Бояться нельзя любить

Во второй раз Солурд очнулся глубоким вечером. Его дыхание сбилось, а горячие пальцы судорожно сжали простынь. В Больничном крыле царила сонная темнота, пронизанная тихими шорохами, гулом ветра за окнами и запахами перечной мяты и мёда. Он сел на постели, повёл носом, втягивая прохладный воздух — не показалось ли. Нет. К запаху мёда примешивались ваниль, щекочущие рецепторы цитрусы и что-то остро-солёное. Солурд тихо позвал: — Ребята? И услышал недовольное ворчание, разбавленное короткими смешками и шелестом ткани. Сначала показалась хмурая Ронова физиономия, затем плечи, руки, встрёпанная макушка Гарри, и, наконец, словно пелена спала — перед койкой оказались два безбашенных гриффиндорца, нагло проникших в Больничное крыло. Первым немую сцену разрушил Гарри, непосредственно усевшийся у Солурда в ногах. Он выглядел бледным и уставшим — круги под глазами, размером с чайные чашки, наводили на весьма интересные подозрения, — но очень довольным собой и миром. Рон казался его негативом: цветущий и угрюмый, он наклонился, поднял с пола блестящую ткань и, свернув в маленький комок, спрятал в карман штанов. Солурд подумал, что, доведись ему носить такой нелепый свитер — красно-оранжевый, с буквой R на всё пузо, — тоже был бы далёк от блаженства. А вот Гарри, казалось, его красно-зелёный, с готической H, ничуть не смущал. Солурд возблагодарил небо, что ни его мать, ни бабушка вязанием не увлекались. — Привет, Сол, — радостно прошептал Гарри, болтая ногами в воздухе. — Слышал, тебя Снейп хотел Амортенцией напоить, но что-то пошло не так, да? Солурд в который раз удивился, какими причудливыми путями иногда ходят слухи. Ты в одном углу замка чихнул, а в другом тебя уже похоронили. — Скажешь тоже, Гарри, — ответил на удивление мирно Рон, замерший рядом с постелью недрёманным стражем. — Кому эта «волчья ягода» нужна. Он вздёрнул губу, как атакующий зверь, и Солурд только глаза навстречу распахнул, мол, ты чего, друг, я же хороший. Творилось что-то неладное, что-то сильно неладное. Солурд не мог понять, какое отношение его скромная персона имеет ко всему происходящему. Логика Рона, судя по всему, эти взаимосвязи видела даже слишком хорошо. — Рон… — укоризненно протянул Гарри, но его мягкий тон не впечатлил даже Солурда, не то что Рона, непримиримо сложившего руки на груди. Знай их Солурд чуть хуже, решил бы, что кто-то кого-то ревнует. — На самом деле всё было не так, — быстро вставил он, опасаясь, что эти двое сейчас устроят словесную баталию и привлекут ненужное внимание. Гарри повернулся к нему, заинтригованный. Рон лениво перевёл взгляд на собственные ногти. — А где Гермиона? — Спит, — небрежно пожал плечами Гарри, — сладко-сладко спит. Его поведение Солурда начинало пугать. Ещё больше пугали огромные зрачки, оставляющие видимой лишь узкую зелёную каёмку радужки. Но он старался не подавать вида. Тем более его палочка, пусть и в большинстве случаев бесполезная, ныне хранилась у медиведьмы в заложниках. — Понятно, — ни черта он не понимал на самом деле. — А я у Снейпа фиалы с зельем перевернул, поцарапался, облился весь — лечусь теперь. Вот и всё. — Скучно, — надулся Гарри, дёргая плечами, — на меня Мыш наш смотрит как-то странно, позавчера вообще подошёл вплотную, почти в макушку уткнулся. И говорит: вы, Поттер, даже дышите неправильно, миллион баллов с Гриффиндора! А сам тоже дышит странно, резко так, проворчал ещё, мол, «не оно». Думал, накинется сейчас и сожрёт, еле удрал. Солурд слушал эти откровения с широко распахнутыми глазами, а Рон — с перекошенным от злости лицом. Они переглянулись, и оба услышали — отражением мыслей друг друга — одно слово: «Песец». Или что-то не столь цензурное, но не менее отражающее их мнение. Гарри нужно было спасать, а вот от кого и чего — оставалось неясным, судя по всему, даже его лучшему другу. — Ты, кстати, успел что-нибудь узнать? — спросил