Без доказательств

Иногда мне по-прежнему сложно думать «семь часов вечера/утра», или там «девятнадцать ноль-ноль», вместо «Seven o’clock p.m., it’s time for smoke break». Проторчи три месяца среди педантов-англичан – и ты уже мыслишь не только их словами, но и их понятиями. Зато к воплям в духе «Бондаренко, еб твою мать, выруби звук, скотина!!!» за стенкой привыкаешь максимум спустя три недели, и даже поддакиваешь во всю глотку. Офигенная у нас звукоизоляция, что и говорить. В юбилейный сотый раз торжественно клянусь, что не спущу всю наличность на пылесборники и годный абсент для пьянки с Лилит, а подыщу себе квартиру. Stop, enough. Ну, или что-то типа того. Seven… семь часов, мудак! Иди и вдохни уже десятичную дробь никотина. Я иногда открываю рассказ «Перекурщики» на произвольной странице, читаю пару строк рефлексии Пирсона и вскоре отбрасываю в сторону «Ночные кошмары» с пообтрепавшимися краями. Все выучено едва ли не наизусть, скрытые смыслы бесстыдно обнажились, мысль давным-давно стала повседневной, я сам – перекурщиком, а все мои обиды и разочарования – бэтменами. Дерьмо, Максимка, ну какое же все-таки высокопарное дерьмо. – Три дня я пил и пас своих тараканов, – нараспев бормочу, с раздражением стуча по колену зажигалкой, – я пил, а они размножались у меня за глазами… Все довольно просто – так я пытался бросить курить; ограничивал количество сигарет в день. Блажь прошла, но в голове иногда мелькает мысль, типа «Время, Макс, ну время же!». И пофиг, что курил буквально пару минут назад, а в легких еще сидит перманентный ментоловый туберкулез; рука на чистом автомате тянется к пачке сигарет. Приподымаюсь на локтях и тут же снова опускаю голову на подушку. Восьмой час, блядь, а я еще в комнате… Это, конечно, в порядке вещей, но Лилька меня, наверняка, уже ждет, и никаких возражений по поводу не примет. Да я и не собираюсь возражать, пожить еще охота. Я давно заметил одну вещь: когда мироздание находит мое настроение чересчур хорошим, оно повелевает: звони, Ибра! – М-м? – стабильно не утруждаю себя приветствиями. – Привет, это я, приходи ко мне, – стабильно не утруждает себя вопросительными предложениями. Я закатил глаза, после чего решил уточнить: – Зачем я тебе понадобился? – В смысле? – удивился Ибра. – Просто так. – Я – и вдруг просто так? Не иначе, все шалавы на районе уже заняты… – Ма-а-акс, – презрительно усмехается, – брось ты в телочку играть. Неделю уже не виделись, между прочим! – Шесть дней, два часа, тридцать четыре минуты, – отчеканил я, наспех выдумав числа. Зачем? А чтобы этот хрен с челочкой меньше о себе воображал. – Ну все, Макс, кончай ломаться. Я тебя жду. Не дожидаясь ответа, Ибра отключился. Сердито кусая губы, я про себя завел мантру, разъевшую меня на уровне рефлекса, как аммиак в Лилькиной краске с трехнедельным интервалом разъедает ее роскошные волосы, делая их все более хрупкими, тусклыми, красными. Когда-нибудь я сниму квартиру, когда-нибудь я перестану спать с парнем-у-которого-идиотское-имя, когда-нибудь… Да, а еще я изобрету лекарство от СПИДа, буду принцем Эфиопии, перестану по утрам отдирать лак с ногтей и цепляться зубами за штангу в языке… Nuff said, – насмешливо сказал бы мой здравый смысл, будь он не здравым смыслом, а какой-нибудь ехидной сучкой, с которой, как и со здравым смыслом, у меня ничего не получилось бы… За левое ухо я заложил последнюю сигарету, за правое – карандаш для глаз. Можно идти и превращать Макса в… кхм… Все эти true неформалы жизни своей не смыслят без того, чтобы придумывать идиотские клички себе и окружающим. Вне зависимости от того, кто они: true эмори с самопальными розовыми челками и кучей значков, true готёлки в шапках-виллевалках и с подводкой на губах; ну или хилые пацанчики в «чОрных гриндерах» и с тату-свастикой на предплечье, концы которой через раз бывают повернуты не в ту сторону, но которая стопроцентно указывает нам на true скинхеда. Проблема