувствах и вовсе творилась такая мешанина, что вычленить что-то одно было настоящим подвигом. — Слабость пройдёт, не переживайте. Вы два дня были без сознания, организм ослаб… Ох, ещё и директора Дамблдора неделю как нет, некому… Вопиющий случай! — Как… Два дня? — упавшим голосом прохрипел Солурд, с трудом проглотив ложку горячего безвкусного бульона. Показалось, что по горлу силком протащили ежа. — Как… Отравление? Но… — Ешьте молча, мистер Огилви, — строго отрезала медиведьма, и даже выбившийся из пучка седой волос завился по-особенному сурово, а голубые глаза потемнели. — Ещё успеете рассказать свою версию событий. Солурд счёл за благо заткнуть себя ложкой. Через час в отведённый ему угол просочился профессор Снейп, окутанный запахом ирисов и крепкого чая. Солурд чувствовал себя достаточно сносно, чтобы успеть вспомнить основные вехи прошедшего вечера и кое-что решить. Краеугольным камнем уже второй — четвёртый, если считать лечение? — день были запахи. Они и раньше доставляли Солурду энное количество неприятных минут, но теперь это стало принимать воистину угрожающие масштабы. Как вести себя со Снейпом, говорить ли ему, что тот стал подозреваемым в «Деле о блудящем Поттере», или поберечь своё и без того подорванное несчастным случаем здоровье? Кидаться голословными обвинениями не хотелось, и Солурд решил подождать с этим, пока не докопается до истины. Правда его больше не устраивала, ведь у каждого она своя. Медиведьма — Солурд никак не мог вспомнить, как её зовут — грозно шуршала юбкой и звенела фиалами за пределами его маленького мирка. Снейп вздрагивал каждый раз, как слышал особенно красноречивый «звяк». Он выглядел взъерошенным и помятым, словно эти два дня не студентов привычно учил, а боролся с сотней питонов разом. Неизбежно проигрывал, и его съедали, но почему-то не переваривали, а выплёвывали. И всё начиналось с начала. — Я вынужден извиниться, мистер Огилви, — тихо проскрипел Снейп, морщась от звука собственного голоса, и оттянул от горла жёсткий воротник сюртука, — что не заметил вашего… ранения и выставил вон. Отработки, разумеется, отменяются. Смотрел он при этом так, словно ждал немедленных уверений в вечной дружбе и пылких извинений за разлитое зелье. Солурд подумал, что после такого щелчка по самолюбию Снейп его отравит. А ещё — что ничего удивительнее ему не встретится, можно и умирать спокойно. Внутри поселилось странное чувство утраты, а скулы, казалось, всё ещё сжимали ледяные пальцы, которые хотелось стиснуть в своих тёплых ладонях и греть до тех пор, пока кровь не обратится лавой. — Хорошо, что всё обошлось, — осторожно ответил Солурд, не уточняя, что именно «обошлось», вернее, «обошло» его стороной. — А кто принёс меня сюда? Вопрос показался заторможенному сознанию очень важным, но Снейп лишь скривился, словно залпом выпил стакан лимонного сока с уксусом. Сложил руки на груди, меряя Солурда строгим взглядом (в котором тому померещилась настороженность), мол, а достоин ли ты этой информации, и процедил: — При вашем бессознательном теле записки не обнаружено. И, раз вы настолько пришли в себя, что можете думать о таких глупостях, я пойду. Выздоравливайте. Снейп просочился сквозь ширму, как очеловеченный туман — даже ткань не шелохнулась. Тихо заворчала медиведьма, и враждебные нотки в её голосе трудно было не заметить, а вот разобрать слова никак не удавалось. Снейп процедил что-то в ответ, звякнули фиалы, и всё стихло. Ещё через полчаса — Солурд от скуки секунды считал — в облаке запахов земли, перегноя, травяного сока и ванили ворвалась профессор Спраут, нервно заламывающая руки. Солурд и рад был успокоить своего сердобольного декана, готового за каждого барсучонка биться до последнего, но и слова не смел вставить в быстрое журчание речи. Её голос, мягкий и успокаивающий, возымел воистину магическое действие: Солурд сам не заметил, как уснул. И снился ему белый силуэт, тихо приговаривающий: «Глупый-глупый Сол», и колким снегом просачивающийся сквозь зябнущие пальцы.