Гарри, шлёпнув ладонью по накрытому одеялом колену Солурда. — Про запах. — Да, я… — он хотел сказать про Амортенцию, про странное поведение Снейпа и вездесущие ирисы, про отсутствие директора, о котором никто не знает, про Сияние, про то, что сам Гарри пахнет уже не так и не тем, про… Но вместо этого он моргнул, слабо улыбнулся и виновато пролепетал: — Не успел, Гарри, прости. Отработка эта… Отравление. Всё так завертелось… — Ага-ага, — несколько раз кивнул тот. Вроде и ответил, вроде и в тему, но отсутствующий взгляд показывал: не слышит. — Я тут подумал, Сол, не надо никого искать. Само как-нибудь, — он покрутил рукой в воздухе, — найдётся. Рон при этих словах — Солурд заметил краем глаза — оскалился совершенно по-волчьи, как зверь, защищающий детёныша. Солурд поймал его взгляд, серый, как предштормовое небо, и кивнул: разберёмся. Рон нахмурился, но кивнул в ответ. Они ушли через пару минут, оставив в честной душе Солурда десятки смутных образов и мрачных подозрений. Поттер пахнет как Амортенция. Пах. Единожды почувствовав её запах, забыть его Солурд уже не мог. Он сжал горячими пальцами переносицу, разбирая запахи на ниточки, но те путались, смешивались, как клубки после игр шкодливого котёнка — не развязать. Голова гудела от противоречивых мыслей. Ещё и «вопиющий случай» не давал покоя. Зачем для этого случая обязательно нужен директор Дамблдор, который куда-то пропал? Что вопиющего в отравившемся зельем ученике? Наверняка каждый третий подросток в Хогвартсе приходит к медиведьме именно с этим диагнозом, а конкретная проблема — уже частности. Он закрыл глаза, откинулся на подушку и принялся караулить сон. «А у Сияния запаха нет», — с мутным удивлением ещё успел подумать, прежде чем его сморило. Прохладным утром, прозрачным и пахнущим всё той же вездесущей мятой, его разбудило тихое переругивание на два голоса. Профессор Макгонагалл и декан Спраут делили шкуру неубитого медведя. То есть его, мистера Огилви, ближайшее будущее. — Мальчику нужно семейное тепло, чтобы прийти в себя! — горячечно шептала декан, потрясая зажатым в коротких пальцах леденцом. — Вы не имеете… — Мадам Помфри рекомендует, — последнее слово Макгонагалл подчеркнула железным тоном, — не выпускать «мальчика» из поля зрения. Отравление было крайне сильным, может случиться рецидив, и… — И это только ваши с Поппи догадки! — непримиримо заворчала Спраут, но Солурд по мягким ноткам, проскользнувшим в упрямый тон, понял, что победа в этой битве досталась не ей. Он чувствовал себя хорошо, голова не кружилась и даже не тошнило. Руки, всё ещё ненормально горячие, лежали поверх одеяла, обе без каких-либо повязок, лишь левую стягивал свежий шрамик. Солурд приоткрыл глаза, из-под ресниц окидывая окружение взглядом. Всё то же Больничное крыло, застывшие друг напротив друга профессора и сосущее чувство голода в желудке. — Пусть мистер Огилви сам решит, что ему лучше, — строго, но уже без злости предложила профессор Макгонагалл, не иначе как кошачьим чутьём заметившая его пробуждение. Декан тут же всплеснула руками, впихнула в его пальцы длинную красно-зелёную конфету — Солурду показалось, что та сразу начала плавиться от жара его ладоней — и заботливо, как любящая мама, подоткнула одеяло. Декана весь Хаффлпафф обожал и боготворил за те доброту и тепло, что она дарила им на протяжении долгих десяти месяцев вне дома каждый год, по мере сил и необходимости защищая подопечных и от Снейпа, и от Макгонагалл, и даже от последствий их собственной глупости. Поэтому, пока она излагала Солурду то, что уже случилось, и то, что, по версии некоторых личностей, — тяжёлый взгляд на Макгонагалл — может случиться, он почтительно внимал. И старался не слишком горевать, соглашаясь остаться на всё Рождество в Хогвартсе. Раз медиведьма, профессора и, кажется, даже стены замка хотели, чтобы он остался — он останется. Будет больше времени во всём разобраться.