не в уровне их труёвости, а в обезьяньих замашках; хотя горстка субкультурного адеквата давит чудовищным самомнением с другой стороны. В итоге бесят и те, и эти, так что я по обыкновению курю в сторонке. Уж мне как-то не привыкать к созерцанию чужих песочниц, в которых нет места для очередного придурка… Но в юности (в юности – это целых четыре года назад), я считал, что быть готом – это очень круто, за что и поплатился. Они зовут меня Максимильян, что в переводе (и без него) звучит пафосно и тупо. В зависимости от интонации возможно толкование «I wanna fuck you now!» и «Умри со своим членом среднего размера!». Сначала во мне при звуках этого имени просыпался Дарт Вейдер, орущий о ненависти, но потом я завязал с готами, а вот гребаный Максимильян остался на правах конфетного фантика – как у Лильки осталось имечко первой жены Адама. Но Максимильяну можно быть самым гетеросексуальным пидорасом Томска и покупать сигареты, не предъявляя паспорт; на него можно свалить часть собственных глупостей – это чего-то стоит, нет? Люблю своих соседей – особенно, когда они со мной морально, а не физически. Впрочем, я наглею, ибо соседи у меня, что называется, полтора землекопа – Макс Бондаренко, Кротов-предположительно-Гена и девушка Бондаренко, Маша, которая бывает здесь куда чаще своего непутевого бой-френда и считается уже почти «соседом». Что любопытно, меня Маша зовет Максом и Максимкой, а Бондаренко – он же такой… Бондаренко. Ну, или Алконавт, по Машкиной же трактовке. Как его занесло на филфак, понятия не имею… Надо бы помочь моему тезке обрести себя в точных науках и выселиться на шестой этаж – поглощает синее вопреки законам физики, как-никак. Туманный Гена Кротов был… туманным, короче. Кротов появлялся в общаге пару раз в неделю, его голос всегда был открытием, а за цвет глаз я не мог бы и ручаться. Единственной константой было подозрительное дружелюбие Кротова, его пружинистая походка и видок радостного нарика в состоянии вечного прихода. Так бы подойти и попросить: отсыпь же немного вселенской расслабухи, чувак! – Ма-а-акс… – в комнату ввалился приснопамятный Бондаренко с тюрбаном из мокрого полотенца на бедовой башке, и протянул ко мне руки; тут же опустил их и рухнул на свою кровать. – Я тут подумал… – Правда? – удивился я, вытягивая из шкафа чего-нибудь на предмет принарядиться. – Понравилось? – Усохни, блин!.. Ну, я тут подумал… Что подумал Бондаренко, я так и не узнал – стянув с головы полотенце и неровным комом плюхнув себе на физиономию, он затих. Как всегда – у кого-то закончились пары, кто-то вообще пошел младшего брата из продленки забирать, зато у Бондаренко только-только наступило утро во всей его похмельной красе. Забив на этого страдальца, я снова открыл шкаф и без энтузиазма вперил взгляд в зеркало – такое колхозное квадратное зеркало в обрамлении салатовой пластмассы. Чуда не произошло, и оттуда на меня по-прежнему пялился недокормленного вида полуподросток. Смазливый, красногубый; глаза на худом бледном лице кажутся слишком большими, слишком темными и слишком круглыми. Не понимаю, что именно здесь Ибра находит дрочным, Лилит – красивым, а клуши от филологии – хорошеньким, мать вашу. Недовольно морщусь, провожу пальцами вдоль переносицы и принимаюсь расчесывать волосы. Вот только волосами и могу похвастать – длинные и вьются; все девчонки завидуют. Но с этой копной куча мороки, а когда в ушах свежие проколы – еще и чистое садо-мазо. Ну ладно, может я преувеличиваю… Держа во рту мучительно незажженную сигарету, я взял карандаш и четырьмя механическими движениями подвел глаза. Не перевариваю напудренных черногубых парней этой готской братии, но вот подводка – это уже часть меня, узор на конфетном фантике. Она как-то визуально делает взгляд старше, и паспорт уже никто не требует. Ну, почти. Наконец, пригладив волосы, я обрядился в пальто, нахлобучил на голову кашемировую шляпу, замотался в шарф и бросил