Бояться нельзя любить

В просторной комнате за большим праздничным столом разместился весь коллектив школы чародейства и волшебства Хогвартс, вплоть до Филча и его кошки. На стенах перемигивались золотые и серебряные гирлянды, в воздухе парили свечи и светлячки, само пространство казалось искрящимся от магии и веселья. Директор, в красной мантии с летающими по ткани конфетами, размахивал руками, напевая в полный голос рождественские гимны, и сидящая рядом Минерва ему подмяукивала, в такт покачивая головой без привычной шляпы, но с неизменно собранными в пучок волосами. Мадам Помфри сияла пьяной улыбкой и вычурным колье, когда горячо рассказывала юной Тонкс, в этот вечер отличившейся ядовито-зелёным колером, о своём погибшем муже и «Какой был мужчина! Жаль, что совершенно не разбирался в зельях». А та кивала, кося совершенно пустыми глазами на стол и бездумно улыбаясь. Даже строгая мадам Пинс, за бытие библиотекарем приобрётшая стойкую аллергию на шум, лихо опрокидывала в себя огневиски и громко хохотала над неумелыми, размазанными по столу шутками приободрившегося Филча. Рождество уходящего 1996 года выдалось достаточно суматошным, чтобы на время забыть об исследованиях и погрузиться в предпраздничный хаос. Что-то витало в воздухе… не Дух Рождества, увы, какая-то нервозность. И Филиус её чувствовал. Наверное, он единственный её чувствовал. Он веселился со всеми, но исподволь окидывая коллег жадным взглядом — кто же, кто? Кто нашёл его новый проект и так невоспитанно забрал себе, не потрудившись даже отыскать хозяина? Возмутительное небрежение! Северус тоже, словно отражая его мысли, был мрачнее обычного. На пьяной профессорской вечеринке он всё время косился на дверь и скрипел зубами, не утруждая себя весёлыми масками и дружескими тостами. Будто он раньше на такое разменивался, право слово. Знай Филиус его меньше, решил бы, что главного «слизеринского змея» кто-то ждёт, и тот только и ищет повод, чтобы сбежать в свои покои к куда более приятной компании… Разве что книг и котлов. Вздор, право же. — Северус, налей мне вина, будь так любезен, — попросил полугоблин, тоскливым взглядом провожая очередную бутылку, исчезающую под столом. Филиус был изрядно пьян, ровно настолько, чтобы не справиться с чарами, но и не возомнить себя при этом всемогущим. Но он медленно приближался к состоянию «дайте мне палочку, и я переверну мир!», за которым следовало глубокое забытьё. Хагрид пил в три горла, ел и вовсе — в девять, как маленькая стайка церберов, и Сивилла — вот удивительное дело! — от него не отставала, заслужив умилённый взгляд и скупую мужскую слезу: «оголодала в своей башне, деточка». «Деточка» облизывала испачканные в масле пальцы и жалобно — в стельку пьяно — смотрела на Рубеуса голодными голубыми глазами, из-за очков казавшимися неимоверно огромными. Тот и рад был угостить даму, сам далеко не трезвый, и наверняка видел в профессоре Предсказаний очередную умилительную тварь. Северус любезность проявил, щедро плеснув в золотой кубок красного полусладкого, как Филиус и любил. Тот отвлёкся от сюрреалистичной картины «воркующего над стрекозой лесничего» и с горячностью умирающего от жажды присосался к алкоголю. Небольшой рост не позволял ему чувствовать себя вольно за человеческим столом, исподволь напоминая, что между ними всегда будет непреодолимая пропасть, расчерченная кровью. Но он предпочитал об этом не думать, осознавая, что сам сделал свой выбор, отказавшись следовать воле главы рода и уйдя к людям без права возврата. Забывать обо всём помогали чары, в которых полукровка набил руку так, что многим и не снились такие вершины — они сходили с тернистого пути куда раньше, довольствуясь слабенькими фокусами, и Филиус мог только смотреть на них с жалостью. И пониманием. Он сам был вынужден отступать, нечасто, но все же, и прекрасно понимал, что некоторые горы покорять не только опасно, но и бессмысленно. — Что-то вы печальны, друг мой, — склонилась к нему Помона, розовощёкая, в непривычно вычурной шляпке с ярким пером и нарядной мантии. — Что-то случилось? Филиус растянул губы в подобии улыбки, кривоватой и неловкой. — Что вы, Помона, чудесный праздник, — он отсалютовал ей кубком, безмолвно предлагая поддержать тост, и после тихого звона — соприкосновения — весомо изрёк: — За сбычу мечт! — Прекрасный тост! — умилилась Помона, пригубив вина. Она пила мало и вдумчиво, предпочитая сохранять относительную трезвость ума на тот случай, если кому-нибудь из её ненаглядных барсучат срочно потребуется помощь любимого декана. «Сказку на ночь прочесть или прогнать чудовище из-под кровати, — едко подумал Филиус, безмерно гордящийся самостоятельностью своих подопечных. — Куда же пропало это клятое зеркало. Я хочу понять, как добиться того, что оно показывает!» Он допил вино, провожая тоскливым взглядом последние капли, и зажевал горечь разлуки с мечтой крылышком индейки, бодро хрустя костями. Зеркало как в воду кануло, и осторожные вопросы ни к чему не привели. Может, он спрашивал не у тех, может, его коллеги — на удивление прекрасные актёры. Меньше всего Филиус доверял Северусу, вот уж кто себе на уме и не преминет воспользоваться случаем, коварный слизеринец! Но тот на вопросы отвечал ровно, смотрел равнодушно и едва ли вообще понимал, о чем речь, мол, сошёл с ума старый полугоблин, туда ему и дорога. А время-то тикает! И мечта… Филиус закусил горечь разлуки кружком лимона. Директор начал путать слова и мешать мотивы, но, казалось, ничуть не расстроился, продолжая бодро голосить. Минерва запуталась в двух октавах мяуканья и затихла, сосредоточенно разглядывая вилку, не иначе как продумывала идеальное убийство. Откланялась Помона, сетуя на то, что «у вас так весело, но старой леди пора спать…», и взгляд Минервы стал ещё более сосредоточенным, пока она провожала декана Хаффлпаффа с возмущённым «если она старая, то какая тогда я?!» лицом. Вслед за Помоной рысью ускакал Северус, не услышав ставшего в этот вечер традиционным «эй, налей», и Филиус окончательно приуныл. Кошка Филча из-под стола начала подпевать директору, и её хозяин застыл с глупым лицом, а после расплылся в улыбке и зашипел не хуже Пинс при исполнении, тишина, мол, когда моя киса поёт. Пинс плагиата не оценила и обиженно отвернулась, принявшись жаловаться Минерве на «этих мужланов». Та радостно её поддержала, вогнав вилку в столешницу — горячая шотландская кровь! — и заблажив о том, что в гробу она видала их всех, в клетчатых килтах, и вот были времена… Филиус дотянулся до бутылки с огневиски и присосался к горлышку. Закусил половиной лимона. Полегчало. Рождество 1996 года плавно подходило к полуночи.