последний взгляд в зеркало. Выпнув забулдыгу Макса пожевать хлебушка, из зеркала на меня смотрел мрачный и женственный Максимильян. Well, okay. Пусть он будет дрочный там, симпатичный, еще хрен знает какой. А я посижу в уголке с очередной халтуркой и сахаросодержащими субстанциями. *** Ментоловая капсула в фильтре негромко щелкнула, после чего я с блаженным выражением лица подкурил, предсказуемо ломая о колесико зажигалки край ногтя. Ибра вечно закатывает глаза и подкуривает мне сам… Зайдя в супермаркет якобы за сигаретами, я по традиции потащил в сторону кассы бутылку кампари и апельсиновый сок. После попоек в общаге – или с толпой в одно место укушенных металистов – эти наши претензии на эстетику кажутся чем-то странным и болезненно необходимым: элемент прошлой жизни, все такое. Казалось бы, все эти кампари и лимончелло – часть нашего метаболизма. Казалось бы, эстетика – его необходимая характеристика-константа. Выдворив из головы прикладной экзистенцилизм, я выложил на ленту все, что успел понахватать, среди прочего – две плитки шоколада, одна из которых предназначалась для прикормки мелкого. «Мелкий» – это Лилькина дочка, Вероника, с которой я провожу времени гораздо больше, чем она сама. Не то чтобы Лилит такая уж плохая мать, вовсе нет. Просто она работает по ночам, отсыпается днем, а в отвратительном настроении большую часть остального времени. Кассир выжидательно уставилась на меня, явно не собираясь пробивать бутылку. С видом офигительно занятого человека я достал паспорт и кошелек. – И две пачки Kent Convertibles, будьте так потрясающе любезны,– да, детка, убей-ка меня взглядом в порядке профилактики. Отдал кассирше тысячу, получил сдачи на полторы маршрутки и коробок спичек, и спустя пару минут оказался, наконец, возле нужного подъезда. Ключи у меня никогда не срабатывают с первого раза, но после трех бестолковых тычков домофон приветственно запищал. Я знаю Лилию Виноградову полгода, Ибра – десять лет. Но только у меня есть ключи от ее квартиры и право спать в ее постели. Сагеева это жутко бесит: то ли ее ко мне ревнует, то ли меня к ней. Хотя… последнее уже из области фантастики. Больно я ему нужен. – Студентик, ты что ли? – умилилась Лилька, когда я прикрыл за собой дверь и покорно подставил щеку для поцелуя. – Я что ли, – фыркаю в ответ, – кто еще будет ломиться к тебе домой с ключами наперевес? – Действительно, самоубийц больше нет! Забрав у меня пакет, Лилька тут же вытянула оттуда бутылку и критически изучила этикетку. – Кампари? И сок купил? Отличненько! Мне-то сегодня наливать нечего, – пожаловалась она, – выручка смехотворная была. С полдюжины каких-то пузатых жмотов, сдобренных омерзительным, омерзительнейшим одеколоном, – и тряси перед ними голой грудью за просто так, ты посмотри-ка! Хорошо хоть, приват не заказывали, я бы не осилила… Вообще, блин… – Беспредел, – со смешком поддакнул я, рухнув на табуретку. – Надеюсь, ты никого из них не убила туфлей? – Нет, – засмеялась она, звеня стеклом в недрах буфета, – теперь все крайне обеспокоены тем, чтобы с меня туфли во время крутки не слетали. В сапогах, конечно, по-любому удобнее – колени хоть как-то поддерживаются. – Кирзачи бы, да? – Ага! И камуфляж. И к шесту под хор Турецкого! Мы еще некоторое время травили бородатые шуточки про стриптизерш, пока Лилька намешивала «Гарибальди» в высоких бокалах. Да что там намешивала – часть кампари на две части апельсинового сока. Когда захмелеем и сок пойдет на убыль, будет «Гарибальди наоборот». Потом мы, основательно никакие, пойдем в зал, валяться на ковролине цвета подгнивающей хурмы и ржать над чем-нибудь. А потом – лениво целоваться на том же ковролине. А потом… А потом у меня на нее не встанет. Как, впрочем, и всегда. – А где мелкий? Неужто к бабушке выселился? – Угу. У меня сегодня смена, завтра смена… в воскресенье хоть высплюсь. – А я ей шоколадку принес, – вздыхаю, словно бы это была моя последняя возможность напичкать Веронику шоколадом. – Ты их приносишь в таких объемах, что у Веронички скоро диатез начнется, – хохотнула Лилька, уже на треть прикончив содержимое своего бокала. – Ну, у меня же не начался, – резонно заметил я. – И то верно! Стадия ковролина наступила примерно часа через полтора. Пили оба практически натощак, поэтому разобрало быстро. На подвиги меня пока что не тянуло, но смешки ни о чем и походка контуженной бляди уже имели место быть. – Знаешь, а мне еще делать покерфейс и идти к Ибре, – похвастался я, устроившись головой у Лилит на коленях. Та только молча скривилась. – Я просто не успеваю его отшить. – Хотел бы – отшил, – решительно возразила она. Я устало вздохнул. Включить свет никто из нас так и не соизволил, и глаза все время норовили закрыться. Приходилось фокусировать взгляд на длинных, смутно красных линиях волос и белом пятне лица надо мной. Когда ж еще увидишь белолицую Лильку, как не в темноте – готическая бледность стриптизершам не полагалась. Впрочем, ее саму больше возмущало, что приходится снимать с лица почти весь пирсинг – администратор не питал особого восторга к пирсингу типа бриджа и септума. Негламурно же. Монро, ноздря, пупок – это другое дело. И стразов, стразов побольше!.. Нырков, зачем ты столько выжрал, дорогой? Понятия не имею, наверное, чтобы пропить последние три года. – А когда ты ехал сюда, то ехал к нему? – со сдержанным интересом поинтересовалась Лилька, рассеяно подцепляя пальцами мои лохмы, рассыпавшиеся по ковру. – Да нет. Просто уехать надо было – я у себя в Химках куче народу насолить умудрился. А здесь тетя с дядей живут, это вроде как отмазка для родителей… да и поступить легче легкого… – Ну да, тебе-то с твоей золотой медалью… – Блядь! – я попытался сесть, но Лилька решительно надавила ладонью мне на грудь, укладывая обратно. – Вот не надо про мою золотую медаль, наслушался уже, какой я хороший мальчик. – Страдалец, мать твою! – она наверняка сейчас картинно вытаращила глаза, такие же большие и круглые, как у меня. – Я вот проучилась два года в универе, потом за Глеба замуж вышла. Как залетела – учебу бросила. Теперь чего? Старая стриптизерша с кучей пирсинга и растяжками на груди. Ни мужа, ни образования, ни перспектив – только двушка в жопе мира да молоденький голубой приятель с красивыми глазами. Охуенная жизнь, Макс, просто супер. Не то что у тебя, бедняга. – Не слишком ли круто – считать себя старой в двадцать семь лет? – ядовито осведомился я. – Вот станешь двадцатисемилетней бабой – тогда вернемся к этому увлекательному разговору. – Well, okay. Как только обзаведусь вагиной – обязательно вернемся. Я снова встал – в этот раз беспрепятственно – и, чуть не налетев на дверной косяк, прошагал на кухню упомянутой ранее походкой. Курить на ковре не позволял ни инстинкт самосохранения, ни взращенный родителями дух пай-мальчика. – Дерьмо со вкусом мятной конфетки, – сухо констатировала Лилит, присоединившись ко мне и тоже закуривая. – Суперлегкое дерьмо, – не остался я в долгу. Под моим взглядом ее тоненькие Vogue должны бы за долю секунды испепеляться до середины фильтра. У тонких сигарет один плюс – пачечки, глаз радуют. Не мой, так хоть чей-то. Некоторое время мы задымляли кухню молча. Я разглядывал лицо своей подруги, которое не раз зарисовывал, – интересное, широкоскулое, с высоким лбом и пухлыми губами. Возмутительно курносый нос с эталонами красоты рядом не валялся, но лично меня всё устраивало. Глаза у Лильки красивые, что отдает в моем исполнении нарциссизмом – та же форма, тот же темно-карий цвет, и даже брови тоже вразлет. – Ну закончил я школу с золотой медалью, получу этот долбанный красный диплом в универе, – жутко захотелось горького пафоса, – и всё. Лучше моя жизнь от этого навряд ли станет. – Да почему? – Карма, Лиль. У меня в жизни как? В лучшем случае – черт-те что, в худшем – пиздец шагал широким шагом. – В голове у тебя пиздец, а не в жизни, – отрезала Лилька, гася окурок в прозрачной пепельнице. Я не мог с ней не согласиться, как и не мог отделаться от ощущения, что что-то не так. – Ты его любишь? – внезапно спросила она, хмурясь. – Кого? – я опешил. – Сагеева, кого же еще! – Чего? Да боже упаси! – Ну тогда не понятно мне, почему ты его терпишь. Характер у Иба отвратительный, в постели у него побывали чуть ли не все педовки города, включая наших девиц из «Зажигалки»… Я уже не говорю о том, что ты вечно в синяках ходишь. А ты, Нырков, не мазохист. – А вдруг? – криво ухмыляюсь и вытягиваю из пачки еще одну сигарету. Да, да, да. Права она. Во всем права. Жизненный опыт, или как там это зовется. – Раз тебе плевать на Ибру, то почему же ты еще с ним? – А кому я еще нужен? – стараюсь, чтобы это не прозвучало жалко. Вот уж ни фига, так оно и звучит. – Тут-то Сагеев прав. Потому что он чертовски привлекателен, весь такой «драные джинсы и монгольские скулы», а я – черт-те что и сбоку патлы. – Бред какой! – Лилька явно рассердилась. – Меньше слушай эту наглую татарву. – А нам в последнее время и говорить некогда, мы в циклическом режиме «Поцапались – перепихнулись», – я снова усмехнулся, но веселья – ни на грамм. – Угу, Иб сказал примерно то же самое. – А? Когда это? – Позавчера, – Лилит принялась деловито копаться в косметичке. Я вспомнил, что ей скоро ехать в свой дурацкий стрип-клуб. – Он, типа, не знает, чего тебе не нравится. Я открыл рот. Подумал. Закрыл. Думаю, высокоинтеллектуальное «Чё?!» читалось на моей физиономии и без озвучивания. – Я думаю, Макс, – продолжила она, оживленно размазывая по лицу тональный крем, – что это хреновый знак. Твой бой-френд… – Никакой он мне не бой-френд, Виноградова! – Твой бой-френд, Максик, относится к категории жалких собственников. Если в округе что-то сдохнет, и Ибра втюрится, то тебе от него просто так не отвязаться. Ты же у меня не дурачок, должен понимать… – Да ладно, отмашусь как-нибудь. Я бы, может, и крепко задумался о странном поведении Сагеева, если бы выпитый биттер так в голову не шибал. Жажда ангста куда-то подевалась, и мне снова было тепло и весело. – Лыбится он, – фыркнула Лилька, отложив зеркальце. – Я же говорю, Максимильяныч, второй раз твой нос так красиво не срастется. – А я уж и забыл, – сокрушаюсь уже в прихожей, снимая пальто с вешалки. – Больно ты забывчив для человека, у которого на спине выбито «In memoriam». Она как бы шутит, но мне как бы не смешно. Усилием воли и фломастером спиртных языков рисую на лице новую улыбку. – А ты, Лилит, больно приземленная для человека с бабочкой на пузе. Позубоскалив еще пару минут, мы таки целомудренно расцеловались. Ее губы были сухими, теплыми и мягкими, и традиционно обмениваться слюнями по пьяной песне как-то перехотелось. – Приходи на той неделе! Мне Иринка обещала две бутылки настоящего Шериданс подогнать! – услышал я, уже спускаясь на второй этаж. – Хорошо! На первом этаже вот уж три дня как перегорела лампочка; я почему-то очень четко представлял вольфрамовые кудри внутри нее. С разбегу чуть не впечатавшись в дверь, потряс головой и нашарил кнопку под красным огоньком. Противный писк – и вот я уже бреду к остановке. В зубах – очередная сигарета, в голове – четкая мысль, что к Ибре я сегодня не пойду. Задумчиво куснув фильтр, я достал телефон и быстро набрал: «Бухой в говно, сегодня уже не дойду. Привет всем твоим педовкам, бабке с распятием и соседской кошке». Отправив сообщение, я выключил телефон и убрал его в карман. Выдыхай. *** Вернувшись в общагу, я тут же, не дойдя до комнаты, получил почетную роль засланца в 728-ую, откуда под аккомпанемент гитары доносились… кхм… назовем это истошными воплями. Я вообще чаще всего оказываюсь крайним в таких ситуациях, ибо в сравнении с нашими барышнями тихий и мирный; приятно улыбаюсь и вообще курю дзен – толку-то с бухими скандалить? На крайняк можно засосать кого-нибудь из тамошних парней, но меня и так молчаливо считают педиком (не буду говорить, что зря), да и по морде получить не хотелось. А вот «Британцы идут!» с коммендой в роли британцев срабатывает безотказно. Это прямо каждый раз как в первый раз. Хоть разум перед лицом опасности проясняется, и все такое. В общем, проверенный метод осечек не дал. Я мог бы, подхихикивая, наблюдать за поднявшимся кипишем, если бы певчая птичка по имени Гарик не терзала так нещадно мои барабанные перепонки. – Господи, ну заткните же его уже кто-нибудь! – взмолился я. – Да пошутил я насчёт комменды, уймитесь! Но главное – уймите его! Никогда еще гробовая тишина не казалась мне такой уютной и прекрасной. Лишь бы только Гарику не вздумалось выступать на бис. – Нырков, ты издеваешься? – завопил Стас, обретя дар речи. Кирилл хмыкнул и поставил бутылки обратно на стол. – Ты не рад? – удивился я, передернув плечами. – Вообще-то, это вы издеваетесь над всем этажом, а тем временем филологические девы готовят гонца на вахту. Я, можно сказать, ваши задницы спас! – А вообще-то Макс прав, ребята… – само собой. – Время-то не раннее, надо себя как-то потише вести, что ли… – улыбнувшись, Юля предложила: – Посидишь с нами? Ну а почему бы и нет? Это классно – сидеть с толпой пьяных натуралов и чувствовать себя почти таким же нормальным, как они. Удостоверившись, что Гарик разлучен с гитарой, я со спокойной душой втиснулся в угол одной из кроватей, рядом с оккупированным Риткой рыжим парнем, имени которого я упорно не мог вспомнить. Да мы вообще знакомы?.. Ритка, уже слегка… м… ладно, конкретно пьяная, оторвалась от своей жертвы с целью облапать меня. – Ма-а-акс! – Привет, – я коротко улыбнулся, чувствуя проворные пальчики в своих волосах. Женщины… у этой-то копна не хуже моей, а все восторги какие-то неуемные. – Кальян? – предложила Ритка, вдоволь поиздевавшись над моей прической. Я поморщился и покачал головой – мы с кальяном были из разных вселенных и никогда друг друга не понимали. – Несерьезно, лучше сигаретку. – Пффф! Кальян, сигаретки… Люди, забудьте! – с видом радостного дебила Стас извлек на свет пакет с самым лучшим гербарием в мире. – Гляньте, что я из дому привёз после каникул! Пока Стаселло с алчным видом потрошил мешок, я поглядывал на рыжего-бесстыжего, как уже успел прозвать безымянного парня про себя. Хотя бесстыжим этот парень не выглядел ну совершенно – скорее наоборот, несколько неуверенным. И безнадежно домашним – как я раньше. Такие держатся потише и поскромнее остальных, обычно пьют меньше; бесчинствуют, как следствие, тоже меньше. Взглянув еще пару раз, я с некоторым сомнением идентифицировал в нем брата Светки, моей приятельницы – Захар, кажется… Ну, из Светки бы парень посимпатичнее вышел, я так думаю. Энное время спустя, затянувшись косяком пару раз – анаша добротная! – я пришел к выводу, что симпатичнее мне и не надо. Нравится… В смысле, здорово не нравится. Вот это вот «нравится». Блин, Нырков, ты пропил с тетей Лилей последние мозги. У этого Захара буквально на лбу написано: Натуральный Натурал. Семьдесят второй кегель, жирный, с двойным подчеркиванием. Подрочи и успокойся, вот. Передавая Захару косяк, я быстрым взглядом прошелся по его лицу и сглотнул. В анфас он был не менее симпатичный, пожалуй. Глаза – карие, посветлее моих. Веснушки… в умеренном количестве это довольно мило. И… и всё. А что еще тут скажешь? В общем, утром все пройдет. Синька – чмо, но пить не брошу. – Ну, раз тут все такие смелые, предлагаю «правду или вызов»! – хохотнул Стас, затягиваясь в третий раз и принимаясь суетливо расчищать место для сего знаменательного события. Опа… Вопрос – к бабке не ходи. Макс, ты гей? Да, есть немного. Ну вас на фиг, ребятки, пора мне отоспаться. Коротко распрощавшись со всеми, я поплелся к себе в комнату, шевеля потрясающе легкими конечностями. Трава на время подлатала мой легкоутомляемый суповой набор… Что-что трава подлатала? О-о-о… Спать, срочно спать…